Вторжение Ирака в Кувейт

Иракское вторжение в Кувейт
Основной конфликт: Война в Персидском заливе
Ирак (зелёным) и Кувейт (оранжевым)
Дата	2 — 4 августа 1990 года
Место	Кувейт
Итог	Победа Ирака Создание марионеточного правительства Аннексия Ираком Кувейта Начало войны в персидском заливе
Противники
Ирак Ирак Кувейт Кувейт
Командующие
Саддам Хусейн Али Хасан аль-Маджид Азиз Салих ан-Нуман Джабер III
Силы сторон
более 100 000 350 танков более 16 000 военнослужащих 18 000 полицейских контрактники США 250 танков
Потери
295 погибших, 361 раненый 39 самолетов и вертолетов 120 танков и бронемашин 4 военных судна 4200 убитых, 12000 пленных 43 - 49 самолётов и вертолётов более 1000 танков, САУ и бронемашин 23 военных судна

Вторжение Ирака в Кувейт (араб. الغزو العراقي للكويت‎) — короткий военный конфликт между Ираком и Кувейтом, который длился 2 дня и привёл к войне в Персидском заливе.

Предыстория конфликта

18 июля 1990 года Саддам Хусейн обвинил Кувейт в том, что последние 10 лет они незаконно добывают иракскую нефть из приграничного месторождения. В качестве компенсации Кувейт должен был простить иракский долг в 14 миллиардов долларов и заплатить ещё 2,5 миллиарда. Эмир Кувейта шейх Джабер аль-Ахмед аль-Джабер ас-Сабах отказался выполнять выставленные требования.

В ближайшие дни иракские войска начали стягиваться к кувейтской границе, тем не менее, Саддам Хусейн тогда заявил посреднику в переговорах с Кувейтом президенту Египта Хосни Мубараку, что готов решить спор мирным путём.

1 августа 1990 года иракской стороной были сорваны едва начавшиеся переговоры с кувейтской делегацией в Джидде. Требования иракской стороны сводились к безвозмездной материальной помощи и территориальным уступкам со стороны Кувейта. Иракскому лидеру приписывают следующий разговор, состоявшийся с эмиром Кувейта в этот же день. Позвонив эмиру после полудня, Хусейн поинтересовался: «Как поживаешь, о шейх Джабер?» «Слава Аллаху, чувствую себя хорошо, уже отобедал», — последовал ответ. «Клянусь Аллахом, — сказал Саддам, — завтракать в Кувейте ты уже не будешь!»

Вторжение

2 августа 1990 года в 2.00 часа ночи иракская группировка, насчитывавшая 120 тыс. солдат и 350 танков, вторглась на территорию Кувейта. Вторжение происходило по двум направлениям: вдоль главного шоссе на Эль-Кувейт и на юг от Кувейт-Сити с целью отрезать столицу Кувейта от южной части страны. Иракская морская пехота, высадившись с катеров, атаковала Эль-Кувейт со стороны побережья. Иракская авиация совершила налёт на Эль-Кувейт.

Первыми на территорию Кувейта проникли иракские спецназовцы, расчищая дорогу основным силам. Иракские войска не встретили серьёзного сопротивления, только отдельные кувейтские части смогли дать им бой.

За полчаса до начала наступления основных иракских сил, в 01.30 иракский спецназ предпринял попытку высадиться с вертолетов на Дасманский дворец с целью захвата эмира Кувейта, однако гвардия эмира, поддерживаемая танками М-84, сорвала эту атаку, нанеся значительные потери иракцам. Это дало эмиру возможность спастись бегством, эвакуировавшись на вертолете в соседнюю Саудовскую Аравию. В 5:00 к дворцу подтянулись основные силы иракской армии. Бой за дворец продолжался до конца дня 2 августа. В итоге повреждённый дворец был занят иракскими подразделениями и разграблен. В этом бою погиб младший брат эмира Фахад аль-Ахмед аль-Джабер.

