Вторая парламентская реформа Великобритании

Парламентская реформа 1867 г. (или вторая парламентская реформа) в Великобритании предоставляла право голоса владельцам или съёмщикам отдельных домов либо квартир, либо комнат, если арендная плата составляла не меньше 10 ф.ст. в год. Примерно в таких условиях и жила в то время высокооплачиваемая категория рабочих. Об остальных реформистские вожди не желали думать.

В результате реформы количество избирателей в городах возросло на 825 тыс. человек — мелких буржуа, ремесленников и квалифицированных фабричных рабочих. В графствах количество избирателей возросло всего на 270 тыс. человек. Всего же в 1868 г. в Англии было зарегистрировано 2456 тыс. избирателей при населении в 30 млн человек. И все же реформа 1867 г. при всей её ограниченности была важным завоеванием рабочего класса, значительным шагом на пути к установлению буржуазно-демократического строя.

Парламентские выборы 1868 г. принесли крупный успех либеральной партии, во главе которой стоял избранный незадолго перед тем её официальным лидером Гладстон. Хотя в партии к этому времени оставалось немало старых вигских семейств, в целом это была уже новая партия, непосредственно выражающая интересы промышленной буржуазии. На её скамьях сидели теперь фабриканты Бирмингема и Манчестера, деятели «Лиги борьбы против хлебных законов», фритредеры и радикалы типа Брайта. Символом изменения характера партии было вхождение Брайта в кабинет Гладстона (1868—1874), который предоставил ему портфель министра торговли. Массовой опорой партии была мелкая буржуазия и верхушка рабочего класса.

Подавляющее большинство лидеров тред-юнионов примыкали к либералам по мировоззрению, а также — через радикальное крыло партии — по личным связям. Но для того чтобы оказывать давление на либеральную партию (а при случае — и на консерваторов), лидерам потребовалась организация более авторитетная, чем Лондонский совет тред-юнионов. На протяжении 60-х годов периодически собирались конференции представителей тред-юнионов из различных районов страны, но только с 1868 г. они стали регулярными (ежегодными). Созданная таким образом организация получила название Британского Конгресса тред-юнионов (БКТ); на протяжении последующих лет к ней присоединились почти все крупные и множество мелких тред-юнионов. Во время конгресса 1869 г. было решено создать высший орган профсоюзного движения, действующий между конгрессами, —- Парламентский комитет Конгресса тред-юнионов. Как видно из названия, главные функции этого органа заключались в давлении на парламент с целью проведения законов, улучшающих положение рабочего класса.

Вот тут-то либеральной партии и предстояло окончательно решить, какой тактики придерживаться по отношению к тред-юнионам. С одной стороны, фабриканты, чьи интересы выражала партия, хотели сокрушить тред-юнионы, восстановить свой произвол на предприятии. Но, с другой стороны, тред-юнионы, с их тенденцией к соглашательству и оппортунизму, сами становились надёжным барьером против революционного направления.

Политические вожди либеральной буржуазии предпочли «английский» путь компромисса и уступок. Гладстон попытался примирить требования тред-юнионов и пожелания буржуазии. В 1871 г. он провёл в парламенте два закона. Один из них предоставлял тред-юнионам права юридических лиц, чем поставил их в равное правовое положение с организациями буржуазии. Второй закон наносил серьёзный удар по давно завоёванному рабочим классом праву на стачку. Формально стачки не запрещались, но стачечникам запрещалось выставлять пикеты для борьбы со штрейкбрехерами. Буржуазные суды на основании нового закона присуждали к штрафам и к тюремному заключению участников пикетов и даже просто рабочих, выражавших презрение к штрейкбрехерам. Введение этого закона не замедлило сказаться на ходе выборов 1874 г., когда либералы, потеряв голоса части тред-юнионистов, потерпели поражение. Консервативный кабинет Дизраэли (1874—1880) в 1875 г. провёл закон, легализовавший «мирное пикетирование». Право на стачку — одно из важнейших завоеваний рабочего класса было, таким образом, подтверждено законом.

