Битва при Маг Туиред

Первая битва при Маг Туиред
Дата	Согласно "Анналам Четырех Мастеров", произошла в 3303 году от Сотворения мира (1881 год до н.э), по "Истории Ирландии" Джеффри Китинга в 1477 г. до н.э.
Место	Равнина в Ирландии - Маг Туиред в Коннахте, которая находилась в графстве Майо, или же в графстве Слайго.
Итог	Победа Туата Де Дананн
Противники
Туата Де Дананн под предводительством короля Нуады мак Этлиу Фир Болг, Фир Домннан и Фир Галеойн под предводительством верховного короля Ирландии Эохайда мак Эрка
Командующие
Нуада мак Этлиу Огма мак Этлиу Мидир мак Дагда Бодб Деарг Диан Кехт Аенгаба Норвежский Дагда Брес мак Элата Аэлла мак Элата Делбает мак Огма Брес О'Нейт Энгус Ог Кермайд мак Дагда Сигмалл Абартах Бриан(Брайан) мак Туренн Иухар мак Туренн Иухарба мак Туренн Ку мак Кинт Киан мак Кинт Кетен мак Кинт Гойбниу Лугайд(Лухта) Кредне Эриу Фодла Банба Бадб Морриган Маха Бекуйлле Дианнан Эохайд мак Эрк Руад Эска мак Буан Эгконн мак Буан Гирб мак Буан Мелла мак Сланге Ис мак Сланге Ферб мак Сланге Фейбур мак Сланге Сланге мак Эохайд Семне мак Шенганн Ситбруг мак Шенганн Сренг мак Шенганн Сланге мак Дела
Силы сторон
Войско несколько меньше чем у Фир Болг 100 000 воинов
Потери
Весьма велики точно неизвестны Очень велики Из 100 тыс осталось 300 воинов

Битва при Маг Туиред (ирл. Cath Maige Tuired) — название ирландской мифологической саги (др.ирл.scela), рассказывающей о второй битве при Маг Туиред и упоминающей о первой битве. Более подробно о первой битве рассказывается в тексте, записанном в XV в. и дошедшем до нас только в одном источнике — рукописи H 2.17 из библиотеки Тринити Колледжа.

Первая битва при Маг Туиред

В центральном повествовании «Саги о битве при Маг Туиред» говорится о приходе с северных островов племён богин Дану (Туата Де Дананн). Согласно другим версиям «Саги…», они пришли с Южных Островов. Произошло это, как говорит традиция, в первый майский день (см.Белтайн). О том, что было дальше, рассказывается в тексте 15 века.

Когда фир болг завидели их, то послали навстречу лучших воинов для беседы. От Туата Де Даннан пошел Брес, сын Элата, а от Фирболгов Сренг, сын Шенганна, один из величайших героев Фир Болг. Герои встретились в Маг Рейн. Увидев друг друга, они взаимно испугались копий, которые каждый из них нес в руках. У Фир Болг копья были тяжелые и толстые, и, несмотря на то, что они были без наконечников, могли пробивать щиты и крушить кости. Такие копья назывались «Крайсех». У Туата Де Даннан же копья были тонкие, но с остро заточенными наконечниками. Брес от имени Туатов предложил Фирболгам поделить Ирландию на две части, на что Сренг отвечал, что не знает, как ответит король Фирболгов — Эохайд мак Эрк, но они в любом случае останутся друзьями. Они обменялись копьями, чтобы изготовить таких побольше, и разошлись.

Король Фир-Болг отказался делить Ирландию с пришельцами. Эохайд собрал войско численностью в сто тысяч, у Туатов войска было меньше. Главной битве предшествовало столкновение отрядов по двадцать семь человек на равнине Маг Ниа. Отрядом Фирболгов командовал герой Руад. В этой схватке Фирболги уничтожили всех Туатов, почти не понеся потерь. Основные силы сошлись в середине лета на равнине Маг Туиред. Согласно договоренности каждый день сражалось определенное кол-во воинов. Битва длилась четыре дня.

Первый день

Утром оба войска построились друг напротив друга, и началась битва. Дагда первым напал на Фир Болг, и, пробив в их рядах брешь, убил 150 воинов. Тогда герой Фир Болг — Гирб тоже сразил 150 Туатов. В конце дня сразились в поединке Эблео из Туата и Нертах из Фирболгов. В ожесточенном поединке победил фирболг. В этот день победили Фирболги. Ночью в обоих станах готовились целебные отвары, чтобы исцелить израненных героев.

