Вторая Пуническая война

Вторая Пуническая война
Основной конфликт: Пунические войны
Корнелис Корт. «Битва при Заме»
Дата	218 год до н. э. — 201 год до н. э.
Место	Италия, Сицилия, Испания, Цизальпинская Галлия, Трансальпийская Галлия, северное побережье Африки, Греция
Причина	для Карфагена: завоевание Римом Сардинии в 238 до н. э.; для Рима: нападение Ганнибала на Сагунт и переход реки Эбро в 219 до н. э.
Итог	Победа Рима
Изменения	Рим захватил Иберию Баркидов и Балеарские острова, суверенитет Карфагена серьезно ограничен Римом, Нумидия становится независимым государством - союзником Рима
Противники
Римская республика Сиракузы (218—215 до н. э.) Этолийский союз Пергам Спарта Нумидия Карфаген Македония Капуя Сиракузы (214—212 до н. э.) Ахейский союз
Командующие
Публий Корнелий Сципион †, Гней Корнелий Сципион Кальв †, Тиберий Семпроний Лонг, Гай Фламиний †, Гней Сервилий Гемин †, Марк Атилий Регул, Квинт Фабий Максим Кунктатор, Марк Минуций Руф †, Луций Эмилий Павел †, Гай Теренций Варрон, Марк Клавдий Марцелл †, Марк Ливий Салинатор, Гай Клавдий Нерон, Публий Корнелий Сципион Африканский, Сифакс (середина войны), Масинисса (конец войны), Маханид † Ганнибал Барка, Гасдрубал Барка †, Магон Барка †, Гасдрубал Гискон, Магарбал †, Ганнон Старший †, Ганнон (сын Бомилькара), Сифакс # (конец войны), Масинисса (середина войны), Филипп V Македонский, Филопемен
Силы сторон
От 60 000 до 400 000 человек неизвестно
Потери
350 000 военных; 50 000 мирных жителей 350 000 военных; 100 000 мирных жителей

Вторая Пуническая война (называемая также римлянами «войной против Ганнибала» и Ганнибаловой войной, 218—201 до н. э.) — военный конфликт между двумя коалициями, во главе которых стояли Рим и Карфаген, за гегемонию в Средиземноморье. В разное время на стороне Рима воевали Сиракузы, Нумидия, Этолийский союз и Пергам, на стороне Карфагена — Македония, Нумидия, Сиракузы и Ахейский союз.

Официальной причиной войн стала осада и взятие испанского города Сагунта (союзника Рима) карфагенским полководцем Ганнибалом. После этого римляне объявили Карфагену войну. Поначалу карфагенская армия под предводительством Ганнибала одерживала верх над римскими войсками. Самой значительной из побед карфагенян является битва при Каннах, после которой в войну на стороне Карфагена вступила Македония. Однако римляне вскоре смогли перехватить инициативу и перешли в наступление. Последним сражением войны стала битва при Заме, после которой Карфаген запросил мира. В результате войны Карфаген потерял все свои владения за пределами Африки, Рим же стал сильнейшим государством западного Средиземноморья.

Источники

Основным источником о второй Пунической войне является труд римского автора Тита Ливия «История от основания города», книги 21-30. Другой римлянин Дион Кассий написал книгу «Римская история», в которой описываются события войны.

Также важны для нас и греческие источники. Полибий во II в. до н. э. написал историческую книгу под названием «Всеобщая история», которая включает в себя события 264—146 до н. э. Плутарх в начале II в. написал труд «Сравнительные жизнеописания», в котором рассказываются биографии знаменитых греков и римлян. О второй Пунической войне рассказывается у него в биографиях Фабия Максима и Марцелла, римских полководцев в этой войне. Александриец Аппиан написал в 160-е гг. книгу под названием «Римская история», которая описывает историю Рима от основания (753 до н. э.) до царствования Траяна (98-117). Вторая Пуническая война описана у него в VII книге его труда, которая называется «Ганнибалова». Также возможно Диодор Сицилийский описывал эту войну в своей «Исторической библиотеке», но, к сожалению, эти книги не сохранились.

Предыстория

Мир 242 года до н. э. был куплен дорогой ценой. К римлянам перешли не только все доходы, которые карфагеняне получали с Сицилии, но и почти монопольное торговое господство Карфагена на Западе было существенно ослаблено. Поведение Рима во время восстания наёмников ясно показало враждебность его позиции — стало ясно, что мирное сосуществование абсолютно невозможно.

Вновь получив после подавления восстаний должность главнокомандующего, Гамилькар Барка начал войну в Испании. Ещё в глубокой древности, в конце II тысячелетия, эта страна была объектом интенсивной колонизаторской и торговой деятельности финикийцев. В конце II — начале I тысячелетия они основали на юге полуострова целый ряд больших городов, и среди них такие крупные торгово-ремесленные центры, как Гадес, Малага, Секси и некоторые другие. Объединившись в ходе ожесточённой борьбы против Тартесса и греческой колонизации Пиренейского полуострова, они сравнительно рано вынуждены были признать верховенство Карфагена. Понятно, что при таких связях, уходящих в глубокую древность, именно Испания была наиболее удобным плацдармом для организации похода в Италию. Гамилькар и его зять Гасдрубал в течение 9 лет расширяли владения Карфагена, пока первый не пал в битве при осаде города Гелики, а второго убил в Новом Карфагене ибер-варвар.

Первоначально осада складывалась благоприятно для пунийцев, и их командующий решил отправить большую часть своей армии и слонов зимовать на основную базу пунийцев — Акра Левке. Но в этот момент вождь племени ориссов, связанный, как казалось, дружескими отношениями с Гамилькаром, неожиданно пришёл на помощь Гелике, и пунийцы, не выдержав его удара, обратились в бегство. Возникла непосредственная опасность для сыновей Гамилькара, находившихся в боевых порядках, и, для того чтобы её ликвидировать, Гамилькар принял основной удар на себя — преследуемый противниками, он утонул в реке, а дети тем временем были доставлены в Акра Левке.

Политику Гамилькара продолжил его зять Гасдрубал, избранный войском новым главнокомандующим. Важнейшим политическим актом Гасдрубала, которым он ещё более, чем другими своими действиями, продолжил начинания Гамилькара, было основание на пиренейском берегу Средиземного моря Нового Карфагена. Этому городу, расположенному на берегу удобного залива и окружённому цепью неприступных холмов, повезло больше, чем Акра Левке: если последний, насколько об этом можно судить, всегда оставался заштатным городом и с Гадесом соперничать не был в состоянии, то Новый Карфаген сразу же превратился в административный центр пунийских владений в Испании и в один из важнейших торговых центров всего Западного Средиземноморья. Трудами этих людей Карфаген не только полностью компенсировал потери в ходе Первой Пунической войны, но и приобрёл новые рынки сбыта, а серебряные рудники приносили такие доходы, что политические противники Гамилькара и Гасдрубала были совершенно лишены возможности им противодействовать. Действия Барки вызвали естественное беспокойство греческих колоний на Пиренейском полуострове. Они почувствовали угрозу своей самостоятельности и обратились за защитой к Риму, который получил желанный повод вмешаться в испанские дела. Уже при жизни Гамилькара состоялись переговоры между Римом и Карфагеном, и между ними были разделены сферы влияния (южная — пунийская, северная — римская), а их границей признавалась река Ибер.

В момент смерти отца Ганнибалу исполнилось семнадцать лет. Судя по дальнейшим событиям, он вместе с братьями Магоном и Гасдрубалом покинул Испанию и вернулся в Карфаген. Обстановка военного лагеря, участие в походах, наблюдения за дипломатической деятельностью отца и зятя, несомненно, оказали решающее воздействие на его формирование как полководца и государственного деятеля.

