Вторая германская антарктическая экспедиция

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Вторая германская антарктическая экспедиция

Экспедиционное судно — барк «Дойчланд»
Страна Германская империя Германская империя
Дата начала 3 мая 1911 года
Дата окончания 19 декабря 1912 года
Руководитель Вильгельм Фильхнер
Состав

33 человека (7 человек — научная команда, 26 человек — судовая команда)

Маршрут

Маршрут экспедиции Фильхнера выделен бирюзовым цветом, экспедиции Дригальского — карминовым
Достижения

Опровергнуто существование Новой Южной Гренландии

Открытия
Потери
  • 11 ноября 1911 года покончил с собой третий офицер — Вальтер Шлоссарчек
  • 8 августа 1912 года скончался командир судна «Дойчланд» — Рихард Фазель

Вторая германская антарктическая экспедиция (нем. Zweite Deutsche Antarktisexpedition) проходила в море Уэдделла в 1911—1912 годах; это была вторая германская экспедиция, действовавшая в Антарктике после 1903 года. Главной целью экспедиции и её главы — Вильгельма Фильхнера — было пересечение Антарктического континента в самом узком его месте — от моря Уэдделла до моря Росса; о покорении Южного полюса официально не объявлялось. Предстояло доказать или опровергнуть гипотезу о наличии пролива между Восточной и Западной Антарктидой, сформулированную рядом авторитетных полярников, таких как Эрик Норденшёльд и Клементс Маркем. Экспедиция финансировалась за счёт частных пожертвований и дохода от лотереи. Из-за серьёзных разногласий между её руководителем и капитаном экспедиционного судна при выборе места для зимовки команда не сумела даже высадиться на побережье Антарктиды; тем не менее, были совершены серьёзные географические открытия. Из-за Первой мировой войны научные результаты экспедиции были опубликованы с большим опозданием, а подробности взаимоотношений участников команды Фильхнер предал гласности только в 1950-е годы[1].





Предыстория. Планирование

Идея проведения германской антарктической экспедиции была впервые выдвинута и обоснована ещё в 1865 году ведущим немецким геофизиком Георгом фон Ноймайером[de], однако практическое её осуществление произошло только в 1901—1903 годах. Первую германскую антарктическую экспедицию возглавил опытный полярник Эрих фон Дригальский. Экспедиция финансировалась правительством, её покровителем был лично кайзер Вильгельм II; было построено специальное экспедиционное судно «Гаусс». Экспедиция оказалась неудачной — в начале 1902 года «Гаусс» был зажат льдами в 50 милях от антарктического побережья и почти 14 месяцев дрейфовал в море Дейвиса (получившем это название позже). Экспедиция Дригальского открыла и обследовала новые территории в Антарктике, лежащие между 87° 43' и 91° 54' в. д., с вулканом Гауссберг высотой 371 м и дала им название «Земля Вильгельма II». Однако на фоне достижений Роберта Скотта кайзер повелел экспедицию прервать[2].

Вильгельм Фильхнер происходил из семейства баварской элиты, сделал научную и военную карьеру, совершив, в частности, путешествие в Центральную Азию и Тибет. В 1908 году он был удостоен докторской степени honoris causa в Кёнигсбергском университете. В связи с эпохальными экспедициями Нансена, Амундсена, Пири, Шеклтона и Скотта, полярные путешествия были популярны и в Германии, а Фильхнер в условиях кайзеровского режима подходил на роль лидера новой национальной антарктической экспедиции[3]. Фильхнер утверждал, что вопрос о финансировании новой экспедиции был даже рассмотрен в Рейхстаге, но государственное финансирование не было утверждено кайзером Вильгельмом. Однако Р. Краузе, специально занимавшийся этим вопросом, не обнаружил в материалах заседаний Рейхстага обсуждений на данную тему[4].

5 марта 1910 года В. Фильхнер официально объявил о своих антарктических планах и основал «Комитет по Германской антарктической экспедиции» (нем. Komitee für die Deutsche Antarktische Expedition) для её финансирования и лоббирования. Непосредственно организацией занималось «Общество Германской антарктической экспедиции» (нем. Verein Deutsche Antarktische Expedition). Алфавитный список жертвователей включал на начало 1911 года 209 человек, включая Ф. фон Цеппелина, однако частные взносы составили меньшую часть бюджета. Основным источником финансирования стала лотерея, проведённая в пользу экспедиции по распоряжению баварского правительства и лично принца-регента Луитпольда. Он же стал главным покровителем Комитета по экспедиции[4].