Второй день

Утром второго дня король Эохайд пошел умыться к местному источнику. У источника ему встретились трое Туатов: Олл, Форус и Фир, братья Дайнасехта (Диан Кехта). Втроем они напали на короля, но были им убиты. В этот день вождями Туата Де Даннан были Огма мак Этлиу, брат короля Нуады, Мидир, Бодб Деарг, Диан Кехт и Аенгаба Норвежский. Их сопровождали богини: Бадб, Маха, Морриган и Даннан (или Дану). Фир Болг же вели Мелла, Ис, Ферб и Фейбур, сыновья Сланге. Началась ужасная битва. Другой Сланге, сын короля Фирболгов, сразился в поединке с Немедом мак Бадраи, и тот был убит им. Сыновья Сланге сразили в битве сыновей Кенкала и сыновей Лодана. Руад убил сыновей Долада, сыновей Телла. Сланге мак Эохайдом были убиты туаты Редолам и Конайре. Руад, увидев Аенгабу Норвежского, убивающего множество Фирболгов, сошелся с ним в поединке и после ожесточенного боя убил его. На Фирболгов напал Огма, а на Туатов Гирб. Множество воинов пали от их руки. В этот день Фир Болг проиграли, но и Туата Де Даннан понесли огромные потери.

Третий день

На третий день Фирболгами предводительствовали Гирб мак Буан и трое сыновей Шенганна: Сренг, Семне и Ситбруг. Сренг теснил Туатов, а Дагда Фирболгов. Против Сренга и сыновей Ордана выступили сыновья Каирбре и были убиты. Гирб вступил в поединок с самим Дагдой и после долгого боя был им убит. После гибели Гирба Фир Болг отступили. В этот день Фирболги потерпели поражение. Ночью к Эохайду присоединился Финтан мак Бохра со своими сыновьями, а также вожди из Коннахта.

Четвёртый день

На четвёртый день войска вновь вступили в сражение. Поначалу Фир Болг теснили Туатов. Двенадцать сыновей Габрана Скифского сразились с тринадцатью сыновьями Финтана и погибли, убив друг друга. Демоны и духи, витающие над схваткой, издали такой вопль, что он отозвался во всех скалах, долинах и водопадах Ирландии. Из рядов Туата Де Даннан вышли Дагда, Огма, Аэлла, Брес и Делбает, вместе с Бресом, внуком Нейта, Энгус Ог, Аэд, Кермайд, Мидир, Бодб Деарг, Абартах, Брайан (или Бриан), Иухар и Иухарба (сыновья Туренна Бикренна), Ку, Киан и Кетен (сыновья Кинта), Гойбниу-кузнец, Лугайд (или Лухта)-плотник и Кредне-медник, Диан Кехт, Аенгаба Норвежский; три королевы Туатов: Эриу, Фодла и Банба; трое богинь войны: Бадб, Маха и Морриган вместе с Бекуйлле и Даннан, а также сам король Туата Де Даннан — Нуада мак Этлиу.

В разгоревшейся битве Брес напал на короля Эохайда, убив по пути 150 воинов, а Сренг на Нуаду, сразив столько же туатов. Брес нанес девять ударов Эохайду, и тот ответил ему столькими же. Сренг и Нуада нансели друг другу девять ран. Сренг мечом нанес Нуаде такой удар, что отрубил ему правую руку, срубив треть его щита. На помощь королю пришли Дагда и Аенгаба. Брес был убит королём Эохайдом. Тогда на Фирболгов напали Дагда, Огма и Делбает. С ним сразились сыновья Сланге, и были ими убиты. Четыре сына Ганна встретились с Гойбниу, Лугайдом, Диан Кехтом и Аенгабой и были ими сражены. Бедг, Редг и Ринне, трое сыновей Ордана напали на Туатов и потрясли их ряды. Тогда на них бросились сыновья Кинта и сразили их. Два сына Буана и Каирбре мак Ден сошлись с сыновьями Туренна и были ими убиты. Желая отомстить за гибель своих воинов, на ряды Туата Де Дананн напали король Эохайд мак Эрк и его сын Сланге и уничтожили бесчисленное множество из Туата Де Даннан.

