Вторая поправка к Конституции США

Вторая поправка к Конституции США гарантирует право граждан на хранение и ношение оружия. Поправка вступила в силу 15 декабря 1791 года, одновременно с остальными девятью поправками, входящими в Билль о правах.

В 2008 и 2010 годах Верховный суд США вынес два исторических решения, касающихся второй поправки. В деле «Округ Колумбия против Хеллера» (District of Columbia v. Heller, 554 U.S. 570) 2008 года суд уточнил, что вторая поправка защищает право граждан на владение оружием, независимо от службы в ополчении, и даёт им право на использование оружия для законных целей, таких как самооборона в доме. В деле «Макдональд против Чикаго» (McDonald v. Chicago, 561 U.S. 3025) 2010 года суд вынес решение, запрещающее правительствам штатов и местных администраций превышать пределы запретов, установленных федеральным правительством.

Текст

Текст второй поправки (официальный перевод и оригинал):

«Поскольку хорошо организованное ополчение необходимо для безопасности свободного государства, право народа хранить и носить оружие не должно нарушаться».

«A well regulated Militia, being necessary to the security of a free State, the right of the people to keep and bear Arms, shall not be infringed».

Толкования

«…хорошо организованное ополчение…»

В современном американском обществе Вторая поправка продолжает вызывать широкие дискуссии, особенно отдельные её положения, такие как «хорошо организованная милиция» (здесь «милиция» в значении «ополчение»). Буквальный текст «well regulated Militia» может иметь также и значение «надлежащим образом управляемая милиция». Согласно определению Верховного Суда США, определение «хорошо организованная» (well-regulated) означает не более чем поддержание дисциплины и боевой подготовки в надлежащем состоянии. Один из отцов-основателей США, Александр Гамильтон, в 29-м номере журнала «Федералист» (9 января 1788 года), определил существовавшее в то время понятие «хорошо организованного ополчения» следующим образом:

Участие в военном деле требует времени и практики. Это занятие не дней и не недель. Необходимо вовлечь широкие массы фермеров, и других классов граждан, в военные тренировки, которые должны происходить так часто, сколько необходимо, чтобы достичь требуемой степени совершенства, необходимой, чтобы их можно было охарактеризовать, как хорошо устроенное ополчение.

«…право народа…»

Проблема толкования, упоминаемого во Второй поправке, «права народа» состоит в том, чтобы определить, чем оно отличается от свободы собраний, гарантированной Первой поправкой, и права на безопасность, упоминаемого Четвёртой поправкой.

Судья Антонин Скалия вынес определение по делу «Округ Колумбия против Хеллера» в том, что термин «народ» в остальных статьях и поправках Конституции безусловно говорит обо всём «политическом сообществе», тогда как Вторая поправка ведёт речь именно об ополчении, которое включает в себя не всех граждан, а только мужчин определённого возраста, способных носить оружие.

Судья Джон Пол Стивенс также отметил, что круг лиц, определяемый Второй поправкой, оказывается уже, чем круг лиц, определяемый Первой и Четвёртой поправками.

«…хранить и носить оружие…»

Целый ряд авторов, юристов и историков предпочитают трактовать Вторую поправку так, что она подразумевает хранение и ношение оружия только в военных целях. Однако Верховный суд США, рассмотрев дело «Округ Колумбия против Хеллера», вынес определение, что Поправка также подразумевает хранение и ношение оружия в личных целях.

…прежде чем рассмотреть термины «хранить» и «носить», мы рассмотрим объект — «оружие». Этот термин и тогда, и сейчас необязательно означает оружие, предназначенное именно для военных целей и применяемое по военному назначению. … Во времена основателей, как и сейчас, «носить» означало «иметь при себе». Во многих случаях «ношение оружия» могло недвусмысленно означать и держание при себе оружия не в составе организованного ополчения. … Во времена основателей фраза «ношение оружия» имела и идиоматическое значение, которое было существенно отличным от его прямого значения «служить солдатом, нести военную службу, воевать», или «вести войну».

Оригинальный текст (англ.)  

Before addressing the verbs “keep” and “bear,” we interpret their object: “Arms.” The term was applied, then as now, to weapons that were not specifically designed for military use and were not employed in a military capacity. … At the time of the founding, as now, to “bear” meant to “carry.” In numerous instances, “bear arms” was unambiguously used to refer to the carrying of weapons outside of an organized militia. … The phrase “bear Arms” also had at the time of the founding an idiomatic meaning that was significantly different from its natural meaning: “to serve as a soldier, do military service, fight” or “to wage war.”