Именно отцу Ганнибал был обязан и своим незаурядным образованием, в том числе знанием греческого языка и литературы, умением писать по-гречески. Насколько принципиальным был этот шаг Гамилькара Барки (приобщение детей к эллинской культуре), видно из того, что он был сделан вопреки старинному закону, запрещавшему изучать греческий язык. Переступая через давнее установление, которое должно было отгородить пунийцев от исконного врага — Сиракуз, а фактически изолировало их от окружающего мира, Гамилькар не только стремился подготовить своих детей, прежде всего Ганнибала, к активной политической деятельности в будущем. Он хотел подчеркнуть своё стремление ввести Карфаген в эллинистический мир — и не как чужеродное явление, но как органическую часть — и обеспечить ему поддержку и сочувствие греков в предстоящей борьбе с римскими «варварами». Между тем Рим начинает интересоваться делами на западе Средиземноморского бассейна и заключает союз с Сагунтом, направленный прямо против Карфагена и имеющий целью остановить продвижение последнего на север.

А Ганнибал вернулся в Испанию, где благодаря своим личным качествам стал очень популярным в армии — после смерти Гасдрубала солдаты выбрали его главнокомандующим.

Когда Ганнибал пришёл к власти, ему было двадцать пять лет. Господство карфагенян в Испании было прочно установлено и южная часть Пиренейского полуострова казалась надёжным плацдармом для наступления на Рим. Сам Ганнибал обзавёлся уже традиционными для Баркидов прочными связями с иберийским миром: он был женат на иберийке из союзного Карфагену города Кастулона. Он сразу повёл себя так, будто война с Римом уже решена и поручена ему, а сферой его деятельности назначена Италия. Ганнибал, по-видимому, и не скрывал своего намерения напасть на союзный римлянам Сагунт и тем самым вовлечь Рим в прямой конфликт, однако стремился при этом сделать вид, будто атака на Сагунт произойдёт сама собой, в результате естественного развития событий. С этой целью он одержал ряд побед над испанскими племенами, жившими на границе северных владений Карфагена и вышел непосредственно к границам области Сагунта. Несмотря на то, что Сагунт был римским союзником, Ганнибал мог рассчитывать на невмешательство Рима, который был занят борьбой с галлами и иллирийскими пиратами. Спровоцировав конфликты между Сагунтом и иберийскими племенами, находящимися под пунийской властью он вмешался в конфликт и под незначительным предлогом объявил войну. После довольно тяжёлой 7-месячной осады город был взят, а Рим и так и не решился оказать Сагунту военную помощь, лишь посольство посланное в Карфаген уже после взятия города прямо объявило о начале войны. Перед походом в Италию Ганнибал дал армии отдых на всю зиму. Серьёзное внимание он уделял обороне Африки и Испании. В Африке Ганнибал оставил 13 750 пехоты и 1200 всадников, набранных в Испании, туда же были направлены 870 балеарских пращников. Сам Карфаген дополнительно усилили 4000 гарнизоном. Командовать пунийскими войсками в Испании Ганнибал назначил своего брата Гасдрубала и передал в его распоряжение значительные воинские силы: пехотинцев — 11 850 ливийцев, 300 лигуров, 500 балеаров, и всадников — 450 ливиофиникиян и ливийцев, 300 илергетов, 800 нумидийцев. Кроме того, у Гасдрубала были 21 слон и для обороны побережья от римского вторжения с моря флот в составе 50 пентер, 2 тетрер и 5 триер.

Армия вторжения состояла примерно из 50 000 пехотинцев, 9000 всадников и 37 слонов. Между тем римляне также готовились к войне. Консул Тиберий Семпроний Лонг располагал 24 000 пехоты, 2400 всадников и 160 кораблей, Второй консул — Публий Корнелий Сципион имел 22 000 пехоты и 2200 всадников. Армия Рима в Галлии, под начальством претора Луция Манлия насчитывала 18 000 пехоты и 1600 всадников. В целом римская армия насчитывала 64 000 пехоты и 6200 кавалерии — немногим более, чем было у Ганнибала. Существенное преимущество римлян заключалось, в том, что им предстояло воевать на родине и для них мобилизация дополнительных воинских контингентов была более простым делом, чем для пунийского полководца получение подкреплений. Нельзя, впрочем, не видеть и распылённости римской армии, и отсутствия единого командования, что, конечно, затрудняло римлянам ведение боевых операций. К счастью для Карфагена, Ганнибал был гением военного дела.

Первый период войны (218—213 до н. э.)

Весной 218 года до н. э. Ганнибал выступил в поход. Переговоры, которые он предусмотрительно вёл с галлами, обеспечили ему возможность осуществить беспрепятственный проход через их земли. Лишь при переправе через Родан ему пришлось применить силу. А римская армия Публия Корнелия Сципиона не смогла помешать его движению из-за недоразумений с обеих сторон.

Переход Ганнибала через Альпы

Однако при переходе через Альпы он понёс очень тяжёлые потери (около половины всех войск) — из-за суровых условий перехода и из-за галльского племени аллоброгов, постоянно устраивавших ему засады по пути следования. Спуск с перевала обошёлся армии даже тяжелее подъёма. Ганнибал придя в Италию располагал всего примерно 12 000 ливийских и 8000 иберийских пехотинцев и не более чем 6000 всадников и 15 слонов. Вскоре он заставил окрестные галльские племена признать свою власть. Тем временем Публий Сципион сумел привести в Северную Италию значительную армию и Ганнибал был вынужден начать наступление. Однако у Ганнибала и его войска хватило времени на отдых перед первой их битвой в Италии.

Первые победы Ганнибала

Битва состоялась у реки Тицин. Противники расположили свои войска следующим образом: Сципион поставил впереди копьеметателей и галльских всадников, а остальных — римлян и отборные силы союзников — выстроил за ними в линию. Ганнибал разместил тяжёлую кавалерию прямо против фронта римлян, а на флангах — нумидийских всадников, рассчитывая в дальнейшем окружить неприятеля. Враги стали быстро сближаться. Римские копьеметатели, едва бросив по одному дротику, бежали между отрядами стоявших за ними всадников. Началось конное сражение; многие всадники были сброшены с коней, а другие спешивались сами. Сражение постепенно превратилось в бой пехотинцев. Тем временем нумидийские всадники Ганнибала, обойдя сражающихся с флангов, появились в тылу римской армии; копьеметатели были растоптаны их конями; в рядах римлян началась паника. Сам Сципион чуть не погиб.

Остатки римской армии отступили к холмистой местности у реки Треббия. К ним вскоре подошла армия второго консула — Тиберия Семпрония Лонга, который заменил раненого Сципиона. Дав ему победить в незначительной стычке, Ганнибал внушил новому римскому командующему уверенность в победе. А Лонг был весьма честолюбив (о чём Ганнибалу было известно) и после лёгкой победы горел желанием разбить армию Ганнибала. И вскоре, совершенно неожиданно для римлян очередная небольшая стычка превратилась в генеральное сражение.

Ганнибал поручил своему брату Магону, который уже возглавлял нумидийскую кавалерию после битвы при Тицине выбрать для засады 100 пехотинцев и 100 всадников. Когда с отобранными воинами Магон явился к Ганнибалу, тот приказал им, в свою очередь, отобрать из своих подразделений ещё по 9 человек. Набрав, таким образом, 1000 пехотинцев и столько же всадников, он расположил их ночью в месте, которое до того сам облюбовал. Был день зимнего солнцестояния. Рано утром шёл снег, потом пошёл дождь. Ганнибал приказал своей нумидийской коннице перейти через Треббию и, подскакав к воротам неприятельского лагеря, забросать дротиками караулы, вызвать римлян на бой, а когда сражение начнётся, медленно отступать к реке и заставить противника, в свою очередь, перейти на тот берег, где стояли карфагеняне. Всем остальным было предписано завтракать, подготовить оружие, коней и ждать сигнала.