Затем Эохайд почувствовал великую жажду и, оставив вместо себя Сренга, с отрядом из 150-ти воинов отправился на поиски источника. За ним последовали трое сыновей Немеда с отрядом из 150-ти человек. Друиды Туата Де Даннан своими чарами укрыли от короля все ручьи и реки Ирландии, пока он не пришел в место, называемое Трай Эотайл. Там произошла схватка, и вскоре в живых остались только Эохайд и трое сыновей Немеда. Сыновья Немеда напали на измученного жаждой короля и убили его, но и они были убиты им. В это время а Маг Туиред Сланге мак Эохайд сразился с Лугайдом, сыном Нуады. Когда Сланге начал теснить Лугайда, ему на помощь пришли другие Туаты, и Сланге был убит, однако погиб и Лугайд. Сренг продолжал биться до ночи, пока оба войска не изнемогли. У Фир Болг осталось всего лишь 300 воинов. Всю ночь воины той и другой стороны хоронили убитых, насыпая над могилами героев холмы.

Пятый день

На пятый день сыновья Шенганна: Сренг, Семне и Ситбруг созвали собрание и решили биться до конца. Триста героев построились и подошли к войску Туата Де Даннан. Сренг вызвал короля Нуаду на поединок. Нуада предложил Сренгу связать правую руку, чтобы бой между ними был честным, на что Сренг отвечал, что он в честной борьбе лишил Нуаду руки. Туата Де Даннан предложили Сренгу мир и одну из пяти областей Ирландии на выбор. Сренг и его воины заключили с Туата Де Даннан мир и выбрали Коннахт. Впоследствии некоторые Фир Болг выступали на стороне Фоморов против Туата Де Даннан. Согласно «Анналам Четырёх Мастеров» битва произошла в 3303 году от Сотворения Мира (1881 год до н.э.). По хронологии Джеффри Китинга сражение произошло в 1477 году до нашей эры.

Локализация битвы

Обычно равнину, на которой произошла Первая Битва при Маг Туиред, локализуют в приходе Конг графства Мейо, но есть и другая точка зрения, согласно ей битва произошла в графстве Слайго, на равнине Мойтирра. На равнине Мойтура в графстве Мейо расположен комплекс древних сооружений, датированных неолитом, бронзовым веком и ранним железным веком. Также там стояли уникальные каменные форты, которые были разрушены, когда местность включили в севооборот. Антиквары описывали несколько исполинских башен, стоящих на равнине. Некоторые ученые (например, Генри Моррис) придерживались мнения, что первоначально битва локализовалась в графстве Слайго, так как сооружения, подобные тем, что находятся в Мойтуре было принято обозначать термином «carn». На равнине же графства Слайго расположены огромные валуны гляциального происхождения, более подходящие под термин «Tur». Однако другие ученые возражают, что это слово могло использоваться и в переносном значении.

Название равнины

Маг Туиред в переводе обозначает «Равнина Башен». «Tur» — это обычно колонна, башня, высокая скала или огромный валун. Но этот термин может использоваться и в переносном значении, для описания героя, и в этом случае «Маг Туиред» может обозначать «Равнина героев». В самой «Саге о первой битве при Маг Туиред» есть пример применения этого термина в значении «герой»: «Они выстроили над собой сияющую крышу из щитов и густой лес из копий и двинулись вперед подобно столпам битвы (turthi catha). Племена Богини увидели Фир Болг, приближающихся к ним таким образом по равнине с востока. „С какой пышностью, — сказали они, — эти столпы битвы взошли на равнину и движутся на нас.“ И потому равнина получила своё название Маг Туиред — Равнина Столпов.»