— источник: [www.supremecourt.gov/opinions/07pdf/07-290.pdf District of Columbia v. Heller, 554 U.S. 570 (2008)]

Дела в Верховном суде

Начиная по крайней мере со второй половины XIX века Вторая поправка вызывает множество дискуссий, в ряде случаев закончившихся процессами в Верховном суде США. Один из первых случаев рассмотрения Второй поправки этим судом относится уже к 1820 году.

В большинстве случаев американские суды придерживаются двух подходов в толковании Второй поправки — «индивидуального» подхода, означающего право отдельных граждан на хранение и ношение оружие в частном порядке, и «коллективного», как права граждан принимать участие в «хорошо организованном ополчении». В этом случае обычно подразумевается, что таковое ополчение самостоятельно обеспечивает себя оружием и боеприпасами, что соответствует исторически сложившейся в США модели.

Одна из первых попыток существенно ограничить действие Второй поправки относится к 1875 году. После резни в городе Колфакс, штат Луизиана (столкновений между белым ополчением, с одной стороны, и освобождёнными рабами при поддержке чёрной по составу милиции штата, см. en:Colfax massacre) представители белого населения потребовали не распространять действие Второй поправки на чёрных. Верховный Суд США отклонил жалобу, указав, что таковой запрет стал бы ущемлением прав, на что, в соответствии с Четырнадцатой поправкой, он не имеет права. Вместе с тем, суд признал применение в данном случае «анти-куклуксклановского» закона (см. en:Civil Rights Act of 1871) неконституционным.

В 1886 году проходит дело американского гражданина немецкого происхождения Германа Прессера (см. en:Presser v. Illinois), организовавшего из немецкоязычных граждан военизированную организацию Lehr und Wehr Verein (Ассоциация обучения и защиты), которая проводила военные тренировки с чётко выраженным намерением сражаться, и организовывала в Чикаго военные парады численностью до 400 человек. Подобная деятельность была запрещена властями штата Иллинойс, указавшими, что, согласно законодательству штата, без согласования с губернатором запрещаются публичные военизированные парады.

Прессер обжаловал запрет в Верховный Суд, посчитав, что ущемлены его конституционные права, определённые Второй поправкой. Однако суд определил, что Вторая поправка ограничивает вмешательство только федерального правительства, не ограничивая ни правительства штатов, ни Конгресс. Вместе с тем суд указал, что все способные носить оружие граждане образуют резерв ополчения как отдельных штатов, так и США в целом, и государственное регулирование не должно приводить к поголовному разоружению, которое оставило бы центральное правительство совсем безо всякого вооружённого ополчения.

В 2008 году прошёл процесс «Округ Колумбия против Хеллера» (см. en:District of Columbia v. Heller), связанный с особым положением округа Колумбия; его территория не входила ни в один штат, являясь непосредственно федеральным анклавом.

После рассмотрения «дела Хеллера» федеральные суды также рассматривают целую серию жалоб с требованиями так или иначе ограничить или, наоборот, расширить ношение оружия в соответствии со Второй поправкой. Так, федеральный апелляционный суд рассмотрел жалобу на ограничения прав несовершеннолетних на ношение ружей, запрет на ношение нунчаков, запрет на ношение оружия в пределах 1000-футовой школьной территории, запрет на хранение оружия вне дома, особенно в частных автомобилях, припаркованных на стоянках для сотрудников государственных учреждений, и др.

Оружейная статистика США

В США население располагает 270 млн единиц легального огнестрельного оружия или около 89 «стволов» на 100 человек. Это самый высокий показатель (вооружённости населения) в мире. С учётом нелегального оружия его количество составляет свыше 300 млн. Закон о контроле над вооружением 1968 года запрещает продавать его осуждённым за определенные преступления, наркоманам, психически нездоровым людям, нелегальным мигрантам и некоторым другим категориям. Покупка длинноствольного неавтоматического оружия разрешена с 18 лет, короткоствольного — с 21 года. На скрытое ношение короткоствольного оружия в большинстве штатов требуется специальная лицензия, для получения которой надо пройти дополнительную проверку и уплатить пошлину, а в некоторых штатах — пройти специальные учебные курсы.