Снаряжение. Команда

Главным консультантом по снаряжению экспедиции был известный британский полярник Эрнест Шеклтон. По его рекомендации был куплен норвежский китобойный барк «Бьорн» (длина 44,9 м, водоизмещение 344 т.), который в феврале — апреле 1911 года подвергся перестройке на верфях Гамбурга. Корабль получил имя «Дойчланд». Благодаря протекции канцлера фон Гольвега (также члена Комитета), экспедиция проходила под флагом Кайзерлихмарине[5]. «Дойчланд» имел паровую машину мощностью в 220 кВт (чуть меньше 300 л. с.), которая также могла вырабатывать электричество для освещения и питания бортовой аппаратуры. На борту имелся беспроволочный телеграф. Поскольку предстоял длительный морской переход, судно было оснащено опреснителем морской воды и полным набором парусного вооружения. Винт мог убираться на палубу через специальный колодец для снижения сопротивления при ходе под парусами, а также для предотвращения его повреждения при движении во льдах. При попутном ветре «Дойчланд» развивал скорость 10 узлов. Для океанографических исследований имелись три механических лота, два из которых могли быть соединены с паровой машиной. Для ледовой разведки был взят привязной аэростат, запас водорода для него везли в стальных баллонах. На верхней палубе были оборудованы океанографическая, биологическая и химическая лаборатории[6].

По совету Шеклтона для нужд экспедиции было заказано 38 сибирских лаек и 12 лошадей, но последних было решено использовать для перевозки тяжёлых грузов при строительстве береговой базы. Снегоходы Фильхнер решил не брать, поскольку они были крайне ненадёжны. Провианта запасли более 100 тонн из расчёта на три года путешествия[6].

Научная команда для зимовки в Антарктиде составляла на судне особый отряд, каждый участник которого имел отдельную каюту. В научном отряде было 7 человек, в судовой команде — 26 человек. Научную команду составили, кроме Фильхнера, Эрих Барков (метеоролог), Эрих Пржибылок (астроном и магнитолог), Вильгельм Бренеке (океанограф) и Альфред Клинг (штурман), Фриц Хайм (геолог и гляциолог). В состав команды вошёл австрийский альпинист Феликс Кёниг. Капитаном «Дойчланда» стал Рихард Фазель (нем.  Richard Vahsel, 1868—1912) — второй помощник Эриха фон Дригальского по путешествию в Антарктиду в 1901 году. Его назначение активно лоббировалось военно-морским ведомством, и между Фильхнером и Фазелем сразу начались трения из-за полномочий[7]. Проблемы, аналогичные германским, отмечались в Русской полярной экспедиции: офицер, назначенный капитаном судна, согласно Морскому уставу, считал себя главным и требовал соответствующего к себе отношения со стороны пассажиров — научной партии. Начальник экспедиции видел в судне лишь транспортное средство, а его капитан был для начальника лишь «разновидностью извозчика», которому полагается везти туда, куда указывает пассажир[8]. Это усугублялось формализмом Фильхнера, который все приказы отдавал в письменной форме; к тому же, он был офицером сухопутных войск[9].

Цели и задачи

Экспедиция готовилась в обстановке «полярной гонки», поскольку в 1910 году о плане покорения Южного полюса объявил Роберт Скотт, по-видимому, считавший Фильхнера одним из своих конкурентов. Фильхнер также ездил в Эдинбург для встречи с известным шотландским полярником Уильямом Спирсом Брюсом, который в своё время хотел принять участие в первой германской антарктической экспедиции. Брюс поделился с немецким исследователем рядом своих идей, положенных в основу главной научной задачи германской экспедиции — проверки гипотезы о разделении Восточной и Западной Антарктиды. Брюс, как и Фильхнер (а также Норденшельд и К. Маркем), предполагали, что это разные острова или архипелаги, между которыми находится замёрзший пролив, соединяющий Южный полюс с морями Росса и Уэдделла. Задачи экспедиции включали комплексные исследования в области геологии, океанологии, биологии, климата, магнетизма и прочего. Предполагалось высадиться с отрядом в 11 человек на южном побережье моря Уэдделла (Земле Котса, открытой Брюсом в 1904 году) и провести как минимум годичные исследования внутри материка. Вопрос о достижении Южного полюса официально не ставился. Достаточно неопределённо описывалась в плане и роль экспедиционного судна: возможно, предполагалось совершить дрейф во льдах через полярный пролив наподобие плавания «Фрама». В первоначальных набросках плана экспедиции даже предлагалось работать в сотрудничестве с Шеклтоном, который должен был действовать в море Росса по единому с Фильхнером плану[10]. Экспедиционные отряды должны были использовать беспроволочный телеграф для согласования действий. Однако финансы не позволили этого сделать[11].