Вторая битва при Маг Туиред

Вторая битва при Маг Туиред
Дата	Согласно «Анналам Четырех Мастеров» произошла в 3330 году от Сотворения мира (1864 г.до н. э. или 2178 г. до н. э.), по «Истории Ирландии» Джеффри Китинга произошла в 1447 г.до н. э. Согласно «Саге о битве при Маг Туиред» произошла в то же время, что и разрушение Трои (XIII—XII в.в. до н. э.)
Место	Равнина Маг Туиред в Ирландии, которая располагалась севернее Маг Туиред Конга (на которой происходила Первая битва при Маг Туиред), возле Эас Дара.
Итог	Победа Туата Де Дананн
Противники
Туата Де Дананн под предводительством верховного короля Луга Ламфады(Длиннорукого) мак Киана Фоморы под предводительством верховного короля Фоморов Индеха Де Домннана
Командующие
Луг Ламфада мак Киан Нуада Аргетлам(Среброрукий) мак Этлиу Огма мак Этлиу Гойбниу Лугайд(Лухта) Кредне Дагда Касмаэл Диан Кехт Октриуйл мак Диан Миах мак Диан Кайрпре мак Этайн Бекуйлле Дианан Бадб Маха Морриган Индех Де Домннан Октрайаллах мак Индех Элата мак Делбает Брес мак Элата Балор мак Дот,О’Нет Туйри Тортбуйлех мак Лобос Лоскенломм мак Ломглунех Голл Ирголл Омна Багма возможно,Тетра Кейтленн Кривозубая
Силы сторон
точно неизвестны,меньше,чем у Фоморов точно неизвестны,больше,чем у Туата Де Дананн
Потери
неизвестны 87806 пало королей,вождей и знатных фоморов,каждый из которых привел своё войско или отряд Королевских слуг пало 847 Простых Фоморов пало бесчисленное количество

Дальнейший ход событий подробно описывается в «Саге о (второй) Битве при Маг Туиред». Так как Нуаду стал увечен, власть была передана Бресу, сыну короля фоморов Элаты и девушке из племён богини Дану, Эриу. При нём фоморы обложили Ирландию данью, а однажды Брес нарушил законы гостеприимства в отношении филида Корпре, и тот спел песнь поношения, после чего страна перестала процветать.

Туату Де Дананн попросили Бреса вернуть престол, но согласились, чтобы он остался королём до конца оговоренного семилетнего срока. Брес за это время решил собрать армию фоморов, и со своей матерью отправился к отцу; тот, будучи недоволен сыном, принял его холодно, но помог собрать войска.

Племена богини Дану, готовясь к войне, вновь провозгласили королём Нуаду, которому бог-врачеватель Диан Кехт, брат Нуаду, сделал серебряную руку. Миах, сын Диана (кроме него, был ещё сын Диана, Октриуйл), восстановил руку целиком, чем разгневал отца, который убил его. Тело Миаха превратилось в целебные травы, которые дочь Диана Аирмед разложила по назначению на плаще, но Диан Кехт перемешал их. Между тем фоморы продолжали угнетать ирландцев. В Тару явился Луг Ламфада (Длиннорукий), сын Киана, сына Кинта и Этне, дочери одного из королей Фоморов — Балора, который оказался мастером во всех искусствах, за что был прозван также Самилданахом («Многоискуссным»). Воитель Огма, брат Нуады, вызвал Луга на соревнование в силе. Он поднял огромный камень, стоявший в королевской зале, «который бы и четырежды двадцать пар волов не сдвинули бы с места», и выкинул его за пределы Тары, Луг же вернул его на место. Также Луг сыграл в фидхелл с королём Нуадой и все время выигрывал. Увидев в Луге спасение от власти фоморов, Нуада Аргетлам уступил ему титул верховного короля. Став королём, Луг начал готовиться к войне против фоморов. Индех, король фоморов, подверг посланного к ним для переговоров Дагду испытанию, заставив его съесть огромное количество пищи. Морриган пообещала Дагде принести кровь Индеха.

Когда фоморы под предводительством Бреса явились за данью, войско Туата Де Даннан, во главе с Лугом и Бодб Деаргом, сыном Дагды, сразились с ними в Битве при Маг Мор-ан-Аонай. В этой битве от руки Луга пало 200 фоморов. Луг настиг Бреса и отпустил его лишь когда тот дал обещание привести всех фоморов на великую битву. В «Саге о битве при Маг Туиред» этот эпизод отсутствует, но присутствует в других источниках.

