Вторжение пришельцев
Вторжение пришельцев — направление в книгах и фильмах жанра научной фантастики, в котором враждебные внеземные формы жизни нападают на Землю с намерением уничтожить или заменить людей, включить их в рабскую колониальную систему, употребить в качестве еды или иным способом уничтожить или поработить человечество.
Содержание
История
Предпосылкой к идее вторжения послужило открытие в 1877 году Д. Скиапарелли т. н. марсианских каналов и возникшие предположения о высокоразвитой инопланетной цивилизации, построившей эту сеть. Теория Фламмариона — Лоуэлла увлекла уже хорошо известного фантаста Герберта Уэллса, и он в 1896 году опубликовал статью «Марсианский разум». В ней он доказывал: «Если принять идею об эволюции живой протоплазмы на Марсе, легко предположить, что марсиане будут существенно отличаться от землян и своим внешним обликом, и функционально, и по внешнему поведению; причем отличие может простираться за границы всего, что только подсказывает наше воображение». Окончательным толчком к идее послужила прогулка с братом, Фрэнком Уэллсом, и странное предположение последнего, навеянное действиями «цивилизаторов» из Европы по отношению к аборигенам Тасмании: что будет, если вдруг обитатели каких-то неведомых космических миров высадятся на Земле не с целью знакомства с людьми, но с целью захвата и покорения нашей планеты?
В 1898 году Герберт Уэллс выпустил повесть «Война миров», в которой описывалось вторжение хорошо вооружённых марсиан в Англию.
С точки зрения приоритета Герберт Уэллс не стал первооткрывателем. Тему инопланетного вторжения до него разрабатывали и другие авторы. Например, в 1887 году, за десять лет до Уэллса, рассказ об инопланетных захватчиках «Ксипехузы» опубликовал Жозеф-Анри Рони-старший. Но в «Войне миров» эта тема обрела совершенное воплощение. Уродливые марсиане на боевых треножниках, вооруженные тепловыми лучами, навсегда стали частью мировой культуры.[1]
С точки зрения адептов теории криптократии вторжение пришельцев давно началось и в настоящий момент происходит его «тайная фаза», предшествующая полномасштабному вторжению «которое начнется, когда инопланетяне соберут достаточно информации» (подготовят плацдарм и т. п.). Ярким примером подобного взгляда на вещи служит популярный телесериал «X-files» («Секретные материалы»).
В произведениях культуры и искусства
- в литературе
- Г. Уэллс «Война миров»
- Р. Хайнлайн «Кукловоды»
- Р. Хайнлайн «Звездный десант»
- Э.Ф. Рассел «Зловещий барьер»
- О.С. Кард «Игра Эндера»
- в кинематографе
См. Категория:Вторжение пришельцев
- компьютерные игры
Критика жанра
Вторжение пришельцев было обычно метафорой во время холодной войны, показывающей страх перед внешней (напр., Советский Союз) оккупацией и уничтожением американской нации. Примеры таких историй: «Освобождение Земли» писателя Уильяма Тенна, «The Body Snatchers» и фильм «Марс атакует!».
Станислав Лем скептически отзывался о вторжениях в фантастике с логической точки зрения: в послесловии к «Пикнику на обочине» (1977) указал, что почти вся последующая фантастика упустила причину нападения у Уэллса (умирающего Марса, ставшего позже одним из главных паттернов) и принялась опошлять её «инсинуациями и параноидальным бредом» о вторжениях даже мощных внеземных цивилизаций, что эквивалентно мобилизации всей армии крупной державы ради «захвата продуктового магазина». В результате научная фантастика «заменила уэллсовский межпланетный дарвинизм на садизм, ставший постоянной составляющей космических отношений между цивилизациями», когда вся мотивация фактически сводится к наслаждению угнетением, таким образом гипертрофированно проецируя человеческую агрессию и страхи. Некоторые произведения вводили гуманистическое толкование вторжений и угроз — ради спасения человечества высшими цивилизациями от самоуничтожения, что было популярным во время холодной войны[2].
См. также
Напишите отзыв о статье "Вторжение пришельцев"
Примечания
Ссылки
- [www.sf-encyclopedia.com/entry/invasion Invasion] — статья из The Encyclopedia of Science Fiction
| ||||||||||||||||||||||||
|
Это заготовка статьи о литературе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Вторжение пришельцев
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?
Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.
Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.
Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.
Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