Помимо боя за Дасманский дворец, достаточно крупное сражение, известное, как «Битва за мосты» произошло 2 августа в Аль-Джахре — западном пригороде Кувейт-Сити, на шоссе Салми — Аль-Джахра. В 04.30 утра 35-я танковая бригада кувейтской армии под командованием полковника Салема аль-Масуда получила приказ выдвинуться в район Аль-Джахры, чтобы помешать наступлению колонны иракских войск на Эль-Кувейт. Уже в 05.00 подразделения 35-й бригады начали выдвижение, но из-за недостатка времени бригада пошла в бой в неполном составе. Из двух танковых батальонов бригады, оснащенных британскими танками «Чифтен», в бою участвовал только один, при поддержке роты БМП-2 и батареи 155-мм орудий. В 05.30 танковая дивизия Республиканской гвардии Ирака «Хаммурапи», оснащенная танками Т-72 и БМП, вошла в Эль-Кувейт. Дивизия двигалась походной колонной, и встреча с кувейтскими танками стала для иракцев неожиданностью. Поэтому кувейтцы смогли задержать их и боевые действия в Аль-Джахре продолжались до второй половины дня 4 августа. При этом было уничтожено 25 иракских Т-72, а с кувейтской стороны было потеряно 2 «Чифтена». Но затем 35-я бригада была вынуждена выйти из боя из-за недостатка горючего и боеприпасов и отступить на территорию Саудовской Аравии.

К 4 августа кувейтская армия была полностью разгромлена, а территория страны была взята под контроль иракскими войсками.

Потери

Потери живой силы

Потери Ирака: захват обошёлся Ираку в 295 человек погибшими и 361 раненым.

Потери Кувейта: как сообщают ку­вейтские источники, 4200 военнослужащих вооружённых сил Кувейта были убиты и 12000 захвачены в плен.

Потери бронетехники

Потери Ирака: было потеряно 120 единиц бронетехники.

Потери Кувейта: перед началом войны имелось: около 150 танков «Чифтен», 70 «Виккерс», 40 «Центурион» и 6 M-84. Также имелось 100 разведывательных бронеавтомобилей «Саладин», 90 «Феррет», 245 БМП-2, 231 бронетранспортёр M113, 56 ракетных M901 ITV, 130 «Сарацин», 100 TH-390, 62 V-300 и 20 V-150. Около 110 единиц артиллерии. Практически все они были потеряны. Только остаткам некоторых подразделений с 30 - 40 танками «Чифтен», «Виккерс» и несколькими M113 удалось уйти в Саудовскую Аравию.

Потери авиации

Потери Ирака

Потери иракской авиации составили 39 самолётов и вертолётов:

• 1 Су-22 (причина неизвестна, лётчик числится пропавшим без вести, вероятно сбит ЗРК)
• 1 МиГ-23БН (предположительно небоевая потеря, лётчик погиб, по другой версии сбит ЗРК)
• 1 Super Frelon (предположительно сбит)
• 1 SA.342 Gazelle (сбит зенитным огнём)
• 1 Ми-25
• 1 Bell 412
• 1 Bo.105
• 32 Ми-8 (по большей части потеряны по небоевым причинам (ошибкам лётчиков))

Потери Кувейта

Потери кувейтской авиации составили от 43 до более чем 49 самолётов и вертолётов:

• 10-16 Mirage F.1 (2 уничтожено на земле, остальные захвачены в качестве трофеев)
• 8+ A-4 Skyhawk (3 разбилось и не менее 5 захвачено в качестве трофеев)
• 6 Hawk T.Mk.64 (захвачены в качестве трофеев)
• 5 SA.342 Gazelle (включая 3 сбитых)
• 3 Super Puma
• 1 L-100-30 Hercules (захвачен в качестве трофея)

Иракцы в качестве трофеев захватили 10 кувейтских авиалайнеров и перегнали их к себе. В их числе:

• 5 Airbus A.310
• 3 Airbus A.300
• 2 Boeing 767

Остатки кувейтской военной авиации также успели перебазироваться в Саудовскую Аравию.

