Вторая битва у реки Нактонган

Вторая битва у реки Нактонган
Основной конфликт: часть обороны Пусанского периметра, Корейская война
Солдаты 9-го полка на танке М26 Першинг ожидают попытки врага переправиться через реку. 3 сентября 1950
Дата	1 сентября — 15 сентября 1950
Место	река Нактонган, Южная Корея
Итог	победа сил ООН
Противники
ООН США Южная Корея Северная Корея
Командующие
Лоуренс Б. Кейзер Эдвард А. Крейг Ли Чон Сон Пэк Кё Сам Ли Квон Му Ким Тэ Хон
Силы сторон
2-я пехотная дивизия 1-я временная бригада морской пехоты полиция 21.788 2-я дивизия 4-я дивизия 9-я дивизия 10-я дивизия КНА:28.350
Потери
тяжёлые тяжёлые

Вторая битва у реки Нактонган произошла между силами ООН и Корейской народной армии (КНА) в начале Корейской войны и длилась с 1 по 15 сентября 1950 вдоль реки Нактонган (Южная Корея). Битва стала частью сражения за Пусанский периметр и была одним из масштабных сражений, которые проходили одновременно. Битва закончилась победой сил ООН, после того как многочисленные силы США и южнокорейской армии (ROK) отразили мощную атаку северокорейцев.

После первой битвы у реки Нактонган 2-я пехотная дивизия армии США выдвинулась для защиты линии реки Нактонган. Необстрелянная дивизия попала под сильную атаку нескольких дивизий КНА перешедших реку и обрушившихся на линию дивизии по всей протяжённости. Наступающие северокорейцы рассекли 2-ю пехотную дивизию надвое и смогли просочиться к городу Йонсан, что привело к сражению за город.

Срочность угрозы нависшей над Пусанским периметром побудила генерала Уокера выдвинуть 1-ю временную бригаду корпуса морской пехоты, чтобы усилить войска армии США. В ходе двух недель тяжёлых боёв американским силам удалось выбить северокорейцев из области изгиба реки Нактонган. В дальнейшем северокорейцам пришлось отступить после высадки сил ООН в Инчхоне, которая привела к фактическому уничтожению северокорейской армии.

Предыстория

Пусанский периметр

После начала Корейской войны и вторжения северокорейцев на территорию Южной Кореи КНА обладала преимуществом в численности и вооружении над армией Южной Кореи (ROK) и силами ООН, отправленных в Южную Корею, чтобы предотвратить её коллапс. Северокорейская стратегия заключалась в агрессивном преследовании сил ООН и ROK по всем направлениям, ведущим на юг, и в вовлечении их в бои, атаке с фронта и попытках обхода с обоих флангов (манёвром «клещи»), что позволяло им окружать и отсекать противника. Ввиду этого силам ООН приходилось отступать в беспорядке часто бросая при этом большую часть снаряжения. Начиная с первоначального наступления 25 июня, в ходе июля и начала августа северокорейцы с успехом применяли свою стратегию, разбивая все силы ООН и отбрасывая их на юг. Однако после того как силы ООН под началом командования восьмой армии США создали в августе Пусанский периметр, силы ООН стали удерживать непрерывную оборонительную линию вдоль полуострова, которую северокорейцы уже не могли обойти. Их численное преимущество сокращалось ежедневно, поскольку превосходящая система тылового обеспечения ООН доставляла войска и снаряжения силам ООН.

5 августа силы КНА приблизились к Пусанскому периметру. Северокорейцы предприняли схожую стратегию: фронтальное наступление с четырёх главных подходов к периметру. В течение августа 6-я и позднее 7-я северокорейские дивизии сражались с 25-й американской пехотной дивизией в битве при Масане. Первоначально северокорейцам удалось отразить контрнаступление сил ООН, затем они атаковали Комам-ни и высоту Бэтл-Маунтин. Хорошо оснащённым силам ООН, обладавшим большими резервами, удалось отражать периодические атаки северокорейцев. К северу от Масана 4-я северокорейская дивизия вступила в сражение с 24-й американской пехотной дивизией (см. первая битва за реку Нактонган). В ходе этой битвы северокорейцам не удалось удержать свой плацдарм на другом берегу реки, поскольку в бой вступали всё новые многочисленные американские резервы. 19 августа 4-я северокорейская дивизия потерявшая половину своего состава была отброшена за реку. В районе Тэгу три дивизии ООН в ходе т. н. битвы за Тэгу отбили несколько атак пяти северокорейских дивизий, наступавших на город. Особенно тяжкие бои разгорелись в долине Боулинга, где при наступлении была почти полностью уничтожена 13-я северокорейская дивизия. На восточном побережье близ Пхохана силам ROK в сражении за Пхохан удалось отразить атаки трёх северокорейских дивизий. По всему фронту северокорейцы терпели поражения, от которых так и не оправились, впервые их стратегия не сработала.

Сентябрьское наступление

При планировании нового наступления северокорейское командование решило, что любые попытки обойти силы ООН с флангов невозможны ввиду поддержки американского флота. Вместо этого они остановились на наступлении с фронта с целью прорвать и обвалить периметр, считая это своей единственной надеждой достичь успеха в сражении. Благодаря советским разведданным, северокорейцы были осведомлены, что ООН накапливает силы у Пусанского периметра и вскоре пойдет в наступление, если КНА не добьётся победы. Вторичной целью было окружить Тэгу и уничтожить части ООН и ROK, находящиеся в городе. В качестве части этой боевой задачи северокорейские части должны были сначала перерезать линии снабжения противника ведущие к Тэгу.

20 августа северокорейское командование выпустило оперативные приказы для подчинённых ему частей. Командование решило атаковать силы ООН одновременно с пяти направлений. Эти наступления должны были ошеломить защитников периметра, позволить северокорейцам прорвать линии, по крайней мере, в одной точке и принудить войска ООН к отступлению. Были организованы пять боевых групп. В центре 2-я, 4-я, 9-я и 10-я северокорейские дивизии должны были прорвать порядки 2-й американской кавалерийской дивизии у выступа реки Нактонган двигаясь на Мирян и Йонсан.

Битва

В ходе северокорейского наступления 1 сентября 35-й пехотный полк 25-й американской пехотной дивизии вёл тяжёлые бои у реки Нам к северу от Масана. На правом фланге 35-го пехотного полка прямо на север от места слияния рек Нам и Нактонган находился 9-й пехотный полк 2-й американской пехотной дивизии. На крайнем южном секторе зоны 2-й американской пехотной дивизии 9-й пехотный полк оборонял сектор длиной более 18 км, включая область выступа реки Нактонган где ранее в августе произошла первая битва у реки Нактонган. Каждая американская пехотная рота на речной линии удерживала фронт от 910 м до 1.200 м и поэтому роты обороняли только ключевые высоты и наблюдательные пункты, все части были чрезмерно рассеяны вдоль широкого фронта.

В последнюю неделю августа американские войска, занимавшие высоты могли наблюдать слабую активность северокорейцев на западном берегу реки. Они предполагали, что северокорейцы возводят насыпь на своём берегу против возможной американской атаки. На передовых позициях 9-го пехотного полка время от времени происходили боестолкновения, но это походило скорее на обычные стычки патрулей. 31 августа силы ООН получили оповещение о неминуемой атаке со стороны северокорейцев после того как большая часть корейских гражданских рабочих бежали с линии фронта. Офицеры разведки докладывали, что скоро грядёт наступление.

На западном берегу реки Нактонган командующий 9-й дивизией КНА генерал-майор Пак Кю Сам утвердил план военной операции дивизии на 28 августа. План наступления заключался в обходе с фланга и уничтожения американских войск на выступе реки Нактонган путём захвата Миряна и области Самнангжин. Тем самым отрезались пути снабжения и отступления 2-й американской дивизии между Тэгу и Пусаном. Тем не менее, северокорейцы не знали, что недавно на позициях вдоль реки Нактонган 24-ю американскую пехотную дивизию сменила 2-я американская пехотная дивизия. Поэтому, северокорейцы ожидали более слабого сопротивления, так как 24-я дивизия была измотана за месяцы боёв, а свежая новоприбывшая в Корею 2-я дивизия только недавно выдвинулась к линии фронта. Под покровом темноты северокорейцы в нескольких пунктах начали переправляться через реку Нактонган.

Битва у Агока

На крайнем южном фланге речной линии 9-го пехотного полка над местом слияния рек Нам и Нактонган рота А 1-го батальона окопалась на длинной линии хребта идущего параллельно реке Нактонган. Хребет завершается высотой 94 близ парома Кихан. Дорога вдоль реки Нактонган идёт из Намджи-ри на запад проходя через южный край хребта и пересекает западную сторону реки у парома. У подошвы высоты 94 в 270 м от реки лежит небольшая деревня под названием Агок. Блокпост у парома близ Агока удерживал дозор состоящий из танков, бронемашин и двух отделений пехоты из роты А 9-го пехотного полка. Вечером 31 августа рота А выдвинулась с позиций на хребте господствовавших над Агоком и рекой на новые позиции вдоль реки ниже линии хребта.

Этим вечером сержант Эрнест Р. Коума возглавлявший дозор из двух танков М26 Першинг и двух самоходок М19 в агоке. Коума разместил свою группу на западной околице Агока близ переправы Киханг. В 20.00 выпал плотный туман скрывший реку. В 22.00 на американскую сторону реки начали падать мины. В 22.15 обстрел усилился, артподготовка северокорейцев накрыла позиции роты А. Американские миномёты и артиллерия начали вести контрбатарейный огонь. Некоторые бойцы рота А докладывали что слышали сильный шум с противоположной стороны реки и всплески воды.