Фоморы собрали огромное войско, их флот тянулся «от Ирландии до островов Чужеземцев». Фоморов вели одиннадцать королей: верховный король Индех Де Доммнан; Балор, сын Дота; Элата, сын Делбаета; Брес, сын Элата; Туйри Тортбуйлех, сын Лобоса; Голл; Ирголл; Лоскенломм, сын Ломглунеха; Октрайаллах, сын Индеха; Омна; Багма. Каждый король привел своих свободных подданных, наемников и невольников. Вскоре после прибытия Фоморы встали станом в Скетне, а Туата Де Даннан в Маг Аурфолайг. Вскоре оба войска сошлись на равнине Маг Туиред. Опасаясь гибели Луга, Туаты решили не допустить его к участию в битве, поставив девять воинов охранять его. Однако Луг ускользнул от них и стал вдохновлять своё войско на битву. Каждый из богов пообещал послужить Ирландии своим искусством. Дагда же пообещал исполнить все, что они говорили, дав обещание сокрушить множество врагов: «Столько костей раздробит моя палица, сколько камней топчет табун лошадей».

На первом этапе битвы бились простые воины, знатные герои и короли не вступали в битву. Все треснувшее и сломанное оружие чинил, и ковал новое Гоибниу-кузнец. Лугайд(или Лухта)-плотник в три приема вырезал древки, «так что третьим насаживал наконечник». Кредне-медник тремя поворотами изготавливал заклепки, «так что не было нужды сверлить для них дыры, сами они приставали». Долб, кузнец фоморов, не мог так делать. Врачеватели Диан Кехт, его сыновья Октриуйлл и Миах, и дочь Аирмед пели заклинания над источником Слане, куда погружались израненные и сраженные насмерть воины, которые выходили оттуда выходили исцеленными. Фоморы решили убить Гойбниу, и подослали к нему Руадана, сына Бреса и Бриг, дочери Дагды. Руадан подошел к Гойбниу, и тот дал ему копье. Тогда он метнул это копье в Гойбниу и ранил его. Гоибниу вытащил из себя это копье и метнул в Руадана, убив его, затем он окунулся в источник и исцелился. По приказу Октрайаллаха, сына Индеха, каждый фомор взял камень и кинул в источник, таким образом он был засыпан.

Наконец пришел черед сражаться королям и героям. Фоморы выступили против ирландцев «могучими несокрушимыми полчищами» во главе с одиннадцатью королями. Луг снова ускользнул от своих стражей и принялся подбадривать своих воинов, он обошел своё воинство на одной ноге, прикрыв один глаз. Вскоре грянула ужасная битва. Октрайаллах убил Касмаэла. Кейтленн Кривозубая, королева Фоморов, ранила копьем Дагду. Нуада мак Этлиу, король Туатов, и Маха, дочь Эрнмаса, пали от руки Балора Могучие Удары (у него ещё было прозвище «Дурной Глаз»). Тогда против Балора выступил его внук — Луг. Балор приказал открыть себе глаз, «против горсти бойцов не устоять было и многочисленному войску, заглянувшему в этот глаз». Как только Балору открыли глаз, Луг метнул в него камнем из пращи, так что глаз Балора вышел на затылке и поразил фоморов так, что «трижды девять из них полегли рядом, так что верхушки голов дошли до груди Индеха Де Домннана, и кровь струей излилась на его губы». По другим версиям Луг поражает Балора не камнем, а раскаленным бруском железа или копьем. О поединке Луга с Балором рассказывают также сохранившиеся до наших дней устные предания. В них говорится, что побежденный Балор предложил Лугу отрубить ему голову и поставить её на свою, чтобы тот смог перенять его силу. Луг водружает голову Балора на камень, и камень раскалывается на четыре куска: такой сильный яд вытекал из головы короля фоморов. Увидев поражение Балора, войско фоморов начало отступать. Огма, сын Этлиу, сразился в поединке с Индехом Де Домннаном, верховным королём Фоморов, и оба героя пали мертвыми. По другой версии, Индеха, раненного глазом Балора, затоптали насмерть, и Морриган принесла его кровь Дагде, как и обещала. Луг настиг Бреса, и тот попросил у него пощады. Туаты отпустили Бреса в обмен на плодородие Ирландии. Также Туаты пощадили филида Индеха — Лоха Летгласа. Огма мак Этлиу нашел меч Тетры, короля фоморов — Орну. Он обтер его, и тот рассказал о всех совершенных им подвигах. В битве пало бессчетное количество фоморов. Последних четырёх фоморов, портивших скот и посевы Ирландии, Морриган и Энгус Ог изгнали на Самайн.