Ежегодно около 2,5 млн американцев используют оружие для самообороны, причем в 8 % случаев это заканчивается гибелью или ранением преступника. Граждане убивают в два раза больше преступников чем полиция (при этом процент ранения или гибели случайных людей в пять раз ниже, чем у полицейских). В то же время, около 70 % убийств совершается с помощью огнестрельного оружия — эта доля одна из самых высоких в мире (за 2013 год преступники убили 11,2 тыс. человек с помощью огнестрельного оружия). Помимо этого свыше 20 тыс. человек совершают самоубийства с помощью огнестрельного оружия.

См. также

• Национальная стрелковая ассоциация США
• Движение ополчения в США

Отрывок, характеризующий Вторая поправка к Конституции США

– Ваше сиятельство, сюда… куда изволите?.. сюда пожалуйте, – проговорил сзади его дрожащий, испуганный голос. Граф Растопчин не в силах был ничего отвечать и, послушно повернувшись, пошел туда, куда ему указывали. У заднего крыльца стояла коляска. Далекий гул ревущей толпы слышался и здесь. Граф Растопчин торопливо сел в коляску и велел ехать в свой загородный дом в Сокольниках. Выехав на Мясницкую и не слыша больше криков толпы, граф стал раскаиваться. Он с неудовольствием вспомнил теперь волнение и испуг, которые он выказал перед своими подчиненными. «La populace est terrible, elle est hideuse, – думал он по французски. – Ils sont сошше les loups qu'on ne peut apaiser qu'avec de la chair. [Народная толпа страшна, она отвратительна. Они как волки: их ничем не удовлетворишь, кроме мяса.] „Граф! один бог над нами!“ – вдруг вспомнились ему слова Верещагина, и неприятное чувство холода пробежало по спине графа Растопчина. Но чувство это было мгновенно, и граф Растопчин презрительно улыбнулся сам над собою. „J'avais d'autres devoirs, – подумал он. – Il fallait apaiser le peuple. Bien d'autres victimes ont peri et perissent pour le bien publique“, [У меня были другие обязанности. Следовало удовлетворить народ. Много других жертв погибло и гибнет для общественного блага.] – и он стал думать о тех общих обязанностях, которые он имел в отношении своего семейства, своей (порученной ему) столице и о самом себе, – не как о Федоре Васильевиче Растопчине (он полагал, что Федор Васильевич Растопчин жертвует собою для bien publique [общественного блага]), но о себе как о главнокомандующем, о представителе власти и уполномоченном царя. „Ежели бы я был только Федор Васильевич, ma ligne de conduite aurait ete tout autrement tracee, [путь мой был бы совсем иначе начертан,] но я должен был сохранить и жизнь и достоинство главнокомандующего“.
Слегка покачиваясь на мягких рессорах экипажа и не слыша более страшных звуков толпы, Растопчин физически успокоился, и, как это всегда бывает, одновременно с физическим успокоением ум подделал для него и причины нравственного успокоения. Мысль, успокоившая Растопчина, была не новая. С тех пор как существует мир и люди убивают друг друга, никогда ни один человек не совершил преступления над себе подобным, не успокоивая себя этой самой мыслью. Мысль эта есть le bien publique [общественное благо], предполагаемое благо других людей.
Для человека, не одержимого страстью, благо это никогда не известно; но человек, совершающий преступление, всегда верно знает, в чем состоит это благо. И Растопчин теперь знал это.
Он не только в рассуждениях своих не упрекал себя в сделанном им поступке, но находил причины самодовольства в том, что он так удачно умел воспользоваться этим a propos [удобным случаем] – наказать преступника и вместе с тем успокоить толпу.
«Верещагин был судим и приговорен к смертной казни, – думал Растопчин (хотя Верещагин сенатом был только приговорен к каторжной работе). – Он был предатель и изменник; я не мог оставить его безнаказанным, и потом je faisais d'une pierre deux coups [одним камнем делал два удара]; я для успокоения отдавал жертву народу и казнил злодея».
Приехав в свой загородный дом и занявшись домашними распоряжениями, граф совершенно успокоился.
Через полчаса граф ехал на быстрых лошадях через Сокольничье поле, уже не вспоминая о том, что было, и думая и соображая только о том, что будет. Он ехал теперь к Яузскому мосту, где, ему сказали, был Кутузов. Граф Растопчин готовил в своем воображении те гневные в колкие упреки, которые он выскажет Кутузову за его обман. Он даст почувствовать этой старой придворной лисице, что ответственность за все несчастия, имеющие произойти от оставления столицы, от погибели России (как думал Растопчин), ляжет на одну его выжившую из ума старую голову. Обдумывая вперед то, что он скажет ему, Растопчин гневно поворачивался в коляске и сердито оглядывался по сторонам.
Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.