К 22.30 туман начал рассеиваться и Коума увидел, что северокорейцы возвели понтонный мост через реку прямо перед его позицией. Четыре бронемашины Коумы атаковали мост и после минуты плотного обстрела разрушили мост и утопили понтонные суда, державшие мост. В 23.00 вспыхнула небольшая перестрелка около левого края позиций роты А к северу от танков. Перестрелка длилась всего лишь 2-3 минуты, в это время отделения роты А на блокпосте близ танков получили по телефону информацию что рота отступает на первоначальные позиции на хребте и им следует также подниматься на хребет.

Патруль Коумы попала в засаду группы северокорейцев, переодетых в американскую военную форму. Коума был ранен, три бронемашины отступили, но Коума остался и со своим единственным танком до 7.30 удерживал позицию у Агока. Северокорейцы атаковали роту А и накрыли 1-й взвод но не нашли 2-й взвод расположенный севернее.

Пехота 9-й северокорейской дивизии перешла реку Нактонган и в полночь атаковала позиции роты С (севернее роты А) на правом берегу, Северокорейцы обладали превосходящей численностью. Во время штурма они передавали сигналы зелёными ракетами и свистками. Рота держалась недолго, американцы оставили позиции и попытались спастись бегством. Большинство солдат отправилось на юг, несколько человек ночью добралось до позиции роты А на хребте. Большая часть роты С прошло весь путь до позиций 25-й дивизии к югу от реки Нактонган. 1 сентября командование дивизии доложило что к ним вышло 110 человек из роты С.

Переправа северокорейцев

В это время рота В 9-го пехотного полка удерживала позицию на высоте 209 в 8 км севернее Агока, с высоты можно было обозревать паром Пэкчин. Паром находился на середине выступа реки, где реку пересекает дорога на Йонсан. Командование 2-й американской пехотной дивизии запланировало разведывательную миссию, разведчики должны были переправиться через паром ночью 31 августа. Но этой ночью к реке направился 1-й северокорейский корпус.

Ближе к рассвету две разведгруппы 9-го пехотного полка перешли на западный берег реки, откуда наблюдали перемещения танков и войск КНА в 3,2 км от реки. Позднее была получена информация, что там находится командный пункт 9-й северокорейской дивизии. 25 августа командир 9-го полка полковник Джон Дж. Хилл наметил контуры «операции Манчу»: боевая группа численностью в роту должна была пересечь реку и разгромить предполагаемый командный пункт и центр связи северокорейцев, захватить пленных и собрать разведывательную информацию.

Командование 9-го полка планировало организовать боевую группу «Манчу», выполняя приказ командира 2-й пехотной дивизии Лоуренса Б. Кейзера, который в свою очередь получил директивы от командующего восьмой армией генерала Уолтона Уокера об агрессивной тактике патрулирования. Кейзер пришёл к решению, что группе необходимо пересечь реку у парома Пэкчин. Для атаки была выделена рота Е из резерва 9-го пехотного полка, усиленная отрядом с лёгкими пулемётами из роты Н. Переправу разведчиков на лодках должен был осуществить 1-й взвод 2-го боевого сапёрного батальона. Роты D и H предоставили тяжёлое вооружение: тяжёлые пулемёты, 81-мм миномёты и 75-мм безоткатные орудия для огневого прикрытия. Для поддержки был также выделен взвод 4,2-дюймовых миномётов.

После наступления темноты 31 августа первый лейтенант Чарльз И. Калдвелл из роты D и первый лейтенант Эдвард Шмидт из роты Н развернули своих людей у подошвы высоты 209, которая находилась в оборонительном секторе роты В и господствовала над паромом Пэкчин через реку Нактонган. Отряд рейдеров роты Е всё ещё находился на позиции для резерва полка в 3,2 км к западу от Йонсана, ожидая выдвижения сапёрного батальона к переправе. Полковник Хилл вечером продвинулся вперёд к подошве высоты 209 вместе со взводом 4,2-дюймовых миномётов, миномётчики стали устанавливать орудия на этой позиции.

К 21.00 ближе всех к линии фронта находилась рота В на вершине высоты 209 в 1,6 км к северу от речной дороги, которая огибала южное основание горы. Полковой капеллан капитан Льюис Б. Шин в полдень поднялся к роте В, чтобы провести службу. После наступления темноты капеллан и солдаты, находившиеся на вершине, услышали внизу всплески воды и вскоре обнаружили длинную линию северокорейских солдат, пересекающих реку.

Передовые подразделения северокорейцев, пересёкших реку у парома Пэкчин, застали врасплох взвод тяжёлых миномётов, в то время как миномётчики устанавливали свои орудия. Также северокорейцы захватили большинство бойцов рот D и H у подошвы высоты 209 в 800 м от переправы. Северокорейцы перебили или захватили в плен большинство американцев, оказавшихся там. Полковник Хилл находился там же, но перед полуночью ему и нескольким бойцам удалось спастись бегством в тыл. В это время командование дивизии ввиду вражеского наступления отменило операцию Манчу. Отряд, переносящий тяжёлое вооружение, был на пути к вершине горы, когда северокорейцы накрыли людей внизу. Носильщики поспешили на вершину, где их ожидала передовая группа, все американцы спешно окопались. В ходе ночи группа не подвергалась атакам.

С 21.30 и до полуночи силы 9-й северокорейской дивизии переправлялись через реку Нактонган в нескольких местах и тихо поднимались на холмы перед позициями 9-го пехотного полка, направленными к реке. К началу артобстрела северокорейцы находились на штурмовых позициях. Наступление началось в северной части полкового сектора и быстро распространилось на юг. У каждой переправы северокорейцы разбивали обороняющиеся силы ООН перед постройкой понтонных мостов для машин и бронетехники.

В 02.00 рота В подверглась атаке. У подошвы горы остановился грузовик, прозвучал свисток, и на склон начали карабкаться северокорейские солдаты. Холмы по обе стороны роты В также попали под атаку, как и высота 311 в 2,4 км от реки. Высота 311 была главной целью северокорейцев. Северокорейцы не были уверены, что боевая группа «Манчу» не спустится с горы и не атакует в течение ночи. Выше на горе 209 северокорейцы сбили роту В с её позиций, нанеся ей тяжёлые потери. Шин возглавил одну из групп солдат, отправившихся к своим 4 сентября.

1 сентября в 03.00 командование 9-го пехотного полка отдало приказ выдвинуть свой единственный резерв роту Е на запад вдоль дороги у реки Нактонган и занять блокирующую позицию на перевале между холмом Клеверного листа и хребтом Обон-ни в 4,8 км от реки и в 9,7 км от Йонсана. Это место было критически важным, во время первой битвы у реки Нактонган там развернулись тяжелейшие бои. Сражение за перевал началось в 02.30, когда средний танк роты А 72-го танкового батальона подбил танк Т-34 у Тугока (также называемого Морисил). Рота Е так и не успела добраться до предназначенной позиции. Северокорейцы, засевшие по обе стороны дороги к востоку от перевала, внезапно обрушили шквал огня из автоматического оружия по роте, подошедшей в 03.30. Рота понесла тяжёлые потери, включая командира роты и адъютанта Кейзера, сопровождавшего отряд. Захватив перевал холма Клеверного листа и хребет Обон-ни, бывший лучшим оборонительным рубежом между Йонсаном и рекой, северокорейцы взяли под контроль высоту. Теперь 2-я американская пехотная дивизия могла при обороне опираться только на сравнительно слабо слабозащищённую местность: низкие холмы у западной окраины города.

Наступление на 23-й американский пехотный полк

К северу от сектора 9-го пехотного полка 2-й пехотной дивизии на фронте вдоль реки Нактонган 23 августа 23-й пехотный полк только что сменил 3-й батальон 38-го американского пехотного полка (а он в свою очередь за несколько дней до этого сменил 21-й пехотный полк 24-й американской пехотной дивизии). 1 августа 23-й полк оказался в новом секторе о котором у командования полка были скудные сведения. Сектор простирался на 15 км по фронту реки Нактонган. 3-й батальон полка был отправлен к 1-й американской кавалерийской дивизии на севере. Командир полка полковник Пол Л. Фриман развернул 1-й батальон на высотах вдоль реки, построив три его роты в ряд. 1-й батальон под командой подполковника Клэра Е. Хатчина-младшего выставил на холмах сторожевые охранения численностью в отделения и взводы. 2-й батальон он разместил на резервной позиции в 13 км позади первого батальона. Находясь на этой позиции, 2-й батальон контролировал дорожную сеть полкового сектора. 31 августа 2-й батальон выдвинул роту Е на юг на резервную позицию 9-го полкового сектора.

Через полковой сектор проходили две дороги от реки Нактонган к Чханнёну. Главная дорога поворачивает на юг вдоль восточного берега реки к Пугон-ни а затем поворачивает на северо-восток к Чханнёну. Северная второстепенная дорога, огибая заболоченные места и озёра (самым большим из которых является У-по) идёт к Чханнёну. Фактически 1-й батальон 23-го пехотного полка охранял два главных подхода к Чханнёну.