Нумидийцы блестяще выполнили задачу. Когда они устроили у лагерных ворот шум и беспорядок (по Полибию, едва только было замечено их приближение), Семпроний, ни минуты не сомневавшийся в успехе, вывел против них свою конницу, а потом и остальных солдат. Однако проделал он это слишком торопливо. Его воины вышли на поле голодными и недостаточно тепло одетыми, кони были не кормлены. Когда римляне вступили в полосу речного тумана, преследуя отходящих нумидийцев, они все больше и больше мёрзли. В реке холодная вода доходила им до уровня груди, так что, когда солдаты Семпрония вышли на другой берег, они едва могли держать в руках оружие.

Карфагенские воины тем временем грелись у костров, растирались оливковым маслом и завтракали. Получив условленный сигнал о том, что римляне перешли через реку, Ганнибал вывел свои войска в поле. Впереди он поставил балеаров — лёгкую пехоту (8000 человек), за ними — тяжеловооружённую пехоту (иберы, галлы и ливийцы; 20 000 человек), а на обоих флангах — 9000 всадников и слонов. Семпроний, увидев, что его всадники чрезмерно увлеклись преследованием нумидийцев, то отступавших, то вновь переходивших в контратаку, и подвергают себя чрезмерной опасности, приказал им отступить и присоединиться к основным силам. В центре Семпроний выстроил 18 000 римлян; 20 000 союзников и тех, кто имел права латинского гражданства; сверх этого воины из галльского племени кеноманов, а на флангах — кавалерию (около 4000 воинов).

Сражение начали балеары, заставившие римских копьеметателей отступить, а затем присоединившиеся к карфагенским всадникам, наносившим фланговый удар. Римская конница была смята превосходящей по численности кавалерией противника, балеарами и слонами. Тяжеловооружённые пехотинцы дрались с большим упорством и ожесточением, но без определённого результата. Внезапно для римлян в их тыл ударил из засады отряд Магона и привёл заднюю шеренгу римлян в замешательство. Оказавшись в окружении, римская пехота мужественно сопротивлялась, прорвала боевую линию карфагенян и заставила повернуть назад слонов, едва не бросившихся на самих пунийцев. Ганнибал приказал отвести слонов на фланги и направить их против кеноманов, которые обратились в паническое бегство. В этих условиях 10 000 римских пехотинцев пробились сквозь карфагенские ряды и вырвались из окружения; не имея возможности вернуться в свой лагерь, они отступили к Плаценции. Туда же, а оттуда в Кремону ушли под командованием Сципиона и подразделения, остававшиеся во время боя в лагере.

Карфагеняне победили и на этот раз, однако теперь со значительно большими потерями. Особенно сильные опустошения произвела в их рядах непогода: умирали люди, падали лошади, погибли почти все слоны (осталось всего 7). Но галлы доставили большие подкрепления (до 60 000) и Ганнибал занялся их организацией.

Вскоре он двинулся в Этрурию, однако переход через Апеннины оказался неожиданно тяжёлым — армию застигла буря, погибло много людей и все слоны (кроме одного). Нетерпеливое стремление перенести войну в Этрурию легко объяснимо военно-политическим положением. Ганнибалу было, конечно, хорошо известно, что римляне отправляли свои гарнизоны во все пункты, где они могли ждать нападения, — в Сицилию, в Сардинию, в Тарент, что они построили ещё 60 пентер, что консулы (Сервилий и Фламиний) проводят в самом Риме мобилизацию новых контингентов и организуют ополчение союзников, что даже от сиракузского царя Гиерона они потребовали помощи и тот прислал им 500 критских лучников и 1000 пельтастов, наконец, что запасы продовольствия римляне сосредоточивали в Аримине и в Этрурии, явно намереваясь там преградить дорогу карфагенянам.

В 217 году до н. э. новыми консулами стали Гай Фламиний и Гней Сервилий Гемин. Гай Фламиний, который достиг консульства благодаря своей борьбе с аристократами нуждался в быстром успехе. Ганнибалу легко удалось спровоцировать новое сражение. В битве у Тразименского озера римская армия попала в засаду из армии в 30 000 пехотинцев и 3000 всадников. 15 000 было убито 6000 попало в плен, потери карфагенян составили всего 2000 человек. Через несколько дней был уничтожен и 4000 отряд конницы посланный Гнеем Сервилием.

Тактика Фабия

В Риме назначили диктатора — им стал римский аристократ Квинт Фабий Максим. Поняв, что в открытом сражении противодействовать Ганнибалу очень сложно, он применил новую тактику. Римская армия (пополненная 2-мя новыми легионами) постоянно контролировала все перемещения пунийской, но не вступала в бой, а Ганнибал, разумеется, не имел возможности вести активных действий, имея перед собой неразбитую римскую армию. Начальник конницы Фабия — Марк Минуций был не согласен с этой тактикой — ведь Италия становилась беззащитной перед разорением со стороны пунийцев, но когда он, получив командование, попытался вступить в битву, то едва не потерпел поражение и лишь появление Фабия с другой частью войск позволило избежать нового разгрома. Ганнибал многократно пытался спровоцировать римлян на битву, но успеха не добился.

Начало военных действий в Испании

Тем временем в Испании Гней Корнелий Сципион — брат консула сумел нанести пунийцам ряд поражений. Гасдрубал Барка не сумел оказать ему действенного противодействия. В Испании события развивались крайне неудачно для карфагенян. Был разбит их флот, в сухопутных битвах потери составили 15 000 убитыми и 4000 пленными, к римлянам же пришли подкрепления в размере 8000 воинов и 30 кораблей. Но попытка высадки в Африке закончилась неудачно.

Битва при Каннах

В следующем 216 до н. э. консулами стали Гай Теренций Варрон и Луций Эмилий Павел. Рим готовился к решительным действиям — было собрано 8 легионов, таким образом против Ганнибала имевшего 50 000 воинов была направлена армия в 90000 человек. Битва состоялась у города Канны. Консулы выстроили всю римскую армию в боевой порядок: на правом фланге, более близком к реке, расположили всадников, на левом — конницу союзников и ближе к центру — их пехоту. В центре находились римские легионы, а перед строем — пращники и другие легковооружённые воины. Командование левым флангом взял на себя Гай Теренций Варрон, правый фланг он поручил Луцию Эмилию Павлу и центр — Гнею Сервилию Гемину. Римляне рассчитывали удержать карфагенскую конницу своей, а преобладающим количеством пехоты — уничтожить пехотинцев Ганнибала. Рано утром Ганнибал переправил на левый берег Ауфида балеарские части и другие легковооружённые формирования, а за ними и остальных солдат. На левом фланге, ближайшем к реке. он поставил иберийских и галльских всадников, которые должны были действовать против римской конницы, в центре — пехоту (половину — тяжеловооружённых ливийцев, посредине этого строя — галлов и иберов, а за ними — снова ливийцев) и на правом фланге — нумидийских всадников, которые здесь должны были сражаться с римскими союзниками. Ливийцы были вооружены трофейным оружием, отобранным у римлян. Численность армии составляла 40 000 пехотинцев и 10 000 всадников.

