Вторая битва за Шейх-Мискин

Вторая битва за Шейх-Мискин
Основной конфликт: Гражданская война в Сирии
Дата	27 декабря 2015 года — 25 января 2016 года
Место	Шейх-Мискин, провинция Даръа, Сирия
Итог	Победа Сирийской Арабской Армии Сирийская Арабская Армия заняла город Шейх Мискин и базу 82 бригады
Противники
Сирия Вооружённые силы НСО Хезболла Армия освобождения Палестины Россия Россия ВКС Свободная Сирийская Армия Фронт ан-Нусра
Командующие
Бриг. генерал Самир Басиля Мохамед Фарес Илах Башир Абу Мухаммад аль-Хафидз †
Силы сторон
5-я бронетанковая дивизия 15-я механизированная бригада 7-я бронетанковая дивизия Авиационная группа ВВС России в Сирии Южный фронт ССА 19-я бригада Всего 2,5 тыс. повстанцев
Потери
98 убитых 210 убитых, Более 250 раненых

Вторая битва за Шейх-Мискин — наступательная операция сирийской армии в ходе Гражданской войны в Сирии, завершившаяся взятием города Шейх-Мискин в провинции Даръа и шоссе Даръа-Дамаск.

Битва

Начало штурма города

27 декабря 15-я бригада 5-й бронетанковой дивизии сирийской армии начала операцию по взятию Шейх-Мискина, атакуя его с северного и восточного направлений. В течение следующих двух дней ВКС России провели более 80 воздушных ударов по позициям повстанцев в городе.

29 декабря армия заняла военную базу 82 бригады на окраине города, а также северную часть самого Шейх-Мискина. Правительственные войска временно потеряли базу из-за плохой погоды, но отвоевали снова в течение ночи. На следующий день армия Сирии продолжила попытки взять полный контроль над городом и закрепилась в его восточной часть. Под контролем сирийской армии оказалась половина Шейх-Мискина, а затем она вступила на центральную площадь города. В то же время занята мечеть Аль-Умари в северной части города. Повстанцы запрашивали подкрепления. Продвижение сирийской армии было поддержано 15 авиаударами российских ВКС.

Со 2 по 4 января сирийская армия продолжила продвижение при поддержке российских ВКС, осуществивших 43 авиаудара по позициям оппозиционных войск.

Неудачная контратака повстанцев

5 января силы повстанцев начали контратаку в направлении базы 82 бригады. В то же время, 15-й бригада, при поддержке подразделений НСО, по-прежнему предпринимала попытки продвинуться к холмам Таль Хамад, что к западу от города. К этому моменту, правительственные войска контролировали 55-60 % города. К вечеру контратака мятежников забуксовала. На следующий день повстанцы возобновили своё встречное нападение и штурмом взяли южный периметр штаба 82 бригады. Однако, в конце концов, и второй штурм не удался. ВКС России провели 12 авиаударов по позициям оппозиционных сил.

В третий раз повстанцы попытались контатаковать утром 8-го января. Наступление было затруднено плохими погодными условиями, ожесточенным сопротивлением сирийских войск и российскими авианалетами.

Взятие Шейх-Мискина

9 и 10 января российская и сирийская авиация произвели 33 авианалёта по позициям повстанцев.

11 января правительственные войска заняли порядка 17 зданий в южной части города, а два дня спустя — ещё около 35 зданий. Южная часть города была уже под их контролем, и город был занят на 80 %.

23 и 24 января правительственные военные взяли школу Аль-Захерия и её окрестности, а также город Аль-Бурдж на окраине Шейх-Мискина. Воздушные силы России и Сирии провели более 40 воздушных ударов по позициям повстанцев в городе. Тем не менее оппозиционные силы вновь смогли овладеть школой. Правительственные войска продолжили укрепляться на позициях в городе — в том числе в мечети Аль-Бассам, квартале Аль-Дири и на дороге Сальдалият.