42 бойца 2-го взвода роты В 23-го пехотного полка удерживали позиции на форпостах на семи холмах прикрывая 2,4 км линии фронта вдоль восточного берега реки Нактонган к северу от Пугон-ни. В полдень 31 августа они заметили две большие группы северокорейских солдат на рисовых полях на другой стороне реки. Время от времени они рассеивались из-за артиллерийского огня. Перед падением темноты солдаты взвода увидели колонну северокорейских солдат спускающихся с холмов и выходящих к реке. Солдаты немедля доложили об этом на командный пост батальона. Передовой артиллерийский наблюдатель, насчитавший в колонне 2 тыс. человек подумал, что это беженцы. Фриман тотчас приказал артиллерии начать обстрел колонны, что сократило её численность. Тем не менее, северокорейцы продолжили своё наступление.

В 21.00 началась двухчасовая артиллерийская и миномётная подготовка северокорейцев по позициям 2-й взвода у реки. Под прикрытием перемещающегося артобстрела северокорейская пехота переправилась через реку и в темноте взобралась на холмы. В 23.00 обстрел прекратился и северокорейцы обрушились на 2-й взвод и после короткой схватки сбросили его с холма. По всей линии форпостов батальона происходили подобные стычки.

1 сентября в 03.00 на левом фланге полка на позициях вдоль главной дороги Пугон-ни – Чханнён северокорейские солдаты наголову разбили роту С. В роте С осталось только 7 человек. Спустя три дня после того как все отставшие и оказавшиеся отрезанными на территории противника вышли к своим рота насчитывала только 20 человек. Посольку северокорейцы атаковали ночью 1-й батальону удалось вывести большую часть своих сил, кроме роты С, севернее озера У-по и по холмам прикрывающим северную дорогу к Чханнёну в 4, 8 км к востоку от реки и в 8 км к западу от города. В ходе боёв рота В понесла тяжёлые потери.

Как только в штабе полка узнали о катастрофе постигшей 1-й батальон Фриман выделил роты G и F из резерва 2-й дивизии и отправил их на помощь 1-му батальону и силам на южной дороги ведущей к Пугон-ни и роте С. Майор Ллойд К. Дженсон помощник командира 2-го батальона пошёл с ротой F вниз по дороге Пугон-ни. Этим силам не удалось достичь роты С, но Дженсон собрал отставших из роты С, занял и укрепился на высоте у главного подхода к Чханнёну близ Пончо-ри над озером Санорхо. Командование 2-й дивизии выделило роту Е для полка и на следующий день рота Е подошла к роте F и тоже укрепилась на её позиции, которая превратилась в главную оборонительную позицию 23-го полка перед Чханнёном. Ночью северокорейцы обошли правый фланг блокирующей позиции 1-го батальона и вышли на дорогу в 3 милях за батальоном оказавшись вблизи позиций артиллерии дивизии. В итоге штабная и служебная рота 23-го пехотного полка и другие вспомогательные части остановили просачивание северокорейцев близ полкового командного пункта в 8 км к северо-западу от Чханнёна.

2-я американская пехотная дивизия разрезана

До наступления утра 1 сентября штабу 2-й американской дивизии на основе поступающих рапортов стало ясно, что северокорейцы просочились на дорогу Чханнён-Йонгсан идущую с севера на юг и рассекли дивизию надвое. На севере оказались 23-й и 38-й пехотные полки вместе с большей частью дивизионной артиллерии, на юге остался штаб дивизии и 9-й пехотный полк. Генерал Кейзер пришёл к решению, что нужно командовать разделёнными силами дивизии как двумя специальными группами. Поэтому он назначил командира дивизионной артиллерии бригадного генерала Лояла М. Хейнса (Loyal M. Haynes) командующим северной группой. Командный пункт Хейнса оказался в 11 км к северу от Чханнёна. Боевая группа «Хейнс» приступила к действию1 сентября в 10.20. На юге в районе Йонгсана Кейзер приказал помощнику командира дивизии бригадному генералу Джозефу С. Бредли возглавить группу из 9-го пехотного полка, 2-го боевого инженерного батальона, большей части 72-го танкового батальона и других вспомогательных частей дивизии. Южная группировка получила название боевой группы Бредли.

Все три полка 2-й северокорейской дивизии — 4-й, 17-й и 6-й (соответственно по линии север-юг) — ночью перешли на восточный берег реки Нактонган, оказавшись в зоне контроля 23-го полка. 2-я северокорейская дивизия сконцентрировавшаяся в области Синбан-ри к западу от реки в действительности атаковала прямо на восток перешла через реку и попыталась установить контроль над двумя подходами к Чханнёну выше и ниже озера У-по. 31 августа 1950 озеро широко разлилось, хотя во многих местах было очень мелко.

На рассвете 1 сентября Кейзер находившийся в штабе вверенной ему 2-й пехотной дивизии в Муан-ни в 11 км к востоку он Йонгсана на дороге к Миряну оставил дивизию в самый разгар наступившего кризиса. Северокорейцам, предпринявшим массированную атаку, удалось глубоко вторгнуться в сектор дивизии за исключением зоны 38-го пехотного полка на севере. Командованию 9-й северокорейской дивизии удалось переправить главные силы через Нактонган в двух основных пунктах против позиций 9-го американского пехотного полка. В то же время 2-я северокорейская дивизия перешла реку в трёх местах против 23-го американского пехотного полка. 10-я северокорейская дивизия начала переправу в районе высоты 409 близ Хёнпана в секторе 38-го американского пехотного полка. В 08.10 Кейзер связался по телефону с командованием восьмой армии и доложил, что противнику дальше всего удалось продвинуться в секторе 9-го пехотного полка.

Самолёты снабжения каждый час поднимались с взлётной полосы дивизии для наблюдения за прогрессом северокорейцев и обнаружения фронтовых частей 2-й американской пехотной дивизии. Командование дивизии и полковые штабы утратили связь почти со всеми передовыми частями. С 9.30 и до конца дня лёгкие самолёты приданные дивизионной артиллерии отмечали положение отрезанных северокорейцами передовых частей и сделали 14 сбросов боеприпасов, пищи, воды и медкомплектов. До командования дивизии медленно дошло понимание факта, что северокорейцы пробили дыру шириной в 9,7 км и 13 км глубиной в середине порядков дивизии, в других местах им удались менее значительные проникновения. Передовые батальоны 9-го и 23-го американских полков находились в различных степенях расстройства, отдельные роты фактически пропали. Кейзер рассчитывал что сможет организовать оборонительную линию вдоль дороги Чханнён — Йонгсан к востоку от реки Нактонган и не дать северокорейцам захватить подходы на восток, ведущие к Миряну и Чхондо.

Подкрепления

В 09.00 Уокер приказал ВВС США нанести удар максимальной мощи вдоль реки Нактонган от Токсон-донг близ границы 2-й американской пехотной дивизии и в глубину на 24 км к западу от реки. Он хотел, чтобы ВВС отсекли поле боя и воспрепятствовали дальнейшей переброске северокорейских подкреплений через реку и снабжению передовых частей. Дальневосточное командование обратилось к командованию американского флота с просьбой присоединиться к авиаударам. Седьмой флот США отозвал свои самолёты с авиаударов по области Инчхон – Сеул и на полной скорости пошёл на юг направляясь к южному фронту. В 12.00 на фронт 2-й американской дивизии прибыл Уокер и приказал дивизии держаться любой ценой. До этого он уже затребовал подкрепления из области Йонгсан.

В течение утра 1 сентября Уокер осмысливал новости приходящие с южного фронта, решая какой сектор Пусанского периметра больше нуждается в резервах. Начиная с полуночи, 1-й северокорейский корпус прорвал Пусанский периметр в двух местах. 2-я и 9-я северокорейские дивизии прорвались в секторе 2-й американской дивизии, а 6-я и 7-я северокорейские дивизии прорвались в секторе 25-й американской дивизии ниже слияния рек Нам и Нактонган. В секторе 2-й американской дивизии северокорейские войска вышли на гребень Йонгсана – воротам к 19-км коридору, ведущему на восток к Миряну и главной железной дороге и Пусан – Мукден и к шоссе.

В резерве восьмой армии находились три неукомплектованных пехотных полка и два батальона 27-й британской пехотной бригады, которая также была не полностью экипирована и готова занять место на линии. Первая временная бригада морской пехоты в Чханвоне в 9, 7 к северо-востоку от Масана готовилась выдвинуться в порт Пусан. 27-й американский пехотный полк 25-й дивизии прибывший в Масан предыдущей ночью в 20.30 для замены боевой команды 5-го полка, которая должна была в свою очередь присоединиться к 24-й дивизии в районе Тэгу и 19-й американский пехотный полк 24-й американской пехотной дивизии затем вместе со штабом этой дивизии в Кёнсане к юго-востоку от Тэгу. Уокер предупредил штаб 24-й дивизии, штаб 19-го полка этой дивизии и 1-й временной бригады морской пехоты чтобы те были готовы выдвигаться по приказу. 24-я дивизия должна была идти ко фронту 2-й или 25-й дивизии а точка назначения морских пехотинцев была не объявлена.

Ближе к полудню генерал Уокер пришёл к выводу что наиболее критическая ситуация образовалась в области выступа дуги реки Нактоган в секторе второй дивизии. Оттуда северокорейцы угрожали Миряну, что ставило под удар позиции всей восьмой армии. В 11.00 Уокер приказал командиру 1-й временной бригады морской пехоты бригадному генералу Эдварду А. Крейгу подготовить морских пехотинцев к немедленному выдвижению. Они были готовы двинуться к дуге реки Нактонган в 13.30.