Расположены были карфагеняне исключительно удобно: лицом к северу и спиной к ветру, дувшему и нёсшему песок и пыль в лицо римлянам; солнечные лучи не слепили воинов. При построении Ганнибал выдвинул вперёд иберов и галлов, которые должны были первыми вступить в бой, а остальных расположил так, что образовалось нечто вроде выгнутого в сторону фронта огромного полумесяца, делавшегося по краям все тоньше и тоньше. Командование левым флангом Ганнибал поручил Гасдрубалу, правым — Махарбалу, а сам вместе со своим братом Магоном взял на себя центр. Сражение, как и обычно, завязали легковооружённые солдаты. Затем галльско-иберийская конница Ганнибала обрушилась на правый римский фланг и вскоре обратили римлян в бегство, после чего был разбит и левый фланг римлян. Тем временем в бой вступила пехота, и иберийско-галльские пехотинцы Ганнибала после упорного сопротивления начали медленно отступать, увлекая за собой римлян, проникавших все глубже в расположение карфагенских войск. Между тем ливийские пехотинцы атаковали римлян с обоих флангов, а пунийская кавалерия нанесла удар в тыл. Римская пехота оказалась в кольце и вскоре судьба битвы была решена. 48000 пало на поле боя, 4500 было взято в плен, потери Ганнибала составили 8000 человек — по Ливию «все храбрейшие воины».

Последствия битвы были огромны. На сторону пунийцев перешли множество итальянских городов и главное — Капуя. Из Карфагена было решено послать Ганнибалу 40 слонов и 4000 конницы, а из Испании — 20 000 пехоты и 4000 конницы. Сиракузы и Македония заключили с Карфагеном союз.

Но в Испании дела пунийцев шли всё хуже — жертвами нового поражения стали 25 000 убитых и 10 000 пленных воинов. Подкрепления же предназначенные Ганнибалу были безуспешно использованы в попытке захвата Сардинии.

В самой Италии Ганнибал несмотря на победный энтузиазм своих соратников так и не решился идти на Рим, жители которого пребывали некоторое время в панике после каннского разгрома. Стремясь обеспечить себе надежную базу в Италии, карфагеняне занялись выдавливанием римлян из оставшихся им верными городов на юге полуострова. Тем временем Рим постепенно оправлялся от страшного поражения, пополняя армию даже рабами.

Война в Италии в конце 216-215 до н.э.

Победное шествие Ганнибала после Канн, апогеем которого стало подчинение Капуи, завершилось у Нолы, где претор Марк Клавдий Марцелл, раскрыв заговор по сдаче города, сначала сорвал штурм карфагенян, а затем нейтрализовал противников римлян в своем тылу.

В виду приближения зимних холодов Ганнибал не решился осаждать Неаполь, который планировалось использовать в качестве морской базы против Рима, и отвел армию на зимовку в Капую. Пиршества, безделье и блудницы в Капуе зимой 216/215 гг. до н.э. ослабили армию Ганнибала не меньше, чем марши, осады и штурмы. После зимовки в Капуе Ганнибал не одержал ни одной серьезной победы.

Весной 215 до н.э. Ганнибал начал новое наступление, захватив несколько небольших городов. Однако капуанцы, союзники карфагенян, потерпели поражение, стремясь захватить Кумы. Помощь им от Ганнибала оказалась неэффективной, вторая попытка взятия Нолы окончилась также ничем. Наступательный порыв армии Карфагена в Италии спал. Римляне, уклоняясь от больших сражений, постепенно начали организовывать карательные экспедиции против союзников карфагенян. На юге Италии разгоралась малая война, успешность ведения которой зависела от снабжения войск и организации разведки, а не от талантов полководцев. Для решительных успехов Ганнибал остро нуждался в подкреплениях. Чтобы он их не получал, римляне должны были максимально эффективно оттягивать силы Карфагена от Италии на «периферийную войну», театры боевых действий которой располагались на Сицилии, в Испании, Иллирии и Северной Африке.

Осада Сиракуз

В Сицилии после заключения союза с Сиракузами карфагеняне добились существенных успехов. Пятнадцатитысячная армия Сиракуз совместно с пунийскими частями сильно теснила римские войска, но вскоре появился Марцелл с сильной армией и двинулся на Сиракузы. Город был большой и римляне рассчитывали, что им удастся быстро преодолеть стены, но они встретили, совершенно неожиданно, очень сильное сопротивление, организатором которого был Архимед. Марцелл был вынужден начать осаду. Карфагеняне тем временем отправили на Сицилию армию из 25 000 пехотинцев, 3000 всадников и 12 слонов.

Нападение Македонии на Иллирию

Царь Македонии Филипп V, выполняя свои союзнические обязательства, напал на римские владения в Иллирии, однако существенной поддержки Ганнибалу это не принесло. Господствовавший на море римский флот, успешно защищал побережье. Кампания 214 года окончилась тем, что блокированный римлянами македонский флот был сожжен самими отступавшими македонцами. В следующем году серьезные боевые действия так и не начались. Тем временем римской дипломатии удалось организовать антимакедонский союз в Греции, на затянувшуюся борьбу с которым Филипп V тратил практически все свои ресурсы. На помощь со стороны Македонии Карфаген уже не рассчитывал.

Боевые действия в Испании

В 214 году до н. э. в Испании пунийцы потерпели два поражения, стоивших им до 12 000 убитыми, 3000 пленными и 39 слонов. Таким образом, после целого ряда поражений господство на Пиренейском полуострове начало переходить к Риму. В 213 г. до н. э. римляне взяли Сагунт и обеспечили себе контроль практически над всем восточным побережьем Испании.

Переход Сифакса на сторону римлян

В 213 году до н. э. произошло ещё одно событие, которое и в самом Карфагене, и в лагере Ганнибала не могли не воспринять как серьёзную угрозу: братья Сципионы, успешно воевавшие на Пиренейском полуострове, высадились в Северной Африке. Это была уже вторая попытка римского командования перенести войну непосредственно на территорию Карфагенской державы. На этот раз африканская экспедиция привела к большому дипломатическому успеху римлян. Им удалось воспользоваться тем, что у карфагенян возникли столкновения с одним из нумидийских царей — вождём племени масайсилиев — Сифаксом, и заключить с ним союз. Центурион Квинт Статорий даже остался у Сифакса обучать его воинов римскому боевому строю и военному искусству. Результаты не замедлили сказаться: вскоре в одной из стычек масайсилии разбили карфагенян.

Второй период войны (212—207 до н. э.)

Военные действия в Италии в 212—209 до н. э.

В 212 году до н. э. на сторону Ганнибала перешёл Тарент и, следом за ним, ещё несколько городов бывшей Великой Греции. Римляне потерпели ещё одно поражение (оно стоило им 16 000 убитых), но сумели осадить Капую, а главное — Сиракузы были взяты. После некоторых частных успехов карфагеняне были вынуждены оставить Сицилию.

В следующем году Ганнибал предпринял попытку деблокировать Капую. Непосредственно отогнать осаждавших от городских стен ему не удалось. Тогда он предпринял марш к Риму с целью увлечь за собой римские войска у Капуи. Ганнибал у ворот! Казалось, вся Италия, затаив дыхание, замерла в ожидании. В самом Риме то тут, то там возникала тревога, начиналась паника, люди в смятении ожидали, что бои вот-вот завяжутся на улицах города. Но никаких последствий это не имело, Рим был достаточно хорошо укреплен и Ганнибал ушел зимовать на юг Италии. Оставленная без надежд на снятие блокады, Капуя вскоре сдалась — это был решительный успех. Римляне напрягали все силы. Под знамёна была призвана значительная часть взрослого населения от 17 до 47 лет, в армиях сражались 230 000 человек.

Реванш и тупик в Испании

В 211 году до н.э. карфагеняне высадили в Испании мощную армию, братья Сципионы понесли сильнейшее поражение и погибли в бою, но один из офицеров — Луций Марций, которого солдаты выбрали в командующие, сумел организовать остатки армий и силы для сопротивления всё ещё оставались. В следующем году римский сенат прислал подкрепления во главе с Гаем Марцием и Клавдием Нероном, что стабилизировало положение. Очередная крупная победа Карфагена, на этот раз в Испании, вновь не дала ощутимых плодов.