В официальном меморандуме о целях экспедиции, опубликованном в 1911 году, не содержалось упоминаний о национальном характере экспедиции или патриотических мотивах[6].

Ход экспедиции

Начальный этап

Поскольку среди участников научного отряда экспедиции никто, включая Фильхнера, не имел полярного опыта, в 1910 году была совершена короткая поездка на Шпицберген. В ней участвовали 6 человек, которые должны были совершить путешествие в Антарктику. Из них участвовали в экспедиции только двое — Эрих Барков и Эрих Пржибылок, третий — доктор Генрих Зеельхайм — руководил экспедицией в пути до Буэнос-Айреса[11].

Путешествие по Шпицбергену имело дистанцию 65 км — через горы от Темплбэй до Макбэй от западного к восточному побережью. Этот поход не был опасен, поскольку к 1910 году архипелаг был популярным туристическим объектом, и там работало ещё несколько экспедиций. Здесь же в состав команды Фильхнера вошёл норвежец Пауль Бьорвик (1857—1932), работавший в Антарктике ещё с Дригальским[12].

«Дойчланд» вышел из Бремерхафена 3 мая 1911 года под руководством Зеельхайма, Фильхнер остался в Германии улаживать дела экспедиции. Путешествие в Буэнос-Айрес заняло 4 месяца, его главной целью были океанографические исследования. Огромную работу по исследованию планктона провёл Ганс Ломан, который из-за разногласий с Зеельхаймом и Фазелем сошёл на берег в Пернамбуку и уволился из экспедиции. 7 сентября команда прибыла в столицу Аргентины, где Зеельхайм также уволился[13]. В Буэнос-Айресе на борт были подняты гренландские ездовые собаки, доставленные для экспедиции[14]. В Южный океан «Дойчланд» отплыл 4 октября 1911 года уже под руководством Фильхнера, прибывшего рейсовым лайнером. На пути в Грютвикен одной из задач были поиски «острова-призрака» Динклаге, якобы обнаруженного в 1854 году где-то между 45°—49° ю. ш., 27°—35° з. д. Однако исследование этого района океана сорвалось из-за болезни судового врача — Людвига Коля, у которого случился острый приступ аппендицита. Его прооперировал в море второй врач — Вильгельм Гёдель, и пришлось срочно идти на Южную Георгию, где команду тепло приняли норвежские китобои. В Грютвикене немецкая команда пробыла 48 дней. После совещаний с начальником китобоев Карлом Антоном Ларсеном Фильхнер разработал программу исследований на Южных Сандвичевых островах, с целью проверки гипотезы, связаны ли они геологически с другими островами между Южной Америкой и Африкой; 300-километровое плавание почти не принесло результатов из-за непрерывных штормов[13]. 11 ноября третий офицер Вальтер Шлоссарчек (по совместительству — радист) покончил жизнь самоубийством, что сделало моральный климат на борту почти невыносимым[11].

Плавание к Антарктиде

11 декабря 1911 года, взяв 130 тонн угля на китобойной станции Хусвик[en], «Дойчланд» отплыл к побережью Антарктиды. На борту находилось 75 эскимосских лаек и 8 лошадей (по другой версии, их было 12)[11][14]. Первоначально пошли южным курсом, тяжёлые льды были встречены на широте 57° 30' ю. ш. Начиная с 62° ю. ш. продвижение было очень затруднено, участки открытой воды сменялись плотными полями пака. Иногда удавалось проходить до 50 миль в день, как было 18 января 1912 года. 29 января увидели антарктическое побережье на 74° 15' ю. ш., море всё это время было свободным ото льда. 31 января произошла высадка у ледника высотой более 30 м[15]. Достигнутое побережье получило имя Берега Луитпольда — в честь патрона экспедиции. Вновь открытый ледник назвали в честь кайзера, но тот впоследствии переименовал его в честь самого Фильхнера. Самой южной точки команда достигла на 77° 44' ю. ш., обнаруженную бухту назвали Заливом Фазеля. Было решено, что это наилучшее место для зимней базы[11].

