Мельковская улица
| Мельковская Улица Екатеринбург | |
| Общая информация | |
|---|---|
| Страна | |
| Регион | |
| Город | |
| Район | |
| Жилой район | |
| Протяжённость |
495 м |
| Ближайшие станции метро | |
| Прежние названия |
2-я Мельковская улица, Жданова |
| Почтовый индекс |
620027 |
| [maps.yandex.ru/?text=Россия,%20Свердловская%20область,%20Екатеринбург,%20улица%20Мельковская&sll=60.602271,56.84962&ll=60.602271,56.849620&spn=0.010085,0.004685&z=17&l=map,stv на Яндекс.Картах] | |
| [maps.google.ru/maps?q=Екатеринбург,+Мельковская+улица&hl=ru&ie=UTF8&sll=56.84304,60.616083&sspn=0.037508,0.077162&oq=Екатеринбург,+Улица+Мельк&hnear=Мельковская+ул.,+Екатеринбург&t=m&z=16 на Картах Google] | |
Мелько́вская у́лица (бывшая 2-я Мельковская улица, с 1930-х до начала 1990-х годов — Улица Жданова) расположена между улицей Свердлова и переулком Красный, дома № 2-Б — 14 и 3 — 13 в Железнодорожном районе Екатеринбурга. Протяжённость улицы с запада на восток составляет 495 м[1]. Своё название улица получила в честь речки Мельковки, ранее впадавшей в Городской пруд.
История и архитектура
Улица возникла при развитии Мельковской слободы в первой половине XVIII века, была одной из её значительных по планировочному положению улиц, начиналась от площади Мельковской. На пересечении с улицей Турчаниновской (современной улицы Испанских Рабочих) и улицей Ключевской (Ерёмина) работали два общественных водоразборных колодца. Преобладала одноэтажная деревянная застройка. После войны западная сторона бывшей Мельковской площади была застроена большим 5-этажным жилым домом № 2-Б (первые пять подъездов крыла по ул. Мельковской сданы в 1949, остальные — в 1950[2]) в стиле советского неоклассицизма, на 188 просторных полнометражных квартир (в которых первые годы существовало печное отопление), в том числе огромные квартиры в 4 подъезде: 3-комнатные, площадью 86 кв.м, и 4-комнатные — 102 кв.м[2]). Во второй половине 1950-х в этом же стиле были выстроены ещё 2 больших жилых дома № 3 (1956, на 167 квартир, отличаются 3-комнатные квартиры площадью до 90 м² в 8 подъезде дома[2]) и 9 (с аркой, 1958, на 114 квартир), во дворе этих двух домов на месте старого катка, в 1960-х возведен крытый каток «Локомотив» с искусственным льдом (дом № 3-Б). В 1959 и 1960 сданы дома № 11, 13 и 14 в «хрущевском» стиле. До начала строительства жилого дома-вставки по пер. Красный, 6 (сдан в 1972[2]), улица, ранее достигавшая улицы Челюскинцев, оказалась перекрытой на две части. На улице располагается здание администрации Железнодорожного района Екатеринбурга[1].
Напишите отзыв о статье "Мельковская улица"
Примечания
Литература
- Зорина Л. И., Слукин В. М. Улицы и площади старого Екатеринбурга. — Екатеринбург: «Баско», 2005. — 256 с. — ISBN отсутствует.
- Рабинович Р. И., Шерстобитов С. Л. [www.1723.ru/read/books/sverdlovsk-1965.htm Улицы Свердловска]. — 2-е издание. — Свердловск: Средне-Уральское книжное издательство, 1965. — 25 000 экз.
- Худякова М. Ф. Улицы Екатеринбурга. — Екатеринбург: Средне-Уральское книжное издательство, 2003. — 336 с. — ISBN 5-7529-0048-4.
Отрывок, характеризующий Мельковская улица
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