Либеральная партия не могла, конечно, примириться с тем, что симпатии тред-юнионов начали склоняться в сторону консерваторов. Стремясь укрепить свои связи с тред-юнионистской верхушкой, она пошла навстречу её пожеланиям и во время выборов 1874 г. оказала поддержку «рабочим» кандидатам, двое из которых — Томас Берт и Александр Макдональд — были избраны. Это были типичные представители классического тред-юнионизма, чиновники хорошо организованных союзов углекопов, либералы по мировоззрению, естественно примкнувшие в парламенте к либеральной фракции. С этого времени группа тред-юнионистских вождей в парламенте, полностью зависимых от руководства либеральной партии, стала расти и к концу века составляла уже больше десятка депутатов. Эти рабочие-либералы (lib—lab, как их называли) проводили в парламенте и вне его не пролетарскую классовую политику, а ту политику подчинения рабочего класса буржуазии, которую Ленин называл «либеральной рабочей политикой».

В 1872 г. было введено тайное голосование, что соответствовало требованиям демократических сил ещё с XVIII в. Буржуазно-демократический характер носили и административные реформы правительства Гладстона, направленные против господства аристократии в армии и государственном аппарате. Старинная практика покупки чинов в армии была отменена, и офицерские должности перестали быть пристанищем для младших сыновей знатных семейств. Для занятия должностей на государственной службе был установлен публичный экзамен.

Отрывок, характеризующий Вторая парламентская реформа Великобритании

Ростовы до 1 го сентября, то есть до кануна вступления неприятеля в Москву, оставались в городе.
После поступления Пети в полк казаков Оболенского и отъезда его в Белую Церковь, где формировался этот полк, на графиню нашел страх. Мысль о том, что оба ее сына находятся на войне, что оба они ушли из под ее крыла, что нынче или завтра каждый из них, а может быть, и оба вместе, как три сына одной ее знакомой, могут быть убиты, в первый раз теперь, в это лето, с жестокой ясностью пришла ей в голову. Она пыталась вытребовать к себе Николая, хотела сама ехать к Пете, определить его куда нибудь в Петербурге, но и то и другое оказывалось невозможным. Петя не мог быть возвращен иначе, как вместе с полком или посредством перевода в другой действующий полк. Николай находился где то в армии и после своего последнего письма, в котором подробно описывал свою встречу с княжной Марьей, не давал о себе слуха. Графиня не спала ночей и, когда засыпала, видела во сне убитых сыновей. После многих советов и переговоров граф придумал наконец средство для успокоения графини. Он перевел Петю из полка Оболенского в полк Безухова, который формировался под Москвою. Хотя Петя и оставался в военной службе, но при этом переводе графиня имела утешенье видеть хотя одного сына у себя под крылышком и надеялась устроить своего Петю так, чтобы больше не выпускать его и записывать всегда в такие места службы, где бы он никак не мог попасть в сражение. Пока один Nicolas был в опасности, графине казалось (и она даже каялась в этом), что она любит старшего больше всех остальных детей; но когда меньшой, шалун, дурно учившийся, все ломавший в доме и всем надоевший Петя, этот курносый Петя, с своими веселыми черными глазами, свежим румянцем и чуть пробивающимся пушком на щеках, попал туда, к этим большим, страшным, жестоким мужчинам, которые там что то сражаются и что то в этом находят радостного, – тогда матери показалось, что его то она любила больше, гораздо больше всех своих детей. Чем ближе подходило то время, когда должен был вернуться в Москву ожидаемый Петя, тем более увеличивалось беспокойство графини. Она думала уже, что никогда не дождется этого счастия. Присутствие не только Сони, но и любимой Наташи, даже мужа, раздражало графиню. «Что мне за дело до них, мне никого не нужно, кроме Пети!» – думала она.
В последних числах августа Ростовы получили второе письмо от Николая. Он писал из Воронежской губернии, куда он был послан за лошадьми. Письмо это не успокоило графиню. Зная одного сына вне опасности, она еще сильнее стала тревожиться за Петю.
Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.
В продолжение этих трех дней, предшествовавших пленению Москвы, все семейство Ростовых находилось в различных житейских хлопотах. Глава семейства, граф Илья Андреич, беспрестанно ездил по городу, собирая со всех сторон ходившие слухи, и дома делал общие поверхностные и торопливые распоряжения о приготовлениях к отъезду.