Наступление северокорейцев

В течение 1 сентября ситуация на фронте продолжала оставаться хаотичной. В одном из мест северокорейцы пересекли реку у парома Киан, захватили Агок и рассеяли роту С 9-го пехотного полка занимавшую позиции к северу от Агока. Рота А отступила со своих позиций на линии хребта назад к реке. Оттуда солдаты могли видеть на рассвете как северокорейские солдаты поднимаются на отдельные гребни окружая их и как большинство северокорейцев движется на восток. После нескольких часов 2-й взвод роты А послал патруль вниз с горы к Агоку чтобы собрать припасы брошенные там ночью, столь необходимые вода, пища и боеприпасы.

Дальше в течение утра северокорейские баржи пересекли реку Нактонган ниже позиций роты А. Командир роты послал взвод с лёгким пулемётом к южной вершине хребта господствующей над Агоком чтобы обстрелять оттуда противника. Когда взвод достиг вершины солдаты увидели что северокорейцы захватили дома у подошва горы. Артиллерия роты накрыла эти дома. Северокорейцы выскочили из домов и бросились бежать к реке. Лёгкий пулемёт, установленный на вершине хребта, накрыл бегущих огнём, северокорейцы оказались также под огнём другого пулемёта, находившегося на другом берегу реки в секторе 25-й американской пехотной дивизии. Падавшие на северокорейцев артиллерийские снаряды с радиовзрывателями буквально оставили в строю только одного из десяти. От этого комбинированного огня северокорейцы потеряли около 300 человек. В полдень американская авиация сбросила пищу и боеприпасы для роты, но была найдена только часть грузов. Командование 1-го батальона приказало роте А отойти этой ночью.

В ходе отступления рота А наткнулась на значительные силы противника и в последующем бою была рассеяна. Большая часть роты, включая её командира, погибла в бою на близкой дистанции. В этом отчаянном бою рядовой первого класса Лютер Стори так доблестно сражался, что был впоследствии удостоен медали почёта. Тяжелораненный Стори отказался от переноски в тыл, не желая быть бременем для тех, кто ещё мог спастись. Последний раз его видели, когда он сражался с северокорейцами на близкой дистанции. Около десяти бойцов роты бежали к линии фронта. На следующе утро под прикрытием плотного тумана группа двинулась к Йонгсану, определяя направление по компасу. В 12.00 туман рассеялся и группа, поднявшаяся к тому времени на гору, увидела внизу продолжавшуюся битву за Йонгсан. В полдень 20 выживших из роты вышла к линиям 72-го танкового батальона близ Йонгсана. В течение нескольких дней туда продолжали приходить отставшие.

Судьба боевой группы Манчу

В это время боевая группа Манчу всё ещё удерживала свои позиции вдоль реки Нактонган в 8 км к северу от места разгрома роты А на южном краю линии. Периметр удерживали солдаты рот D и H 9-го пехотного полка, которые поднялись на гору до наступления северокорейцев. Они занимали южную возвышенность высоты 209 в 800 м к югу от роты В, которая удерживала позицию выше. Кроме солдат рот D и H в группе было несколько человек из взвода тяжёлых миномётов и один или два [человека] из роты В. Общая численность группы составляла 60-70 человек. Группа располагала радиопередатчиком SCR-300, одним тяжёлым и двумя лёгкими пулемётами, автоматической винтовкой Браунинг M1918, около двадцатью винтовками M1 Garand и 40 карабинами или пистолетами. Командование группой принял лейтенант Шмидт.

Ночью Шмидт установил радиосвязь с 1-м батальоном 9-го пехотного полка. С наступлением рассвета Шмидт и его группа обнаружили что окружены северокорейцами. Один отряд занимал более высокую возвышенность в полумиле над ними, которую ранее удерживала рота В. Под позицией группы северокорейцы продолжали переправляться через реку и транспортировать амуницию к своим передовым частям, некоторые из которых уже выдвинулись на несколько миль на восток. Северокорейцы быстро обнаружили боевую группу Манчу. Первая атака последовала в 14.00 того же дня и была отбита. Ночью северокорейцы численностью до роты трижды атаковали, подходя довольно близко, однако им так и не удалось прорвать периметр американцев. На рассвете следующего дня американцы увидели массу погибших северокорейцев на крутых склонах вне периметра.

В полдень 2 сентября Шмидт запросил по радио 1-й батальон о заброске с самолёта амуниции. Американский самолёт сбросил груз, но периметр был слишком небольшим а склоны настолько крутыми что фактически весь груз попал в руки северокорейцев. Другая выброска в 19.00 была более успешной, солдаты подобрали снаряжение и боеприпасы. Рядовой первого класса роты H Джозеф Р. Уэлет вышел за периметр для сбора оружия, боеприпасов и гранат с тел убитых северокорейцев. Несколько раз Уэлет был атакован, в одном из таких случаев он убил в рукопашном бою внезапно напавшего на него северокорейца.

В полдень северокорейцы отправили к группе Шмидта американского военнопленного с посланием: «У вас есть час, чтобы сдаться или вас разнесут на куски». Потерпев неудачу в лобовом наступлении пехоты, северокорейские командиры планировали обстрелять возвышенность из миномётов. 45 минут спустя северокорейцы приступили к обстрелу возвышенности из противотанковых орудий и двух пулемётов расположенных севернее выше по склону высоты 209. Вскоре начали обстрел миномёты, размещённые на соседнем «пальце» восточнее периметра Шмидта, они продолжали стрелять до наступления темноты. Пулемётный огонь вынудил бойцов группы Шмидта укрываться в окопах. Прекращение миномётного обстрела стало сигналом для новых северокорейских пехотных атак, все они были отбиты. Тем не менее, число убитых и раненых американцев росло, припасы убывали. Медицинской помощи также не было, бойцы сами помогали друг другу.

На третий день 3-го сентября ситуация обострилась. Началась жара. Амуниция, пища и припасы почти истощились. С полудня предыдущего дня северокорейское командование чередовало миномётные обстрелы с атаками пехоты. Два северокорейских пулемёта всё ещё держали позицию под обстрелом, никто не мог даже высунуться. Почти в каждом окопе были убиты и умирающие американцы. Радио было разбито миномётными осколками, связи с другими частями больше не было. Артобстрела и авиаударов, запрошенных Шмидтом так и не последовало. Нескольким северокорейцам удалось подобраться к периметру, они забрасывали американцев гранатами. Рядовой Уэлет шесть раз выскакивал из окопа, чтобы избежать взрывов гранат, попавших в окоп. В одном из ближних боёв он погиб. Почти все окопы были накрыты прямыми попаданиями из миномётов. Одной из мин 3 сентября был убит Шмидт. Командование принял старший из выживших офицеров первый лейтенант Реймонд Дж. Макдониел из роты D.

К рассвету 4 сентября в живых остались только двое офицеров и половина людей из тех что ранее собрались на высоте. К концу дня на каждого бойца осталось по пачке патронов и несколько гранат, помощи не предвиделось. Макдониел решил ночью оставить позицию. С приходом темноты выжившие разбились на небольшие группы и попытались выйти к своим. Этим вечером после наступления темноты северокорейцы предприняли новую слабосильную атаку против позиции американцев. В 22.00 Макдониел, Кэлдвелл и 27 нижних чинов группами по четыре человека спустились по склонам. Парализованный мастер-сержант Тревис И. Уоткинс отказался от эвакуации, заявив, что не желает быть бременем для тех, у кого есть шанс спастись. Он попросил только, чтобы ему оставили заряженный карабин. Впоследствии его и рядового Уэлета наградили медалями Почёта. Из 29 человек покинувших высоту ночью 4 сентября 22 вышли к своим, большинство из них пошли вдоль реки Нактонган вниз по течению. Они прятались днём и двигались ночью, выйдя в итоге к позициям 25-й американской пехотной дивизии.

Члены боевой группы Манчу, которым удалось бежать с высоты 209 доставили важную развединформацию о вражеской активности близ парома Пэкчин. Северокорейцы построили там подводный мост. Каждую ночь они устанавливали понтонный мост ниже по течению и убирали его перед рассветом. По ночам реку постоянно переходили группы по 50 носильщиков из гражданских, каждая группа охранялась четвёркой северокорейских солдат, всего на пароме было использовано 800-1000 носильщиков.

Чханнён

К северу от позиций 9-го американского пехотного полка, места боёв на выступе реки Нактонган и в окрестностях Йонсана 23-й американский пехотный полк после рассвета оказался в очень опасном положении. Первый батальон полка был отброшен с позиций у реки и отрезан в 4,8 км к западу. Примерно 400 северокорейцев захватили полковой командный пункт, Фримен приказал перенести пункт на 550 м. В 8 км к северо-западу от Чханнёна штабная рота 23-го полка, вспомогательные полковые части и офицеры штаба полка вступили в трёхчасовой бой с северокорейцами.

В полдень 2 сентября северокорейцы атаковали сам город Чханнён. Южнокорейская полиция оставила город. Этим вечером северокорейцы вошли в Чханнён. Связь между штабами 2-й пехотной дивизии и 9-го пехотного полка оказалась разорванной. Чтобы восстановить связь генерал Хейнс послал танковый патруль вниз по дороге на Йонсан. Командование роты С 72-го танкового батальона отправило свои танки на юг. Они с боем пробились через несколько блокпостов. Из трёх танков отправившихся в путь к Йонсану прорвался только один. Там он вступил в бой в составе группы Бредли.