Потери Великобритании

• 1 пассажирский авиалайнер Boeing 747 G-AWND (захвачен иракцами вместе с экипажем и пассажирами)

Потери флота

В ходе двух дней войны иракская армия потопила 17 кувейтских военных кораблей различных классов и захватила 6 ракетных катеров. Потери Ирака составили 4 ракетных катера.

Другие потери

Кроме этого были захвачены тысячи единиц кувейтского ракетного вооружения (включая ПТРК TOW, ракеты «воздух-воздух», «земля-земля» и ЗРК).

Аннексия Кувейта

Во время вторжения иракские силы якобы способствовали «революции», устроенной кувейтскими военными и провозгласили марионеточную Республику Кувейт. Основанное «Временное правительство свободного Кувейта» включало 9 кувейтских офицеров-коллаборационистов, во главе которых стоял Алаа Хусейн Али, номинальный глава государства (Rais al-Wuzara), главнокомандующий, министр обороны и внутренних дел. Республиканский режим обвинял монархистов в антинародной, антидемократической, проимпериалистической и просионистской политике, а также в обогащении за счёт присвоения национальных ресурсов.

8 августа иракское правительство объявило о «слиянии» Кувейта с Ираком. Совет революционного командования Ирака заявил: «Свободное временное кувейстское правительство решило просить соплеменников в Ираке, руководимых рыцарем арабов и вождем их похода президентом фельдмаршалом Саддамом Хусейном, о принятии их как сыновей в их большую семью, о возврате Кувейта в состав великого Ирака, родины-матери, и об обеспечении полного единства Ирака и Кувейта». Хуссейну Али предоставили пост заместителя премьер-министра Ирака. 28 августа Кувейт был объявлен 19-й провинцией Ирака, губернатором был назначен Али Хассан аль-Маджид.

Международная реакция

2 августа 1990 года Совет Безопасности ООН принял резолюцию № 660 призывающую к немедленному выводу иракских войск из Кувейта.

США, Великобритания и Франция арестовали иракские счета в своих банках и ввели эмбарго на поставки оружия Ираку.

2 августа 1990 года на заседании Совета Безопасности в Вашингтоне, президент США Джордж Буш-старший, под влиянием главы Центрального Командования Нормана Шварцкопфа и председателя Объединённого Комитета Начальников Штабов Колина Пауэлла, решил послать войска в регион Персидского залива.

Существовала вероятность, что Саддам Хусейн вслед за Кувейтом решит вторгнуться и в Саудовскую Аравию. Космическая разведка США выявила выдвижение к границам Саудовской Аравии по крайней мере семи дивизий иракской армии. Радио Багдада сообщило о формировании девяти новых пехотных, одной танковой дивизии и одной дивизии Республиканской гвардии. С 6 августа началась переброска сухопутных войск Саудовской Аравии на север, к границе с оккупированным Кувейтом.

3 августа 1990 года СССР присоединился к эмбарго.

4 августа о прекращении поставок оружия Ираку объявил Китай.

8 августа 1990 года президент США Джордж Буш предъявил Саддаму Хуссейну требование о выводе войск из Кувейта без всяких переговоров и условий.

Американские войска (82-я воздушно-десантная дивизия) начали прибывать в Саудовскую Аравию 8 августа в рамках операции «Щит пустыни».

Последствия

Иракская оккупация Кувейта продолжалась 7 месяцев. В конце февраля 1991 года Кувейт был освобождён в результате военной операции, проводившейся международной коалицией во главе с США.

В 2002 году Саддам Хусейн официально извинился перед Кувейтом за вторжение и оккупацию. Кувейтская сторона отвергла извинение.

Отрывок, характеризующий Вторжение Ирака в Кувейт

За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.