Перелом

В 209 году до н. э. сын Корнелия Сципиона, Публий Корнелий Сципион принял командование в Испании и совершенно неожиданно захватил Новый Карфаген, а в Италии римлянами был взят Тарент.

Теперь все надежды Ганнибал связывал с братом Гасдрубалом, который, отбросив Сципиона, вывел в 208 г. до н. э. крупные силы из Испании в Галлию и начал подготовку к вторжению на Апеннинский полуостров. Переход через Альпы прошёл относительно легко и в следующем, 207 г. до н. э. он вступил в Италию. Однако консул Гай Клавдий Нерон, узнавший из перехваченного письма планы карфагенян, совершил с частью своей армии марш-бросок на север и соединился с армией консула Марка Ливия Салинатора. Объединенные силы римлян полностью разбили войска Гасдрубала у реки Метавр, сам Гасдрубал пал в бою.

После разгрома столь необходимых подкреплений Ганнибал потерял надежду на ведение активных боевых действий в Италии, его незначительные успехи на юге полуострова уже не могли решить исхода войны.

Причина битвы при Заме

После того, как Ганнибал одержал победу при Каннах, римляне сплотились. Они перекрыли путь через Испанию, и положение Ганнибала ухудшилось. Талантливый полководец Публий Корнелий Сципион Африканский, стоявший во главе римской армии, решил нанести решающий удар. Он переправился через море на северное побережье Африки для захвата Карфагена. Поэтому Ганнибалу пришлось поспешить на помощь городу.

Третий период войны (206—202 до н. э.)

В Испании в 206 г Магон потерпел поражение при Илипе и был вынужден оставить весь Пиренейский полуостров под властью Рима. Его высадка у Генуи с 12 000 пехотинцев и 2000 всадников ничего не решала, вскоре он был ранен и убит. Ганнибал не предпринимал активных действий, казалось, что он потерял всякую надежду.

В 205 году Филипп V после безрезультатных боевых действий был вынужден заключить мир, получив незначительные территории в Иллирии.

Война в Африке

В 204 году до н. э. Сципион высадился с тридцатитысячной армией в Африке. Заключив союз с вождём одного из нумидийских племён Массиниссой, он нанёс несколько поражений карфагенянам. Тогда сенат Карфагена призвал Ганнибала на родину. Он вернулся после 16 лет боевых действий в Италии. Ганнибал попытался добиться уступок при проведении мирных переговоров в личном свидании со Сципионом. Он признал превосходство римлян в предстоящем сражении и обещал все возможные уступки со стороны Карфагена, но успеха не добился.

В 202 году до н. э. у Замы состоялось генеральное сражение Сципион построил свою армию не сплошным фронтом, а отрядами, между которыми были оставлены проходы, по которым в случае надобности могли идти боевые слоны. На левом фланге под командованием Леллия он поместил италийских всадников, на правом — нумидийскую конницу Массиниссы. Проходы между отрядами тяжеловооружённых пехотинцев он заполнил легковооружёнными солдатами, которые должны были при появлении слонов убежать в тыл или примкнуть к ближайшим отрядам. Животные, двигаясь по этим живым коридорам, попали бы под перекрёстный обстрел дротиками. Ганнибал перед своими войсками поставил 80 слонов, за ними вспомогательные отряды лигуров, галлов, балеаров и мавров, во втором ряду — карфагенян, ливийцев и небольшую группу македонян, которых наконец-то прислал на помощь Филипп, за ними — отряды италиков, большей частью брутиев, вынужденных навсегда покинуть родную землю и, наконец, на правом фланге карфагенскую, а на левом — нумидийскую конницу.

Битва началась с того, что римляне своим криком, сигналами труб и рожков перепугали слонов, и они, уж в который раз, обратились против своих, главным образом против стоявших на левом фланге мавров и нумидийцев. Туда же направил свой удар и Массинисса. Те немногочисленные животные, которые устремились на врага, попали под удары римских дротиков и в конце концов повернули направо, против карфагенских всадников, куда двинул свою конницу и Леллий. Так как на стороне римлян теперь сражались нумидийцы, то Магарбал, командир карфагенской конницы, решил отступить и заманить вражеских всадников подальше от места сражения, уравняв силы сторон. Второй ряд карфагенян попытался обойти римлян с флангов. После этого римский натиск несколько ослаб, и тогда Сципион, убрав раненых, ввёл в дело триариев, то есть основные резервы. Сражение возобновилось, а тем временем Леллий и Массинисса, которые разбили пунийскую кавалерию, сумели собраться и напали на карфагенскую пехоту с тыла. Под этим ударом строй карфагенян развалился и они побежали. В этом бою погибло более 20 000 карфагенян и их союзников, столько же попало в плен. Римляне потеряли несколько более 1500 человек. Сам Ганнибал с небольшим отрядом всадников бежал в Гадрумет. Так закончилась война.

Итоги

По условиям мира Карфаген выплачивал Риму огромную сумму денег (контрибуцию в 10 000 талантов) в течение 50 лет. Кроме этого Карфаген терял все свои заморские владения и весь свой флот (кроме десяти кораблей), а также он не имел право вести с кем-либо войну без разрешения Рима.

Вторая Пуническая война длилась 17 лет и закончилась победой Рима, который стал сильнейшим государством Средиземноморья.

Места приписки легионов

Год

• 218 — по 2 в Италии, Сицилии и Галлии и Испании, всего 6;
• 217 — 4 в Италии, 2 в Сицилии и Галлии, 3 в Сардинии, 2 новонабранных в Испании, всего 11;
• 216 — 10 в Италии, 2 в Сицилии и Галлии, 3 в Сардинии, 2 новонабранных в Испании, всего 17;
• 215 — 8 в Италии, 2 в Сардинии, 2 новонабранных в Испании, всего 12;
• 214 — 6 новонабранных, из них 1 в Пицене, 2 в Риме, 2 в Сицилии и Галлии и 1 в Греции (Македонии), 9 в Италии, 2 в Сардинии, 2 новых в Испании, всего 19;
• 213 — 11 в Италии, 2 в Сицилии и Галлии, 6 в Сардинии, 1 в Греции (Македонии), 2 новонабранных в Испании, всего 22;
• 212 — 14 в Италии, 2 в Сицилии и Галлии, 6 в Сардинии, 1 в Греции (Македонии), 2 новонабранных в Испании, всего 25;
• 211 — то же самое

Литература

• Каринский Д. Д. Пунические войны // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Ревяко, К. А. Пунические войны. — Минск, 1985.

Ссылки

• [www.roman-glory.com Римская Слава]. [www.webcitation.org/6CV3SDHWy Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012]. Античное военное дело
• [battles.h1.ru/pun2.shtml Вторая Пуническая война на сайте «Битвы»]. [www.webcitation.org/6CV3TmTHo Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
• [chronocon.org/ru/Second_Punic_War Интерактивная карта Второй Пунической войны на проекте "Хронокон"].

Отрывок, характеризующий Вторая Пуническая война

«Что то такое особенное говорят в этих случаях», думал он, но никак не мог вспомнить, что такое именно говорят в этих случаях. Он взглянул в ее лицо. Она придвинулась к нему ближе. Лицо ее зарумянилось.
– Ах, снимите эти… как эти… – она указывала на очки.
Пьер снял очки, и глаза его сверх той общей странности глаз людей, снявших очки, глаза его смотрели испуганно вопросительно. Он хотел нагнуться над ее рукой и поцеловать ее; но она быстрым и грубым движеньем головы пeрехватила его губы и свела их с своими. Лицо ее поразило Пьера своим изменившимся, неприятно растерянным выражением.
«Теперь уж поздно, всё кончено; да и я люблю ее», подумал Пьер.
– Je vous aime! [Я вас люблю!] – сказал он, вспомнив то, что нужно было говорить в этих случаях; но слова эти прозвучали так бедно, что ему стало стыдно за себя.
Через полтора месяца он был обвенчан и поселился, как говорили, счастливым обладателем красавицы жены и миллионов, в большом петербургском заново отделанном доме графов Безухих.