Далее на север в зоне 38-го американского пехотного полка северокорейцы также проявляли активность. После того как ночью 31 августа северокорейцам удался прорыв генерал Кейзер приказал 2-му батальону 38-го пехотного полка выдвигаться на юг и помочь 23-му пехотному полку организовать оборонительную позицию к западу от Чханнёна. Выполняя приказ, батальон наткнулся на северокорейские войска, уже успевшие оседлать хребты вдоль дороги. Они просочились к высоте 284, откуда могли наблюдать за командным постом 38-го пехотного полка. Высоты 284 и 209 господствовали над тыловыми зонами полка. 3 сентября в 06.00 триста северокорейцев пошли в наступление на высоту 284, где находился командный пункт 28-го полка. Полковой командир организовал оборонительный периметр и запросил бомбардировку с воздуха но ему было отказано поскольку неприятель слишком близко подошёл к оборонительному периметру. Тем не менее, ВВС нанесли удары ракетами и обстреливали северокорейцев из пулемётов на бреющем полёте.

Битва продолжалась до 5 сентября. В этот день рота F захватила высоту 284, истребив 150 северокорейцев. С гребня хребта американцы видели северокорейцев, бегущих в деревню под хребтом. Деревню уничтожили прямым артиллерийским огнём. Среди брошенного северокорейцами снаряжения люди Шауэра нашли 25 американских лёгких пулемётов BAR и пистолетов-пулемётов, большое американское радио, тридцать нераспечатанных ящиков с американскими гранатами и несколько американских пайков.

1-й батальон 23-го пехотного полка изолирован

В это время, пока шли бои в тылу 1-го батальона 23-го пехотного полка, сам батальон продолжал оставаться отрезанным в 4,8 км на запад от ближайших своих частей. 1 сентября полк получил приказ отступить в область Чханнёна. В 14.00 вниз по дороге был отправлен танковый патруль, патрульные доложили, что насчитали около батальона северокорейских солдат, удерживающих горный проход к востоку от оборонительного периметра батальона. Получив этот доклад, командир батальона запросил по радио разрешения оставаться на своей позиции и попытаться сорвать переброску северокорейских грузов и подкреплений. Вечером комполка Фриман одобрил просьбу и 1-й батальон провёл три дня на изолированной позиции. В эти дни самолёты Дуглас C-47 «Скайтрэйн» снабжали батальон, сбрасывая грузы с воздуха.

На утро 1 сентября 3-й батальон 38-го пехотного полка пошёл в наступление на запад от командного пункта 23-го полка близ Мосан-ни чтобы деблокировать 1-й батальон. На второй день боёв в проходе силы подкрепления с помощью авиаударов, артиллерийского и танкового огня прорвались через блокпост. 2 сентября в 17.00 передовые части батальона соединились с 1-м батальоном. В этот вечер северокорейцы предприняли мощную атаку на 3-й батальон 38-го пехотного полка на высоте 209 к северу от дороги и напротив позиции 1-го батальона, выбив с позиции одну из рот.

4 сентября Хейнс перекроил линию раздела между 23-м и 38-м пехотными полками, придав северную часть сектора 23-го полка 38-му полку, благодаря чему высвободился 1-й батальон для движения на юг с целью помощи 2-му батальону, защищающему южные подходы к Чханнёну. 1-й батальон 23-го пехотного полка насчитывавший к началу наступления 1.100 человек сократился до 600 человек. Командование 23-го пехотного полка решило сконцентрировать все свои силы на позициях, которые в настоящее время удерживал 2-й батальон полка на дороге Пугон-ни – Чханнён. 1-й батальон выдвинулся туда и занял позицию на левом фланге 2-го батальона. В это время полковой командный пункт переместился в тыл этой позиции. На периметре полка 23-й полк вступил в серию тяжёлых боёв. Одновременно с этим командование полка отправило боевые патрули в тыл полка, чтобы зачистить местность от просочившихся из Чханнёна и собственного пути снабжения северокорейцев.

Битва за Йонсан

Утром 1-го сентября 1-й и 2-й полки 9-й северокорейской дивизии в своём первом наступлении в войну после успешной переправы через реку и просачивания за американские линии находились в нескольких милях от Йонсана. 3-й полк остался в Инчхоне тем не менее шансы дивизии под командой генерал-майора Пак Куо Сама захватить Йонгсан были высокими.

На утро 1-го сентября командование 9-го пехотного полка 2-й американской пехотной дивизии располагало только остатками рассеянной роты Е, войск для защиты Йонсана фактически не было. Оказавшись в такой чрезвычайной ситуации, генерал Кейзер придал полку 2-й сапёрный боевой батальон, на позиции близ Йонсана были также отправлены 72-й танковый батальон и рота разведки 2-й дивизии. Командир полка планировал разместить сапёров на цепи низких холмов окружавших дугой Йонсан с северо-запада.

Рота А 2-го сапёрного боевого батальона выдвинулась к южной стороне дороги Йонсан – река Нактонган. Рота D 2-го сапёрного батальон находилась на северной стороне дороги. Приблизительно в 3, 2 км от Йонсана 300 северокорейцев вступили в перестрелку с ротой А. Бой продолжался несколько часов, поддержку сапёрам оказал танк ПВО М19 из 82-го батальона ААА. Тем временем с одобрения генерала Бредли рота D незамедлительно переместилась на высоту, откуда открывался обзор на Йонсан. Пехотный взвод занял позицию в тылу роты. Роте А было приказано отступить к западному краю Йонсана на левый фланг роты D. Там рота А заняла позицию вдоль дороги, слева была позиция роты С сапёрного батальона, за ротой С стояла разведрота 2-й дивизии. Гора, занятая ротой D, на деле представляла из себя западную вершину обширной горной гряды лежащей к юго-востоку от города. Дорога на Мирян выходящая на юг из Йонсана огибала западную высоту этой горы и затем поворачивала на восток вдоль южной части подошвы. Таким образом, позиция роты D господствовала не только над городом, но и над выездом из города – дорогой на Мирян.

В это время северокорейцы двигаясь с южного направления, приближались к Йонсану. Разведрота 2-й американской дивизии и танки 72-го танкового батальона вступили с ними в ожесточённый бой. В этом бою сержант первого класса Чарльз У. Тёрнер из разведроты совершил подвиг. Он поднялся на крышу танка, взял на себя управление башенным пулемётом и направлял танковый огонь, который по донесениям уничтожил семь северокорейских пулемётов. Тёрнер и его танк попали под плотный огонь противника, разбивший танковый перископ и антенну, было зафиксировано более 50 попаданий. Тёрнер будучи раненым оставался на крыше танка пока не был убит. Этой ночью северокорейцы перешли через небольшую возвышенность близ Йонсана и вошли в город с юга.

2 сентября в 09.35, в то время как северокорейцы пытались сокрушить сапёров на южной оконечности Йонсана и зачистить дорогу на Мирян, Уокер разговаривал по телефону с генерал-майором Дойлом О. Хики, заместителем начальника штаба американского дальневосточного командования в Токио. Он описал ситуацию сложившуюся вокруг периметра и заявил, что наиболее опасным является положение в секторе между 2-й и 25-й американскими пехотными дивизиями. Уокер обозначил местоположение своих резервных сил и свои планы по их использованию. Он сказал, что начал выдвижение 1-й временной бригады морской пехоты к Йонсану, но всё ещё не освободил морпехов в виду их занятости и хочет быть уверенным, что генерал Макартур одобрит из использование, поскольку знает, что эта мера приведёт к вмешательству в другие планы дальневосточного командования. Уокер сказал, что не видит, как без этого сможет восстановить линии 2-й дивизии. Хики ответил, что ещё вчера Макартур одобрил использование американских морских пехотинцев если Уокер сочтёт это необходимым. Через несколько часов после этой беседы Уокер в 13.15 придал 1-ю временную бригаду морской пехоты ко 2-й дивизии и отдал приказ об общем совместном наступлении с вовлечением всех сил дивизии и бригады с задачей разбить северокорейцев к востоку от реки Нактонган в секторе 2-й дивизии и восстановить линию у реки. По завершении миссии морские пехотинцы должны были выйти из под командования 2-й дивизии.

Было принято решение что морские пехотинцы атакуют 3 сентября в 08.00 вдоль дороги Йонсан – река Нактонган. 9-й пехотный полк, рота В 72-го танкового батальона и батарея D 82-го батальона ААА должны были пойти в наступление северо-восточнее морских пехотинцев и попытаться восстановить связь с 23-м американским пехотным полком, 2-м сапёрным батальоном , остатками 1-го батальона, 9-го полка. Отделения 72-го танкового батальона должны были атаковать на левом фланге или южнее морских пехотинцев и восстановить связь с 25-й дивизией. Командование восьмой армии отдало приказ штабам 24-й американской пехотной дивизии и 19-го американского пехотного полка выдвигаться в область Сусан-ни в 13 км к югу от Миряна и в 24 км восточнее слияния рек Нам и Нактонган. Оттуда они могли вступить в битву как в зоне 2-й так ив зоне 25-й дивизии.

Американское контрнаступление 3-5 сентября к западу от Йонсана согласно показаниям пленных привело к одному из наиболее кровавых в ходе войны поражений северокорейской дивизии. Хотя уцелевшие бойцы 9-й северокорейской дивизии при поддержке ослабевших сил 4-й северокорейской дивизии всё ещё удерживали мост Обон-ни на холме Клеверного листа, наступавшие силы к 6 сентября отошли к реке Нактонган, наступательная мощь дивизии была израсходована к концу американского контрнаступления. 4-я и 9-я северокорейские дивизии оказались неспособны завершить наступление.