Ледовая разведка на местности разочаровала — ледник изобиловал трещинами, ледовые утёсы часто обваливались. Были совершены две попытки высадки, и окончательно остановились на Заливе Фазеля. Конфликт между Фильхнером и Фазелем привёл к тому, что судовая команда отказалась выгрузить 90 тонн снаряжения и помочь соорудить зимовье в 2 милях от побережья. В конце концов им удалось договориться, но выбранное Фазелем место для сооружения базы на леднике 18 февраля стало разрушаться, с большим трудом удалось спасти всё оборудование и водворить его в трюмы «Дойчланда». Фильхнер не отказался от высадки, и 28 февраля Бреннеке и Хайм были высажены на берег для исследований ледника. На следующий день судно попало в ледовый затор, 3 марта учёные вернулись на борт, после чего Фазель потребовал вернуться на Южную Георгию, куда судно направилось 4 марта. Пока руководство пыталось разрешить конфликт, 15 марта «Дойчланд» вмёрз в лёд и начал медленный дрейф в море Уэдделла[11].

Дрейф. Завершение экспедиции

Судно удачно вмёрзло в плотное ледовое поле, в котором не было трещин и не наблюдалось сжатий. Чтобы сделать существование на борту более комфортабельным, в апреле на лёд были перенесены конюшни, собачьи будки и часть припасов. Вскоре была сооружена магнитная и астрономическая обсерватория, со льда же запускали аэростат и воздушные змеи для разведки и метеонаблюдений. Судно всё это время дрейфовало с креном на правый борт, который непрерывно возрастал и в конце-концов достиг 8°[17].

Во время полярной зимы Фильхнер предпринял 40-мильное путешествие, чтобы подтвердить или опровергнуть существование Новой Южной Гренландии, якобы открытой в 1823 году. 23 июня 1912 года при температуре −39° C Фильхнер, Клинг и Кёниг на двух санях, запряжённых 16 собаками, выступили в путь, имея запас провианта на три недели. Пройдя в тяжёлом льду 31 милю, они достигли 70°33′ ю. ш. 44°48′ з. д. / 70.550° ю. ш. 44.800° з. д. / -70.550; -44.800 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=-70.550&mlon=-44.800&zoom=14 (O)] (Я), но не нашли никаких признаков земли. Поскольку судно дрейфовало, Клингу пришлось определить направление дрейфа, и они вернулись, когда корабль находился в 38 милях от положения, в котором группа Фильхнера покинула борт. Проведя в пути 8 дней, Фильхнер с товарищами вернулись 30 июня. Фазель к тому времени был тяжело болен, 8 августа он скончался от последствий сифилиса. Некоторые авторы рассматривают сложности в отношениях Фазеля и Фильхнера с неврологической точки зрения — как последствия терминальной стадии заболевания[11][14].

Кёниг в августе повторил восьмидневное санное путешествие, чтобы исследовать айсберг, находившийся в прямой видимости с корабля; главной целью была проверка возможностей гравиметрического и навигационного оборудования. Кёниг в дальнейшем планировал первую австро-венгерскую антарктическую экспедицию, купив «Дойчланд» для её нужд, но планы были перечёркнуты Первой мировой войной[18].

В конце ноября стало ясно, что льды вскоре вскроются; 26 ноября 1912 года были разведены пары́. Однако ещё 10 дней команда пробиралась сквозь ледяные поля, только 19 декабря 1912 года «Дойчланд» вернулся в Грютвикен. К тому времени обстановка на борту была близка к бунту, ни о каком продолжении экспедиции не могло быть и речи. Офицеры и учёные образовали на борту две враждующие фракции; к октябрю Фильхнер всерьёз опасался за свою жизнь. В Грютвикене он передал командование Клингу и первым же судном отправился в Германию[18].