Старый князь Николай Андреич Болконский в декабре 1805 года получил письмо от князя Василия, извещавшего его о своем приезде вместе с сыном. («Я еду на ревизию, и, разумеется, мне 100 верст не крюк, чтобы посетить вас, многоуважаемый благодетель, – писал он, – и Анатоль мой провожает меня и едет в армию; и я надеюсь, что вы позволите ему лично выразить вам то глубокое уважение, которое он, подражая отцу, питает к вам».)
– Вот Мари и вывозить не нужно: женихи сами к нам едут, – неосторожно сказала маленькая княгиня, услыхав про это.
Князь Николай Андреич поморщился и ничего не сказал.
Через две недели после получения письма, вечером, приехали вперед люди князя Василья, а на другой день приехал и он сам с сыном.
Старик Болконский всегда был невысокого мнения о характере князя Василья, и тем более в последнее время, когда князь Василий в новые царствования при Павле и Александре далеко пошел в чинах и почестях. Теперь же, по намекам письма и маленькой княгини, он понял, в чем дело, и невысокое мнение о князе Василье перешло в душе князя Николая Андреича в чувство недоброжелательного презрения. Он постоянно фыркал, говоря про него. В тот день, как приехать князю Василью, князь Николай Андреич был особенно недоволен и не в духе. Оттого ли он был не в духе, что приезжал князь Василий, или оттого он был особенно недоволен приездом князя Василья, что был не в духе; но он был не в духе, и Тихон еще утром отсоветывал архитектору входить с докладом к князю.
– Слышите, как ходит, – сказал Тихон, обращая внимание архитектора на звуки шагов князя. – На всю пятку ступает – уж мы знаем…
Однако, как обыкновенно, в 9 м часу князь вышел гулять в своей бархатной шубке с собольим воротником и такой же шапке. Накануне выпал снег. Дорожка, по которой хаживал князь Николай Андреич к оранжерее, была расчищена, следы метлы виднелись на разметанном снегу, и лопата была воткнута в рыхлую насыпь снега, шедшую с обеих сторон дорожки. Князь прошел по оранжереям, по дворне и постройкам, нахмуренный и молчаливый.
– А проехать в санях можно? – спросил он провожавшего его до дома почтенного, похожего лицом и манерами на хозяина, управляющего.
– Глубок снег, ваше сиятельство. Я уже по прешпекту разметать велел.
Князь наклонил голову и подошел к крыльцу. «Слава тебе, Господи, – подумал управляющий, – пронеслась туча!»
– Проехать трудно было, ваше сиятельство, – прибавил управляющий. – Как слышно было, ваше сиятельство, что министр пожалует к вашему сиятельству?
Князь повернулся к управляющему и нахмуренными глазами уставился на него.
– Что? Министр? Какой министр? Кто велел? – заговорил он своим пронзительным, жестким голосом. – Для княжны, моей дочери, не расчистили, а для министра! У меня нет министров!
– Ваше сиятельство, я полагал…
– Ты полагал! – закричал князь, всё поспешнее и несвязнее выговаривая слова. – Ты полагал… Разбойники! прохвосты! Я тебя научу полагать, – и, подняв палку, он замахнулся ею на Алпатыча и ударил бы, ежели бы управляющий невольно не отклонился от удара. – Полагал! Прохвосты! – торопливо кричал он. Но, несмотря на то, что Алпатыч, сам испугавшийся своей дерзости – отклониться от удара, приблизился к князю, опустив перед ним покорно свою плешивую голову, или, может быть, именно от этого князь, продолжая кричать: «прохвосты! закидать дорогу!» не поднял другой раз палки и вбежал в комнаты.
Перед обедом княжна и m lle Bourienne, знавшие, что князь не в духе, стояли, ожидая его: m lle Bourienne с сияющим лицом, которое говорило: «Я ничего не знаю, я такая же, как и всегда», и княжна Марья – бледная, испуганная, с опущенными глазами. Тяжелее всего для княжны Марьи было то, что она знала, что в этих случаях надо поступать, как m lle Bourime, но не могла этого сделать. Ей казалось: «сделаю я так, как будто не замечаю, он подумает, что у меня нет к нему сочувствия; сделаю я так, что я сама скучна и не в духе, он скажет (как это и бывало), что я нос повесила», и т. п.
Князь взглянул на испуганное лицо дочери и фыркнул.
– Др… или дура!… – проговорил он.
«И той нет! уж и ей насплетничали», подумал он про маленькую княгиню, которой не было в столовой.
– А княгиня где? – спросил он. – Прячется?…
– Она не совсем здорова, – весело улыбаясь, сказала m llе Bourienne, – она не выйдет. Это так понятно в ее положении.
– Гм! гм! кх! кх! – проговорил князь и сел за стол.
Тарелка ему показалась не чиста; он указал на пятно и бросил ее. Тихон подхватил ее и передал буфетчику. Маленькая княгиня не была нездорова; но она до такой степени непреодолимо боялась князя, что, услыхав о том, как он не в духе, она решилась не выходить.
– Я боюсь за ребенка, – говорила она m lle Bourienne, – Бог знает, что может сделаться от испуга.
Вообще маленькая княгиня жила в Лысых Горах постоянно под чувством страха и антипатии к старому князю, которой она не сознавала, потому что страх так преобладал, что она не могла чувствовать ее. Со стороны князя была тоже антипатия, но она заглушалась презрением. Княгиня, обжившись в Лысых Горах, особенно полюбила m lle Bourienne, проводила с нею дни, просила ее ночевать с собой и с нею часто говорила о свекоре и судила его.
– Il nous arrive du monde, mon prince, [К нам едут гости, князь.] – сказала m lle Bourienne, своими розовенькими руками развертывая белую салфетку. – Son excellence le рrince Kouraguine avec son fils, a ce que j'ai entendu dire? [Его сиятельство князь Курагин с сыном, сколько я слышала?] – вопросительно сказала она.
– Гм… эта excellence мальчишка… я его определил в коллегию, – оскорбленно сказал князь. – А сын зачем, не могу понять. Княгиня Лизавета Карловна и княжна Марья, может, знают; я не знаю, к чему он везет этого сына сюда. Мне не нужно. – И он посмотрел на покрасневшую дочь.
– Нездорова, что ли? От страха министра, как нынче этот болван Алпатыч сказал.
– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?
– О, да!
– Отчего вы никогда не бывали у Annette? – спросила маленькая княгиня у Анатоля. – А я знаю, знаю, – сказала она, подмигнув, – ваш брат Ипполит мне рассказывал про ваши дела. – О! – Она погрозила ему пальчиком. – Еще в Париже ваши проказы знаю!
– А он, Ипполит, тебе не говорил? – сказал князь Василий (обращаясь к сыну и схватив за руку княгиню, как будто она хотела убежать, а он едва успел удержать ее), – а он тебе не говорил, как он сам, Ипполит, иссыхал по милой княгине и как она le mettait a la porte? [выгнала его из дома?]
– Oh! C'est la perle des femmes, princesse! [Ах! это перл женщин, княжна!] – обратился он к княжне.
С своей стороны m lle Bourienne не упустила случая при слове Париж вступить тоже в общий разговор воспоминаний. Она позволила себе спросить, давно ли Анатоль оставил Париж, и как понравился ему этот город. Анатоль весьма охотно отвечал француженке и, улыбаясь, глядя на нее, разговаривал с нею про ее отечество. Увидав хорошенькую Bourienne, Анатоль решил, что и здесь, в Лысых Горах, будет нескучно. «Очень недурна! – думал он, оглядывая ее, – очень недурна эта demoiselle de compagn. [компаньонка.] Надеюсь, что она возьмет ее с собой, когда выйдет за меня, – подумал он, – la petite est gentille». [малютка – мила.]
Старый князь неторопливо одевался в кабинете, хмурясь и обдумывая то, что ему делать. Приезд этих гостей сердил его. «Что мне князь Василий и его сынок? Князь Василий хвастунишка, пустой, ну и сын хорош должен быть», ворчал он про себя. Его сердило то, что приезд этих гостей поднимал в его душе нерешенный, постоянно заглушаемый вопрос, – вопрос, насчет которого старый князь всегда сам себя обманывал. Вопрос состоял в том, решится ли он когда либо расстаться с княжной Марьей и отдать ее мужу. Князь никогда прямо не решался задавать себе этот вопрос, зная вперед, что он ответил бы по справедливости, а справедливость противоречила больше чем чувству, а всей возможности его жизни. Жизнь без княжны Марьи князю Николаю Андреевичу, несмотря на то, что он, казалось, мало дорожил ею, была немыслима. «И к чему ей выходить замуж? – думал он, – наверно, быть несчастной. Вон Лиза за Андреем (лучше мужа теперь, кажется, трудно найти), а разве она довольна своей судьбой? И кто ее возьмет из любви? Дурна, неловка. Возьмут за связи, за богатство. И разве не живут в девках? Еще счастливее!» Так думал, одеваясь, князь Николай Андреевич, а вместе с тем всё откладываемый вопрос требовал немедленного решения. Князь Василий привез своего сына, очевидно, с намерением сделать предложение и, вероятно, нынче или завтра потребует прямого ответа. Имя, положение в свете приличное. «Что ж, я не прочь, – говорил сам себе князь, – но пусть он будет стоить ее. Вот это то мы и посмотрим».
– Это то мы и посмотрим, – проговорил он вслух. – Это то мы и посмотрим.
И он, как всегда, бодрыми шагами вошел в гостиную, быстро окинул глазами всех, заметил и перемену платья маленькой княгини, и ленточку Bourienne, и уродливую прическу княжны Марьи, и улыбки Bourienne и Анатоля, и одиночество своей княжны в общем разговоре. «Убралась, как дура! – подумал он, злобно взглянув на дочь. – Стыда нет: а он ее и знать не хочет!»