Поражение 2-й северокорейской дивизии

В предрассветные часы 8 сентября командование 2-й северокорейской дивизии предприняло новое наступление против позиций 23-го пехотного полка в попытке пробиться в восточном направлении. Наступление началось в 02.30. При мощной поддержке артиллерии северокорейцам удалось прорваться через периметр роты F. Стало ясным, что если позиции роты F не удастся восстановить, весь фронт полка рухнет. После того как все офицеры роты выбыли из строя командование принял адъютант 2-го батальона первый лейтенант Ральф Р. Робинсон. Северокорейцам удалось просочиться через позиции роты и проникнуть в её тыл. С наступлением темноты Робинсон с людьми проделал 460-м путь к позиции роты А пробившись через северокорейцев. Там он захватил резервный взвод роты и отвёл его обратно к роте F. Он выполнил опасную и сложную задачу по маневрированию ротой в дыре позиции роты F в темноте и под проливным дождём.

Наступление приостановилось с наступлением рассвета, но ночью оно возобновилось. Северокорейцы периодически обрушивались на оборонительные позиции американцев. Бои продолжались до рассвета 9-го сентября. ВВС оказали мощную концентрированную поддержку с воздуха над периметром полка для поддержки наземных сил. Пострадавшие из пехотных рот поступали на перевязочные пункты почти непрерывно. Весь пригодный для боя состав штабной роты и специальных частей был разбит по взводам и отправлен в бой в наиболее критические пункты. В один из моментов полковой резерв сократился до шести человек. После завершения вражеского наступления после 12.00 боевой состав 23-го полка насчитывал всего 38%.

Тяжёлый бой, продолжавшийся ночь и день стоил 2-й дивизии КНА большую часть её наступательной мощи. Офицер медслужбы 17-го полка 2-й дивизии захваченный спустя несколько дней показал, что ночью из дивизии было эвакуировано около 300 человек в госпиталь Пугон-ни, и что первые недели сентября 2-я дивизия потеряла 1.300 убитыми и 2.500 ранеными в боях к западу от Чханнёна. Хотя большая часть наступательной мощи дивизии была израсходована к 9 сентября дивизия продолжала угрожать тыловым областям вокруг Чханнёна куда просачивались группы численностью до роты. Патрулям приходилось ежедневно обеспечивать безопасность главной дороги снабжения и зачищать город.

Ещё несколько дней северокорейские и американские войска вели бои вдоль реки Нактонган. Наступательный потенциал северокорейцев был в значительной степени утрачен, американское командование решило в дальнейшем удерживать свои линии.

Отступление северокорейцев

Контратака сил ООН в Инчхоне привела к коллапсу северокорейцев, силы ООН перерезали основные линии снабжения и пути подброски подкреплений противника. 19 сентября войска ООН обнаружили, что ночью северокорейцы покинули большую часть позиций Пусанского периметра. Части ООН начали наступать со своих оборонительных позиций и захватили северокорейские позиции. Большинство северокорейских частей приступили к сдерживающим действиям, пытаясь дать возможность как можно большей части армии выйти в Северную Корею. Отступление северокорейцев началось в ночь с 18 на 19 сентября из области Масана. После отступления сил у Масана оставшаяся часть северокорейских армий начала быстро отступать на север. Американские части, быстро двигаясь на север, преследовали их, оставляя позиции на реке Нактонган, которые утратили свою стратегическую важность.

Послесловие

2-я и 9-я северокорейские дивизии были почти полностью уничтожены в ходе битвы. К началу наступления 1-го сентября 9-я дивизия насчитывала 9.350 человек, 2-я – 6.000. Только по нескольку сот человек из каждой дивизии вернулись в Северную Корею после битвы. Большинство северокорейских военных были убиты, попали в плен или дезертировали. Весь 2-й северокорейский корпус оказался в таком же состоянии, северокорейская армия истощённая в боях за Пусанский периметр и отрезанная после Инчхонской операции оказалась на грани разгрома.

К этому времени в ходе боёв за Пусанский периметр 2-я американская пехотная дивизия потеряла 1.120 убитыми, 2.563 ранеными, 67 пленными и 69 пропавшими без вести. В это число входят 180 человек потерянных в ходе первой битвы у реки Нактонган за месяц до этого. К 1-му сентября дивизия насчитывала 17.498 человек но несмотря на потери находилась в отличной позиции для наступления. 1-я временная бригада морской пехоты потеряла 185 человек убитыми и 500 ранеными во время битвы за Пусанский периметр, большинство потерь пришлось на битву за Йонгсан..

Из всех северокорейских атак Пусанского периметра вторая битва у реки Нактонган рассматривается историками как наиболее серьёзная. В этой битве северокорейцам удалось добиться самых значительных успехов, разрезав надвое 2-ю американскую пехотную дивизию и быстро захватив Йонсан, близкий к линиям снабжения американских сил, оттуда угрожали тылу других дивизий. Однако и на этот раз после впечатляющего первоначального успеха вновь проявился фатальный изъян северокорейской армии из-за чего была потеряна победа - линии связи и снабжения КНА не годились для развития прорыва и поддержки продолжающегося наступления в то время как противник мог сосредотачивать массированные воздушные, бронетанковые и артиллерийские удары в критических точках. К 8-му сентября северокорейские атаки на пунктах области были отражены.

Литература

• Alexander, Bevin (2003), Korea: The First War We Lost, Hippocrene Books, ISBN 978-0-7818-1019-7 
• Appleman, Roy E. (1998), [www.history.army.mil/books/korea/20-2-1/toc.htm South to the Naktong, North to the Yalu: United States Army in the Korean War], Department of the Army, ISBN 978-0-16-001918-0, <www.history.army.mil/books/korea/20-2-1/toc.htm> 
• Bowers, William T.; Hammong, William M. & MacGarrigle, George L. (2005), Black Soldier, White Army: The 24th Infantry Regiment in Korea, Honolulu, Hawaii: University Press of the Pacific, ISBN 978-1-4102-2467-5 
• Catchpole, Brian (2001), The Korean War, Robinson Publishing, ISBN 978-1-84119-413-4 
• Ecker, Richard E. (2004), Battles of the Korean War: A Chronology, with Unit-by-Unit United States Causality Figures & Medal of Honor Citations, McFarland & Company, ISBN 978-0-7864-1980-7 
• Fehrenbach, T.R. (2001), This Kind of War: The Classic Korean War History – Fiftieth Anniversary Edition, Potomac Books Inc., ISBN 978-1-57488-334-3 
• Gugeler, Russell A. (2005), Combat Actions in Korea, University Press of the Pacific, ISBN 978-1-4102-2451-4 
• Varhola, Michael J. (2000), Fire and Ice: The Korean War, 1950–1953, Da Capo Press, ISBN 978-1-882810-44-4 