Итоги и результаты

Несмотря на то, что ни одна из заявленных целей германской антарктической экспедиции не была выполнена, научные результаты её оказались значительными. Самым важным стало опровержение теории антарктического пролива и доказательство, что море Уэдделла замкнуто шельфовым ледником примерно на 78° ю. ш., что делает его аналогичным по строению морю Росса[9]. Была уточнена карта Южной Георгии. Метеорологи экспедиции окончательно доказали наличие над всей Антарктидой антициклона. Океанологи уточнили характер глубинной циркуляции вод между северной и южной частями Атлантического океана. Публикация научных результатов экспедиции затянулась — отчёт Фильхнера увидел свет в 1922 году, публикации Баркова и Пржибылока вышли к 1933 году[19].

По мнению Рейнхардта Краузе, по своим результатам экспедиция Фильхнера не уступала открытиям Джеймса Росса в 1841—1843 годах. Однако отсутствие эффектных достижений и последовавшая за ней в том же регионе Имперская трансантарктическая экспедиция Шеклтона полностью перечеркнули память о ней. Между тем, океанографические и метеорологические открытия сотрудников Фильхнера позволили включить Антарктику в механику глобальных климатических и океанических процессов[20].

Напишите отзыв о статье "Вторая германская антарктическая экспедиция"

Примечания

  1. Mills, 2003, p. 230.
  2. Riffenburgh, 2007, p. 455.
  3. Krause, 2011, s. 104—105.
  4. 1 2 Krause, 2011, s. 105.
  5. Krause, 2011, s. 103, 105.
  6. 1 2 3 Krause, 2011, s. 107.
  7. Mills, 2003, p. 228.
  8. Черкашин Н. А. Адмирал Колчак: диктатор поневоле. — М.: Вече, 2005. — С. 74. — (Досье без ретуши). — ISBN 5-9533-0518-4.
  9. 1 2 Krause, 2011, s. 117.
  10. Krause, 2011, s. 106.
  11. 1 2 3 4 5 6 7 Mills, 2003, p. 229.
  12. Krause, 2011, s. 109.
  13. 1 2 Krause, 2011, s. 110.
  14. 1 2 3 Riffenburgh, 2007, p. 454.
  15. Krause, 2011, s. 111.
  16. Krause, 2011, s. 104.
  17. Krause, 2011, s. 113.
  18. 1 2 Krause, 2011, s. 114.
  19. Krause, 2011, s. 118.
  20. Krause, 2011, s. 119.

Литература

  • [books.google.ru/books?id=fRJtB2MNdJMC&printsec=frontcover&dq=Encyclopedia+of+the+Antarctic+:+Beau+Riffenburgh&hl=ru&sa=X&ei=zDR3VZL6OcaBywPgpIDgDQ&ved=0CBwQ6AEwAA#v=onepage&q=Encyclopedia%20of%20the%20Antarctic%20%3A%20Beau%20Riffenburgh&f=false Encylopedia of the Antarctic] : [англ.] / Beau Riffenburgh (ed.). — N. Y. : Routledge, 2007. — Vol. 1 : A–K. — P. 453—455. — ISBN 0415970245.</span>
  • Krause, R. A. [epic.awi.de/31408/1/Polarforschung_81-2_103-126.pdf Zum hundertjährigen Jubiläum der Deutschen Antarktischen Expedition unter der Leitung von Wilhelm Filchner, 1911—1912] (нем.) // Polarforschung. — 2011. — Bd. 81. — S. 103—126.
  • Mills, William James. Exploring polar frontiers : a historical encyclopedia / With contributions by David Clammer, Sir Ranulph Fiennes, Jenny Mai Handford, Rear Admiral John Myres, Geoff Renner and David Stam. — ABC-CLIO, Inc., 2003. — P. 228—230. — 844 p. — ISBN 1-57607-422-6.

Ссылки

  • [www.south-pole.com/p0000103.htm Wilhelm Filchner 1877–1957]. South-pole.com. Проверено 18 декабря 2008. [www.webcitation.org/60uz8Ajre Архивировано из первоисточника 14 августа 2011].

Отрывок, характеризующий Вторая германская антарктическая экспедиция

– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.