Фоморы, убегая, украли волшебную арфу, знавшую три мелодии — веселящую, сонную и грустную. Луг, Дагда и Огма похитили её прямо из пиршественного зала фоморов. Заканчивается рассказ предсказанием богини Бадб о конце света, сравнимым с предсказанием вельвы в Старшей Эдде.

Согласно «Анналам Четырёх Мастеров» битва произошла в 3330 году от Сотворения мира (1864 год до н. э.). По хронологии Джеффри Китинга, изложенной в его «Истории Ирландии», сражение произошло в 1447 году до н. э. Согласно «Саге о битве при Маг Туиред» битва произошла в то же время, когда окончилась Троянская война.

Параллели в других мифологиях

Исследователи сравнивают битву при Маг Туиред с повествованием о битве между асами и ванами в скандинавской мифологии.

Литература

• Шкунаев, Сергей Владимирович. Битва при Маг Туиред // «Похищение быка из Куальнге» и предания об ирландских героях. — М.: Наука, 1985. — С. 351—380. — 496 с. — 100 000 экз.

Примечания

Комментарии

Отрывок, характеризующий Битва при Маг Туиред

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.
Боже отец наших! Помяни щедроты твоя и милости, яже от века суть: не отвержи нас от лица твоего, ниже возгнушайся недостоинством нашим, но помилуй нас по велицей милости твоей и по множеству щедрот твоих презри беззакония и грехи наша. Сердце чисто созижди в нас, и дух прав обнови во утробе нашей; всех нас укрепи верою в тя, утверди надеждою, одушеви истинною друг ко другу любовию, вооружи единодушием на праведное защищение одержания, еже дал еси нам и отцем нашим, да не вознесется жезл нечестивых на жребий освященных.
Господи боже наш, в него же веруем и на него же уповаем, не посрами нас от чаяния милости твоея и сотвори знамение во благо, яко да видят ненавидящий нас и православную веру нашу, и посрамятся и погибнут; и да уведят все страны, яко имя тебе господь, и мы людие твои. Яви нам, господи, ныне милость твою и спасение твое даждь нам; возвесели сердце рабов твоих о милости твоей; порази враги наши, и сокруши их под ноги верных твоих вскоре. Ты бо еси заступление, помощь и победа уповающим на тя, и тебе славу воссылаем, отцу и сыну и святому духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».
В том состоянии раскрытости душевной, в котором находилась Наташа, эта молитва сильно подействовала на нее. Она слушала каждое слово о победе Моисея на Амалика, и Гедеона на Мадиама, и Давида на Голиафа, и о разорении Иерусалима твоего и просила бога с той нежностью и размягченностью, которою было переполнено ее сердце; но не понимала хорошенько, о чем она просила бога в этой молитве. Она всей душой участвовала в прошении о духе правом, об укреплении сердца верою, надеждою и о воодушевлении их любовью. Но она не могла молиться о попрании под ноги врагов своих, когда она за несколько минут перед этим только желала иметь их больше, чтобы любить их, молиться за них. Но она тоже не могла сомневаться в правоте читаемой колено преклонной молитвы. Она ощущала в душе своей благоговейный и трепетный ужас перед наказанием, постигшим людей за их грехи, и в особенности за свои грехи, и просила бога о том, чтобы он простил их всех и ее и дал бы им всем и ей спокойствия и счастия в жизни. И ей казалось, что бог слышит ее молитву.