Отрывок, характеризующий Вторая битва у реки Нактонган

– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.
При слабом свете, к которому однако уже успел Пьер приглядеться, вошел невысокий человек. Видимо с света войдя в темноту, человек этот остановился; потом осторожными шагами он подвинулся к столу и положил на него небольшие, закрытые кожаными перчатками, руки.
Невысокий человек этот был одет в белый, кожаный фартук, прикрывавший его грудь и часть ног, на шее было надето что то вроде ожерелья, и из за ожерелья выступал высокий, белый жабо, окаймлявший его продолговатое лицо, освещенное снизу.
– Для чего вы пришли сюда? – спросил вошедший, по шороху, сделанному Пьером, обращаясь в его сторону. – Для чего вы, неверующий в истины света и не видящий света, для чего вы пришли сюда, чего хотите вы от нас? Премудрости, добродетели, просвещения?
В ту минуту как дверь отворилась и вошел неизвестный человек, Пьер испытал чувство страха и благоговения, подобное тому, которое он в детстве испытывал на исповеди: он почувствовал себя с глазу на глаз с совершенно чужим по условиям жизни и с близким, по братству людей, человеком. Пьер с захватывающим дыханье биением сердца подвинулся к ритору (так назывался в масонстве брат, приготовляющий ищущего к вступлению в братство). Пьер, подойдя ближе, узнал в риторе знакомого человека, Смольянинова, но ему оскорбительно было думать, что вошедший был знакомый человек: вошедший был только брат и добродетельный наставник. Пьер долго не мог выговорить слова, так что ритор должен был повторить свой вопрос.
– Да, я… я… хочу обновления, – с трудом выговорил Пьер.
– Хорошо, – сказал Смольянинов, и тотчас же продолжал: – Имеете ли вы понятие о средствах, которыми наш святой орден поможет вам в достижении вашей цели?… – сказал ритор спокойно и быстро.
– Я… надеюсь… руководства… помощи… в обновлении, – сказал Пьер с дрожанием голоса и с затруднением в речи, происходящим и от волнения, и от непривычки говорить по русски об отвлеченных предметах.
– Какое понятие вы имеете о франк масонстве?
– Я подразумеваю, что франк масонство есть fraterienité [братство]; и равенство людей с добродетельными целями, – сказал Пьер, стыдясь по мере того, как он говорил, несоответственности своих слов с торжественностью минуты. Я подразумеваю…
– Хорошо, – сказал ритор поспешно, видимо вполне удовлетворенный этим ответом. – Искали ли вы средств к достижению своей цели в религии?
– Нет, я считал ее несправедливою, и не следовал ей, – сказал Пьер так тихо, что ритор не расслышал его и спросил, что он говорит. – Я был атеистом, – отвечал Пьер.
– Вы ищете истины для того, чтобы следовать в жизни ее законам; следовательно, вы ищете премудрости и добродетели, не так ли? – сказал ритор после минутного молчания.
– Да, да, – подтвердил Пьер.
Ритор прокашлялся, сложил на груди руки в перчатках и начал говорить:
– Теперь я должен открыть вам главную цель нашего ордена, – сказал он, – и ежели цель эта совпадает с вашею, то вы с пользою вступите в наше братство. Первая главнейшая цель и купно основание нашего ордена, на котором он утвержден, и которого никакая сила человеческая не может низвергнуть, есть сохранение и предание потомству некоего важного таинства… от самых древнейших веков и даже от первого человека до нас дошедшего, от которого таинства, может быть, зависит судьба рода человеческого. Но так как сие таинство такого свойства, что никто не может его знать и им пользоваться, если долговременным и прилежным очищением самого себя не приуготовлен, то не всяк может надеяться скоро обрести его. Поэтому мы имеем вторую цель, которая состоит в том, чтобы приуготовлять наших членов, сколько возможно, исправлять их сердце, очищать и просвещать их разум теми средствами, которые нам преданием открыты от мужей, потрудившихся в искании сего таинства, и тем учинять их способными к восприятию оного. Очищая и исправляя наших членов, мы стараемся в третьих исправлять и весь человеческий род, предлагая ему в членах наших пример благочестия и добродетели, и тем стараемся всеми силами противоборствовать злу, царствующему в мире. Подумайте об этом, и я опять приду к вам, – сказал он и вышел из комнаты.
– Противоборствовать злу, царствующему в мире… – повторил Пьер, и ему представилась его будущая деятельность на этом поприще. Ему представлялись такие же люди, каким он был сам две недели тому назад, и он мысленно обращал к ним поучительно наставническую речь. Он представлял себе порочных и несчастных людей, которым он помогал словом и делом; представлял себе угнетателей, от которых он спасал их жертвы. Из трех поименованных ритором целей, эта последняя – исправление рода человеческого, особенно близка была Пьеру. Некое важное таинство, о котором упомянул ритор, хотя и подстрекало его любопытство, не представлялось ему существенным; а вторая цель, очищение и исправление себя, мало занимала его, потому что он в эту минуту с наслаждением чувствовал себя уже вполне исправленным от прежних пороков и готовым только на одно доброе.
Через полчаса вернулся ритор передать ищущему те семь добродетелей, соответствующие семи ступеням храма Соломона, которые должен был воспитывать в себе каждый масон. Добродетели эти были: 1) скромность , соблюдение тайны ордена, 2) повиновение высшим чинам ордена, 3) добронравие, 4) любовь к человечеству, 5) мужество, 6) щедрость и 7) любовь к смерти.
– В седьмых старайтесь, – сказал ритор, – частым помышлением о смерти довести себя до того, чтобы она не казалась вам более страшным врагом, но другом… который освобождает от бедственной сей жизни в трудах добродетели томившуюся душу, для введения ее в место награды и успокоения.
«Да, это должно быть так», – думал Пьер, когда после этих слов ритор снова ушел от него, оставляя его уединенному размышлению. «Это должно быть так, но я еще так слаб, что люблю свою жизнь, которой смысл только теперь по немногу открывается мне». Но остальные пять добродетелей, которые перебирая по пальцам вспомнил Пьер, он чувствовал в душе своей: и мужество , и щедрость , и добронравие , и любовь к человечеству , и в особенности повиновение , которое даже не представлялось ему добродетелью, а счастьем. (Ему так радостно было теперь избавиться от своего произвола и подчинить свою волю тому и тем, которые знали несомненную истину.) Седьмую добродетель Пьер забыл и никак не мог вспомнить ее.
В третий раз ритор вернулся скорее и спросил Пьера, всё ли он тверд в своем намерении, и решается ли подвергнуть себя всему, что от него потребуется.
– Я готов на всё, – сказал Пьер.
– Еще должен вам сообщить, – сказал ритор, – что орден наш учение свое преподает не словами токмо, но иными средствами, которые на истинного искателя мудрости и добродетели действуют, может быть, сильнее, нежели словесные токмо объяснения. Сия храмина убранством своим, которое вы видите, уже должна была изъяснить вашему сердцу, ежели оно искренно, более нежели слова; вы увидите, может быть, и при дальнейшем вашем принятии подобный образ изъяснения. Орден наш подражает древним обществам, которые открывали свое учение иероглифами. Иероглиф, – сказал ритор, – есть наименование какой нибудь неподверженной чувствам вещи, которая содержит в себе качества, подобные изобразуемой.
Пьер знал очень хорошо, что такое иероглиф, но не смел говорить. Он молча слушал ритора, по всему чувствуя, что тотчас начнутся испытанья.
– Ежели вы тверды, то я должен приступить к введению вас, – говорил ритор, ближе подходя к Пьеру. – В знак щедрости прошу вас отдать мне все драгоценные вещи.
– Но я с собою ничего не имею, – сказал Пьер, полагавший, что от него требуют выдачи всего, что он имеет.
– То, что на вас есть: часы, деньги, кольца…
Пьер поспешно достал кошелек, часы, и долго не мог снять с жирного пальца обручальное кольцо. Когда это было сделано, масон сказал:
– В знак повиновенья прошу вас раздеться. – Пьер снял фрак, жилет и левый сапог по указанию ритора. Масон открыл рубашку на его левой груди, и, нагнувшись, поднял его штанину на левой ноге выше колена. Пьер поспешно хотел снять и правый сапог и засучить панталоны, чтобы избавить от этого труда незнакомого ему человека, но масон сказал ему, что этого не нужно – и подал ему туфлю на левую ногу. С детской улыбкой стыдливости, сомнения и насмешки над самим собою, которая против его воли выступала на лицо, Пьер стоял, опустив руки и расставив ноги, перед братом ритором, ожидая его новых приказаний.
– И наконец, в знак чистосердечия, я прошу вас открыть мне главное ваше пристрастие, – сказал он.
– Мое пристрастие! У меня их было так много, – сказал Пьер.
– То пристрастие, которое более всех других заставляло вас колебаться на пути добродетели, – сказал масон.
Пьер помолчал, отыскивая.
«Вино? Объедение? Праздность? Леность? Горячность? Злоба? Женщины?» Перебирал он свои пороки, мысленно взвешивая их и не зная которому отдать преимущество.
– Женщины, – сказал тихим, чуть слышным голосом Пьер. Масон не шевелился и не говорил долго после этого ответа. Наконец он подвинулся к Пьеру, взял лежавший на столе платок и опять завязал ему глаза.
– Последний раз говорю вам: обратите всё ваше внимание на самого себя, наложите цепи на свои чувства и ищите блаженства не в страстях, а в своем сердце. Источник блаженства не вне, а внутри нас…
Пьер уже чувствовал в себе этот освежающий источник блаженства, теперь радостью и умилением переполнявший его душу.