Он подошел к князю Василью.
– Ну, здравствуй, здравствуй; рад видеть.
– Для мила дружка семь верст не околица, – заговорил князь Василий, как всегда, быстро, самоуверенно и фамильярно. – Вот мой второй, прошу любить и жаловать.
Князь Николай Андреевич оглядел Анатоля. – Молодец, молодец! – сказал он, – ну, поди поцелуй, – и он подставил ему щеку.
Анатоль поцеловал старика и любопытно и совершенно спокойно смотрел на него, ожидая, скоро ли произойдет от него обещанное отцом чудацкое.
Князь Николай Андреевич сел на свое обычное место в угол дивана, подвинул к себе кресло для князя Василья, указал на него и стал расспрашивать о политических делах и новостях. Он слушал как будто со вниманием рассказ князя Василья, но беспрестанно взглядывал на княжну Марью.
– Так уж из Потсдама пишут? – повторил он последние слова князя Василья и вдруг, встав, подошел к дочери.
– Это ты для гостей так убралась, а? – сказал он. – Хороша, очень хороша. Ты при гостях причесана по новому, а я при гостях тебе говорю, что вперед не смей ты переодеваться без моего спроса.
– Это я, mon pиre, [батюшка,] виновата, – краснея, заступилась маленькая княгиня.
– Вам полная воля с, – сказал князь Николай Андреевич, расшаркиваясь перед невесткой, – а ей уродовать себя нечего – и так дурна.
И он опять сел на место, не обращая более внимания на до слез доведенную дочь.
– Напротив, эта прическа очень идет княжне, – сказал князь Василий.
– Ну, батюшка, молодой князь, как его зовут? – сказал князь Николай Андреевич, обращаясь к Анатолию, – поди сюда, поговорим, познакомимся.
«Вот когда начинается потеха», подумал Анатоль и с улыбкой подсел к старому князю.
– Ну, вот что: вы, мой милый, говорят, за границей воспитывались. Не так, как нас с твоим отцом дьячок грамоте учил. Скажите мне, мой милый, вы теперь служите в конной гвардии? – спросил старик, близко и пристально глядя на Анатоля.
– Нет, я перешел в армию, – отвечал Анатоль, едва удерживаясь от смеха.
– А! хорошее дело. Что ж, хотите, мой милый, послужить царю и отечеству? Время военное. Такому молодцу служить надо, служить надо. Что ж, во фронте?
– Нет, князь. Полк наш выступил. А я числюсь. При чем я числюсь, папа? – обратился Анатоль со смехом к отцу.
– Славно служит, славно. При чем я числюсь! Ха ха ха! – засмеялся князь Николай Андреевич.
И Анатоль засмеялся еще громче. Вдруг князь Николай Андреевич нахмурился.
– Ну, ступай, – сказал он Анатолю.
Анатоль с улыбкой подошел опять к дамам.
– Ведь ты их там за границей воспитывал, князь Василий? А? – обратился старый князь к князю Василью.
– Я делал, что мог; и я вам скажу, что тамошнее воспитание гораздо лучше нашего.
– Да, нынче всё другое, всё по новому. Молодец малый! молодец! Ну, пойдем ко мне.
Он взял князя Василья под руку и повел в кабинет.
Князь Василий, оставшись один на один с князем, тотчас же объявил ему о своем желании и надеждах.
– Что ж ты думаешь, – сердито сказал старый князь, – что я ее держу, не могу расстаться? Вообразят себе! – проговорил он сердито. – Мне хоть завтра! Только скажу тебе, что я своего зятя знать хочу лучше. Ты знаешь мои правила: всё открыто! Я завтра при тебе спрошу: хочет она, тогда пусть он поживет. Пускай поживет, я посмотрю. – Князь фыркнул.
– Пускай выходит, мне всё равно, – закричал он тем пронзительным голосом, которым он кричал при прощаньи с сыном.
– Я вам прямо скажу, – сказал князь Василий тоном хитрого человека, убедившегося в ненужности хитрить перед проницательностью собеседника. – Вы ведь насквозь людей видите. Анатоль не гений, но честный, добрый малый, прекрасный сын и родной.
– Ну, ну, хорошо, увидим.
Как оно всегда бывает для одиноких женщин, долго проживших без мужского общества, при появлении Анатоля все три женщины в доме князя Николая Андреевича одинаково почувствовали, что жизнь их была не жизнью до этого времени. Сила мыслить, чувствовать, наблюдать мгновенно удесятерилась во всех их, и как будто до сих пор происходившая во мраке, их жизнь вдруг осветилась новым, полным значения светом.
Княжна Марья вовсе не думала и не помнила о своем лице и прическе. Красивое, открытое лицо человека, который, может быть, будет ее мужем, поглощало всё ее внимание. Он ей казался добр, храбр, решителен, мужествен и великодушен. Она была убеждена в этом. Тысячи мечтаний о будущей семейной жизни беспрестанно возникали в ее воображении. Она отгоняла и старалась скрыть их.
«Но не слишком ли я холодна с ним? – думала княжна Марья. – Я стараюсь сдерживать себя, потому что в глубине души чувствую себя к нему уже слишком близкою; но ведь он не знает всего того, что я о нем думаю, и может вообразить себе, что он мне неприятен».
И княжна Марья старалась и не умела быть любезной с новым гостем. «La pauvre fille! Elle est diablement laide», [Бедная девушка, она дьявольски дурна собою,] думал про нее Анатоль.
M lle Bourienne, взведенная тоже приездом Анатоля на высокую степень возбуждения, думала в другом роде. Конечно, красивая молодая девушка без определенного положения в свете, без родных и друзей и даже родины не думала посвятить свою жизнь услугам князю Николаю Андреевичу, чтению ему книг и дружбе к княжне Марье. M lle Bourienne давно ждала того русского князя, который сразу сумеет оценить ее превосходство над русскими, дурными, дурно одетыми, неловкими княжнами, влюбится в нее и увезет ее; и вот этот русский князь, наконец, приехал. У m lle Bourienne была история, слышанная ею от тетки, доконченная ею самой, которую она любила повторять в своем воображении. Это была история о том, как соблазненной девушке представлялась ее бедная мать, sa pauvre mere, и упрекала ее за то, что она без брака отдалась мужчине. M lle Bourienne часто трогалась до слез, в воображении своем рассказывая ему , соблазнителю, эту историю. Теперь этот он , настоящий русский князь, явился. Он увезет ее, потом явится ma pauvre mere, и он женится на ней. Так складывалась в голове m lle Bourienne вся ее будущая история, в самое то время как она разговаривала с ним о Париже. Не расчеты руководили m lle Bourienne (она даже ни минуты не обдумывала того, что ей делать), но всё это уже давно было готово в ней и теперь только сгруппировалось около появившегося Анатоля, которому она желала и старалась, как можно больше, нравиться.
Маленькая княгиня, как старая полковая лошадь, услыхав звук трубы, бессознательно и забывая свое положение, готовилась к привычному галопу кокетства, без всякой задней мысли или борьбы, а с наивным, легкомысленным весельем.
Несмотря на то, что Анатоль в женском обществе ставил себя обыкновенно в положение человека, которому надоедала беготня за ним женщин, он чувствовал тщеславное удовольствие, видя свое влияние на этих трех женщин. Кроме того он начинал испытывать к хорошенькой и вызывающей Bourienne то страстное, зверское чувство, которое на него находило с чрезвычайной быстротой и побуждало его к самым грубым и смелым поступкам.
Общество после чаю перешло в диванную, и княжну попросили поиграть на клавикордах. Анатоль облокотился перед ней подле m lle Bourienne, и глаза его, смеясь и радуясь, смотрели на княжну Марью. Княжна Марья с мучительным и радостным волнением чувствовала на себе его взгляд. Любимая соната переносила ее в самый задушевно поэтический мир, а чувствуемый на себе взгляд придавал этому миру еще большую поэтичность. Взгляд же Анатоля, хотя и был устремлен на нее, относился не к ней, а к движениям ножки m lle Bourienne, которую он в это время трогал своею ногою под фортепиано. M lle Bourienne смотрела тоже на княжну, и в ее прекрасных глазах было тоже новое для княжны Марьи выражение испуганной радости и надежды.
«Как она меня любит! – думала княжна Марья. – Как я счастлива теперь и как могу быть счастлива с таким другом и таким мужем! Неужели мужем?» думала она, не смея взглянуть на его лицо, чувствуя всё тот же взгляд, устремленный на себя.
Ввечеру, когда после ужина стали расходиться, Анатоль поцеловал руку княжны. Она сама не знала, как у ней достало смелости, но она прямо взглянула на приблизившееся к ее близоруким глазам прекрасное лицо. После княжны он подошел к руке m lle Bourienne (это было неприлично, но он делал всё так уверенно и просто), и m lle Bourienne вспыхнула и испуганно взглянула на княжну.
«Quelle delicatesse» [Какая деликатность,] – подумала княжна. – Неужели Ame (так звали m lle Bourienne) думает, что я могу ревновать ее и не ценить ее чистую нежность и преданность ко мне. – Она подошла к m lle Bourienne и крепко ее поцеловала. Анатоль подошел к руке маленькой княгини.
– Non, non, non! Quand votre pere m'ecrira, que vous vous conduisez bien, je vous donnerai ma main a baiser. Pas avant. [Нет, нет, нет! Когда отец ваш напишет мне, что вы себя ведете хорошо, тогда я дам вам поцеловать руку. Не прежде.] – И, подняв пальчик и улыбаясь, она вышла из комнаты.