С того дня, как Пьер, уезжая от Ростовых и вспоминая благодарный взгляд Наташи, смотрел на комету, стоявшую на небе, и почувствовал, что для него открылось что то новое, – вечно мучивший его вопрос о тщете и безумности всего земного перестал представляться ему. Этот страшный вопрос: зачем? к чему? – который прежде представлялся ему в середине всякого занятия, теперь заменился для него не другим вопросом и не ответом на прежний вопрос, а представлением ее. Слышал ли он, и сам ли вел ничтожные разговоры, читал ли он, или узнавал про подлость и бессмысленность людскую, он не ужасался, как прежде; не спрашивал себя, из чего хлопочут люди, когда все так кратко и неизвестно, но вспоминал ее в том виде, в котором он видел ее в последний раз, и все сомнения его исчезали, не потому, что она отвечала на вопросы, которые представлялись ему, но потому, что представление о ней переносило его мгновенно в другую, светлую область душевной деятельности, в которой не могло быть правого или виноватого, в область красоты и любви, для которой стоило жить. Какая бы мерзость житейская ни представлялась ему, он говорил себе:
«Ну и пускай такой то обокрал государство и царя, а государство и царь воздают ему почести; а она вчера улыбнулась мне и просила приехать, и я люблю ее, и никто никогда не узнает этого», – думал он.
Пьер все так же ездил в общество, так же много пил и вел ту же праздную и рассеянную жизнь, потому что, кроме тех часов, которые он проводил у Ростовых, надо было проводить и остальное время, и привычки и знакомства, сделанные им в Москве, непреодолимо влекли его к той жизни, которая захватила его. Но в последнее время, когда с театра войны приходили все более и более тревожные слухи и когда здоровье Наташи стало поправляться и она перестала возбуждать в нем прежнее чувство бережливой жалости, им стало овладевать более и более непонятное для него беспокойство. Он чувствовал, что то положение, в котором он находился, не могло продолжаться долго, что наступает катастрофа, долженствующая изменить всю его жизнь, и с нетерпением отыскивал во всем признаки этой приближающейся катастрофы. Пьеру было открыто одним из братьев масонов следующее, выведенное из Апокалипсиса Иоанна Богослова, пророчество относительно Наполеона.
В Апокалипсисе, главе тринадцатой, стихе восемнадцатом сказано: «Зде мудрость есть; иже имать ум да почтет число зверино: число бо человеческо есть и число его шестьсот шестьдесят шесть».
И той же главы в стихе пятом: «И даны быта ему уста глаголюща велика и хульна; и дана бысть ему область творити месяц четыре – десять два».
Французские буквы, подобно еврейскому число изображению, по которому первыми десятью буквами означаются единицы, а прочими десятки, имеют следующее значение:
a b c d e f g h i k.. l..m..n..o..p..q..r..s..t.. u…v w.. x.. y.. z
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 20 30 40 50 60 70 80 90 100 110 120 130 140 150 160
Написав по этой азбуке цифрами слова L'empereur Napoleon [император Наполеон], выходит, что сумма этих чисел равна 666 ти и что поэтому Наполеон есть тот зверь, о котором предсказано в Апокалипсисе. Кроме того, написав по этой же азбуке слова quarante deux [сорок два], то есть предел, который был положен зверю глаголати велика и хульна, сумма этих чисел, изображающих quarante deux, опять равна 666 ти, из чего выходит, что предел власти Наполеона наступил в 1812 м году, в котором французскому императору минуло 42 года. Предсказание это очень поразило Пьера, и он часто задавал себе вопрос о том, что именно положит предел власти зверя, то есть Наполеона, и, на основании тех же изображений слов цифрами и вычислениями, старался найти ответ на занимавший его вопрос. Пьер написал в ответе на этот вопрос: L'empereur Alexandre? La nation Russe? [Император Александр? Русский народ?] Он счел буквы, но сумма цифр выходила гораздо больше или меньше 666 ти. Один раз, занимаясь этими вычислениями, он написал свое имя – Comte Pierre Besouhoff; сумма цифр тоже далеко не вышла. Он, изменив орфографию, поставив z вместо s, прибавил de, прибавил article le и все не получал желаемого результата. Тогда ему пришло в голову, что ежели бы ответ на искомый вопрос и заключался в его имени, то в ответе непременно была бы названа его национальность. Он написал Le Russe Besuhoff и, сочтя цифры, получил 671. Только 5 было лишних; 5 означает «е», то самое «е», которое было откинуто в article перед словом L'empereur. Откинув точно так же, хотя и неправильно, «е», Пьер получил искомый ответ; L'Russe Besuhof, равное 666 ти. Открытие это взволновало его. Как, какой связью был он соединен с тем великим событием, которое было предсказано в Апокалипсисе, он не знал; но он ни на минуту не усумнился в этой связи. Его любовь к Ростовой, антихрист, нашествие Наполеона, комета, 666, l'empereur Napoleon и l'Russe Besuhof – все это вместе должно было созреть, разразиться и вывести его из того заколдованного, ничтожного мира московских привычек, в которых, он чувствовал себя плененным, и привести его к великому подвигу и великому счастию.