В течение ночи на 25 января отряд правительственных войск взял ключевую высоту с видом на город. Бой был тяжелый, но сильный дождь помог армии Сирии подняться вверх по высоте, не будучи обнаруженными. Затем высота была атакована с трех сторон повстанцами. В ходе атаки был ранен командир Мохаммед Фарес, но отряду удалось удержать высоту до подхода подкрепления.

На следующее утро сирийские военные начали наступление с северной стороны города и быстро продвинулись вперед, соединяясь с силами, подходящими с восточной стороны. Бой начался в 08:30 утра, и вскоре после этого 15-я бригада штурмом взяла мечеть Аль-Умари. Правительственные силы также добились успехов на северо-западном направлении. В это время они были поддержаны 25 авиаударами российской авиации. Самый тяжелый бой проходил в районе Аль-Дири. Тем не менее, после его взятия, повстанцы контролировали только несколько зданий. Последние начали отступление, в основном в сторону городов Ибта и Нава. К 22:30 силы, подконтрольные Асаду, полностью взяли город под свой контроль.

Последствия

27 января Сирийская Арабская Армия взяла две стратегические вершины: Таль Хамада и Таль Кум .

Отрывок, характеризующий Вторая битва за Шейх-Мискин

Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.


Со времени этого известия и до конца кампании вся деятельность Кутузова заключается только в том, чтобы властью, хитростью, просьбами удерживать свои войска от бесполезных наступлений, маневров и столкновений с гибнущим врагом. Дохтуров идет к Малоярославцу, но Кутузов медлит со всей армией и отдает приказания об очищении Калуги, отступление за которую представляется ему весьма возможным.
Кутузов везде отступает, но неприятель, не дожидаясь его отступления, бежит назад, в противную сторону.
Историки Наполеона описывают нам искусный маневр его на Тарутино и Малоярославец и делают предположения о том, что бы было, если бы Наполеон успел проникнуть в богатые полуденные губернии.
Но не говоря о том, что ничто не мешало Наполеону идти в эти полуденные губернии (так как русская армия давала ему дорогу), историки забывают то, что армия Наполеона не могла быть спасена ничем, потому что она в самой себе несла уже тогда неизбежные условия гибели. Почему эта армия, нашедшая обильное продовольствие в Москве и не могшая удержать его, а стоптавшая его под ногами, эта армия, которая, придя в Смоленск, не разбирала продовольствия, а грабила его, почему эта армия могла бы поправиться в Калужской губернии, населенной теми же русскими, как и в Москве, и с тем же свойством огня сжигать то, что зажигают?
Армия не могла нигде поправиться. Она, с Бородинского сражения и грабежа Москвы, несла в себе уже как бы химические условия разложения.
Люди этой бывшей армии бежали с своими предводителями сами не зная куда, желая (Наполеон и каждый солдат) только одного: выпутаться лично как можно скорее из того безвыходного положения, которое, хотя и неясно, они все сознавали.
Только поэтому, на совете в Малоярославце, когда, притворяясь, что они, генералы, совещаются, подавая разные мнения, последнее мнение простодушного солдата Мутона, сказавшего то, что все думали, что надо только уйти как можно скорее, закрыло все рты, и никто, даже Наполеон, не мог сказать ничего против этой всеми сознаваемой истины.
Но хотя все и знали, что надо было уйти, оставался еще стыд сознания того, что надо бежать. И нужен был внешний толчок, который победил бы этот стыд. И толчок этот явился в нужное время. Это было так называемое у французов le Hourra de l'Empereur [императорское ура].
На другой день после совета Наполеон, рано утром, притворяясь, что хочет осматривать войска и поле прошедшего и будущего сражения, с свитой маршалов и конвоя ехал по середине линии расположения войск. Казаки, шнырявшие около добычи, наткнулись на самого императора и чуть чуть не поймали его. Ежели казаки не поймали в этот раз Наполеона, то спасло его то же, что губило французов: добыча, на которую и в Тарутине и здесь, оставляя людей, бросались казаки. Они, не обращая внимания на Наполеона, бросились на добычу, и Наполеон успел уйти.
Когда вот вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим сорокалетним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.