Все разошлись, и, кроме Анатоля, который заснул тотчас же, как лег на постель, никто долго не спал эту ночь.
«Неужели он мой муж, именно этот чужой, красивый, добрый мужчина; главное – добрый», думала княжна Марья, и страх, который почти никогда не приходил к ней, нашел на нее. Она боялась оглянуться; ей чудилось, что кто то стоит тут за ширмами, в темном углу. И этот кто то был он – дьявол, и он – этот мужчина с белым лбом, черными бровями и румяным ртом.
Она позвонила горничную и попросила ее лечь в ее комнате.
M lle Bourienne в этот вечер долго ходила по зимнему саду, тщетно ожидая кого то и то улыбаясь кому то, то до слез трогаясь воображаемыми словами рauvre mere, упрекающей ее за ее падение.
Маленькая княгиня ворчала на горничную за то, что постель была нехороша. Нельзя было ей лечь ни на бок, ни на грудь. Всё было тяжело и неловко. Живот ее мешал ей. Он мешал ей больше, чем когда нибудь, именно нынче, потому что присутствие Анатоля перенесло ее живее в другое время, когда этого не было и ей было всё легко и весело. Она сидела в кофточке и чепце на кресле. Катя, сонная и с спутанной косой, в третий раз перебивала и переворачивала тяжелую перину, что то приговаривая.
– Я тебе говорила, что всё буграми и ямами, – твердила маленькая княгиня, – я бы сама рада была заснуть, стало быть, я не виновата, – и голос ее задрожал, как у собирающегося плакать ребенка.
Старый князь тоже не спал. Тихон сквозь сон слышал, как он сердито шагал и фыркал носом. Старому князю казалось, что он был оскорблен за свою дочь. Оскорбление самое больное, потому что оно относилось не к нему, а к другому, к дочери, которую он любит больше себя. Он сказал себе, что он передумает всё это дело и найдет то, что справедливо и должно сделать, но вместо того он только больше раздражал себя.
«Первый встречный показался – и отец и всё забыто, и бежит кверху, причесывается и хвостом виляет, и сама на себя не похожа! Рада бросить отца! И знала, что я замечу. Фр… фр… фр… И разве я не вижу, что этот дурень смотрит только на Бурьенку (надо ее прогнать)! И как гордости настолько нет, чтобы понять это! Хоть не для себя, коли нет гордости, так для меня, по крайней мере. Надо ей показать, что этот болван об ней и не думает, а только смотрит на Bourienne. Нет у ней гордости, но я покажу ей это»…
Сказав дочери, что она заблуждается, что Анатоль намерен ухаживать за Bourienne, старый князь знал, что он раздражит самолюбие княжны Марьи, и его дело (желание не разлучаться с дочерью) будет выиграно, и потому успокоился на этом. Он кликнул Тихона и стал раздеваться.
«И чорт их принес! – думал он в то время, как Тихон накрывал ночной рубашкой его сухое, старческое тело, обросшее на груди седыми волосами. – Я их не звал. Приехали расстраивать мою жизнь. И немного ее осталось».
– К чорту! – проговорил он в то время, как голова его еще была покрыта рубашкой.
Тихон знал привычку князя иногда вслух выражать свои мысли, а потому с неизменным лицом встретил вопросительно сердитый взгляд лица, появившегося из под рубашки.