Скоро после этого в темную храмину пришел за Пьером уже не прежний ритор, а поручитель Вилларский, которого он узнал по голосу. На новые вопросы о твердости его намерения, Пьер отвечал: «Да, да, согласен», – и с сияющею детскою улыбкой, с открытой, жирной грудью, неровно и робко шагая одной разутой и одной обутой ногой, пошел вперед с приставленной Вилларским к его обнаженной груди шпагой. Из комнаты его повели по коридорам, поворачивая взад и вперед, и наконец привели к дверям ложи. Вилларский кашлянул, ему ответили масонскими стуками молотков, дверь отворилась перед ними. Чей то басистый голос (глаза Пьера всё были завязаны) сделал ему вопросы о том, кто он, где, когда родился? и т. п. Потом его опять повели куда то, не развязывая ему глаз, и во время ходьбы его говорили ему аллегории о трудах его путешествия, о священной дружбе, о предвечном Строителе мира, о мужестве, с которым он должен переносить труды и опасности. Во время этого путешествия Пьер заметил, что его называли то ищущим, то страждущим, то требующим, и различно стучали при этом молотками и шпагами. В то время как его подводили к какому то предмету, он заметил, что произошло замешательство и смятение между его руководителями. Он слышал, как шопотом заспорили между собой окружающие люди и как один настаивал на том, чтобы он был проведен по какому то ковру. После этого взяли его правую руку, положили на что то, а левою велели ему приставить циркуль к левой груди, и заставили его, повторяя слова, которые читал другой, прочесть клятву верности законам ордена. Потом потушили свечи, зажгли спирт, как это слышал по запаху Пьер, и сказали, что он увидит малый свет. С него сняли повязку, и Пьер как во сне увидал, в слабом свете спиртового огня, несколько людей, которые в таких же фартуках, как и ритор, стояли против него и держали шпаги, направленные в его грудь. Между ними стоял человек в белой окровавленной рубашке. Увидав это, Пьер грудью надвинулся вперед на шпаги, желая, чтобы они вонзились в него. Но шпаги отстранились от него и ему тотчас же опять надели повязку. – Теперь ты видел малый свет, – сказал ему чей то голос. Потом опять зажгли свечи, сказали, что ему надо видеть полный свет, и опять сняли повязку и более десяти голосов вдруг сказали: sic transit gloria mundi. [так проходит мирская слава.]
Пьер понемногу стал приходить в себя и оглядывать комнату, где он был, и находившихся в ней людей. Вокруг длинного стола, покрытого черным, сидело человек двенадцать, всё в тех же одеяниях, как и те, которых он прежде видел. Некоторых Пьер знал по петербургскому обществу. На председательском месте сидел незнакомый молодой человек, в особом кресте на шее. По правую руку сидел итальянец аббат, которого Пьер видел два года тому назад у Анны Павловны. Еще был тут один весьма важный сановник и один швейцарец гувернер, живший прежде у Курагиных. Все торжественно молчали, слушая слова председателя, державшего в руке молоток. В стене была вделана горящая звезда; с одной стороны стола был небольшой ковер с различными изображениями, с другой было что то в роде алтаря с Евангелием и черепом. Кругом стола было 7 больших, в роде церковных, подсвечников. Двое из братьев подвели Пьера к алтарю, поставили ему ноги в прямоугольное положение и приказали ему лечь, говоря, что он повергается к вратам храма.
– Он прежде должен получить лопату, – сказал шопотом один из братьев.
– А! полноте пожалуйста, – сказал другой.
Пьер, растерянными, близорукими глазами, не повинуясь, оглянулся вокруг себя, и вдруг на него нашло сомнение. «Где я? Что я делаю? Не смеются ли надо мной? Не будет ли мне стыдно вспоминать это?» Но сомнение это продолжалось только одно мгновение. Пьер оглянулся на серьезные лица окружавших его людей, вспомнил всё, что он уже прошел, и понял, что нельзя остановиться на половине дороги. Он ужаснулся своему сомнению и, стараясь вызвать в себе прежнее чувство умиления, повергся к вратам храма. И действительно чувство умиления, еще сильнейшего, чем прежде, нашло на него. Когда он пролежал несколько времени, ему велели встать и надели на него такой же белый кожаный фартук, какие были на других, дали ему в руки лопату и три пары перчаток, и тогда великий мастер обратился к нему. Он сказал ему, чтобы он старался ничем не запятнать белизну этого фартука, представляющего крепость и непорочность; потом о невыясненной лопате сказал, чтобы он трудился ею очищать свое сердце от пороков и снисходительно заглаживать ею сердце ближнего. Потом про первые перчатки мужские сказал, что значения их он не может знать, но должен хранить их, про другие перчатки мужские сказал, что он должен надевать их в собраниях и наконец про третьи женские перчатки сказал: «Любезный брат, и сии женские перчатки вам определены суть. Отдайте их той женщине, которую вы будете почитать больше всех. Сим даром уверите в непорочности сердца вашего ту, которую изберете вы себе в достойную каменьщицу». И помолчав несколько времени, прибавил: – «Но соблюди, любезный брат, да не украшают перчатки сии рук нечистых». В то время как великий мастер произносил эти последние слова, Пьеру показалось, что председатель смутился. Пьер смутился еще больше, покраснел до слез, как краснеют дети, беспокойно стал оглядываться и произошло неловкое молчание.
Молчание это было прервано одним из братьев, который, подведя Пьера к ковру, начал из тетради читать ему объяснение всех изображенных на нем фигур: солнца, луны, молотка. отвеса, лопаты, дикого и кубического камня, столба, трех окон и т. д. Потом Пьеру назначили его место, показали ему знаки ложи, сказали входное слово и наконец позволили сесть. Великий мастер начал читать устав. Устав был очень длинен, и Пьер от радости, волнения и стыда не был в состоянии понимать того, что читали. Он вслушался только в последние слова устава, которые запомнились ему.
«В наших храмах мы не знаем других степеней, – читал „великий мастер, – кроме тех, которые находятся между добродетелью и пороком. Берегись делать какое нибудь различие, могущее нарушить равенство. Лети на помощь к брату, кто бы он ни был, настави заблуждающегося, подними упадающего и не питай никогда злобы или вражды на брата. Будь ласков и приветлив. Возбуждай во всех сердцах огнь добродетели. Дели счастье с ближним твоим, и да не возмутит никогда зависть чистого сего наслаждения. Прощай врагу твоему, не мсти ему, разве только деланием ему добра. Исполнив таким образом высший закон, ты обрящешь следы древнего, утраченного тобой величества“.
Кончил он и привстав обнял Пьера и поцеловал его. Пьер, с слезами радости на глазах, смотрел вокруг себя, не зная, что отвечать на поздравления и возобновления знакомств, с которыми окружили его. Он не признавал никаких знакомств; во всех людях этих он видел только братьев, с которыми сгорал нетерпением приняться за дело.
Великий мастер стукнул молотком, все сели по местам, и один прочел поучение о необходимости смирения.
Великий мастер предложил исполнить последнюю обязанность, и важный сановник, который носил звание собирателя милостыни, стал обходить братьев. Пьеру хотелось записать в лист милостыни все деньги, которые у него были, но он боялся этим выказать гордость, и записал столько же, сколько записывали другие.
Заседание было кончено, и по возвращении домой, Пьеру казалось, что он приехал из какого то дальнего путешествия, где он провел десятки лет, совершенно изменился и отстал от прежнего порядка и привычек жизни.


На другой день после приема в ложу, Пьер сидел дома, читая книгу и стараясь вникнуть в значение квадрата, изображавшего одной своей стороною Бога, другою нравственное, третьею физическое и четвертою смешанное. Изредка он отрывался от книги и квадрата и в воображении своем составлял себе новый план жизни. Вчера в ложе ему сказали, что до сведения государя дошел слух о дуэли, и что Пьеру благоразумнее бы было удалиться из Петербурга. Пьер предполагал ехать в свои южные имения и заняться там своими крестьянами. Он радостно обдумывал эту новую жизнь, когда неожиданно в комнату вошел князь Василий.
– Мой друг, что ты наделал в Москве? За что ты поссорился с Лёлей, mon сher? [дорогой мoй?] Ты в заблуждении, – сказал князь Василий, входя в комнату. – Я всё узнал, я могу тебе сказать верно, что Элен невинна перед тобой, как Христос перед жидами. – Пьер хотел отвечать, но он перебил его. – И зачем ты не обратился прямо и просто ко мне, как к другу? Я всё знаю, я всё понимаю, – сказал он, – ты вел себя, как прилично человеку, дорожащему своей честью; может быть слишком поспешно, но об этом мы не будем судить. Одно ты помни, в какое положение ты ставишь ее и меня в глазах всего общества и даже двора, – прибавил он, понизив голос. – Она живет в Москве, ты здесь. Помни, мой милый, – он потянул его вниз за руку, – здесь одно недоразуменье; ты сам, я думаю, чувствуешь. Напиши сейчас со мною письмо, и она приедет сюда, всё объяснится, а то я тебе скажу, ты очень легко можешь пострадать, мой милый.
Князь Василий внушительно взглянул на Пьера. – Мне из хороших источников известно, что вдовствующая императрица принимает живой интерес во всем этом деле. Ты знаешь, она очень милостива к Элен.
Несколько раз Пьер собирался говорить, но с одной стороны князь Василий не допускал его до этого, с другой стороны сам Пьер боялся начать говорить в том тоне решительного отказа и несогласия, в котором он твердо решился отвечать своему тестю. Кроме того слова масонского устава: «буди ласков и приветлив» вспоминались ему. Он морщился, краснел, вставал и опускался, работая над собою в самом трудном для него в жизни деле – сказать неприятное в глаза человеку, сказать не то, чего ожидал этот человек, кто бы он ни был. Он так привык повиноваться этому тону небрежной самоуверенности князя Василия, что и теперь он чувствовал, что не в силах будет противостоять ей; но он чувствовал, что от того, что он скажет сейчас, будет зависеть вся дальнейшая судьба его: пойдет ли он по старой, прежней дороге, или по той новой, которая так привлекательно была указана ему масонами, и на которой он твердо верил, что найдет возрождение к новой жизни.
– Ну, мой милый, – шутливо сказал князь Василий, – скажи же мне: «да», и я от себя напишу ей, и мы убьем жирного тельца. – Но князь Василий не успел договорить своей шутки, как Пьер с бешенством в лице, которое напоминало его отца, не глядя в глаза собеседнику, проговорил шопотом:
– Князь, я вас не звал к себе, идите, пожалуйста, идите! – Он вскочил и отворил ему дверь.
– Идите же, – повторил он, сам себе не веря и радуясь выражению смущенности и страха, показавшемуся на лице князя Василия.
– Что с тобой? Ты болен?
– Идите! – еще раз проговорил дрожащий голос. И князь Василий должен был уехать, не получив никакого объяснения.
Через неделю Пьер, простившись с новыми друзьями масонами и оставив им большие суммы на милостыни, уехал в свои именья. Его новые братья дали ему письма в Киев и Одессу, к тамошним масонам, и обещали писать ему и руководить его в его новой деятельности.


Дело Пьера с Долоховым было замято, и, несмотря на тогдашнюю строгость государя в отношении дуэлей, ни оба противника, ни их секунданты не пострадали. Но история дуэли, подтвержденная разрывом Пьера с женой, разгласилась в обществе. Пьер, на которого смотрели снисходительно, покровительственно, когда он был незаконным сыном, которого ласкали и прославляли, когда он был лучшим женихом Российской империи, после своей женитьбы, когда невестам и матерям нечего было ожидать от него, сильно потерял во мнении общества, тем более, что он не умел и не желал заискивать общественного благоволения. Теперь его одного обвиняли в происшедшем, говорили, что он бестолковый ревнивец, подверженный таким же припадкам кровожадного бешенства, как и его отец. И когда, после отъезда Пьера, Элен вернулась в Петербург, она была не только радушно, но с оттенком почтительности, относившейся к ее несчастию, принята всеми своими знакомыми. Когда разговор заходил о ее муже, Элен принимала достойное выражение, которое она – хотя и не понимая его значения – по свойственному ей такту, усвоила себе. Выражение это говорило, что она решилась, не жалуясь, переносить свое несчастие, и что ее муж есть крест, посланный ей от Бога. Князь Василий откровеннее высказывал свое мнение. Он пожимал плечами, когда разговор заходил о Пьере, и, указывая на лоб, говорил: