Второе антипартизанское наступление
| Второе антипартизанское наступление Друга непријатељска офанзива | |||
| Основной конфликт: Народно-освободительная война Югославии | |||
 Карта боевых действий | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место |
Восточная Босния | ||
| Итог |
стратегическая победа югославских партизан | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Второе антипартизанское наступление (серб. Друга непријатељска офанзива, сербохорв. Druga neprijateljska ofanziva/ofenziva), в немецкой историографии Операция в Юго-Восточной Хорватии (нем. Unternehmen Südost Kroatien) — вторая крупная военная операция на Югославском фронте Второй мировой войны после оккупации немецкими войсками Югославии, в ходе которой объединённые силы немцев, хорватов и итальянцев пытались уничтожить силы югославских партизан в Восточной Боснии. Операция велась с 15 января по 4 февраля 1942 года. В состав Второго антипартизанского наступления включается и так называемая Озренская операция, в ходе которой на территории между реками Босна и Спреча немцы также проводили карательные антипартизанские действия.
В ходе этой операции немцам противостояли красные партизаны Иосипа Броза Тито и некоторые части сербских четников, которые не перешли на сторону Драже Михаиловича, объявившего Тито своим врагом. Проблемой был тот факт, что большую часть партизан Тито составляли крестьяне и рабочие, не прошедшие должную военную подготовку за исключением срочной службы в Югославской королевской армии. Им же противостояли 20 тысяч четников, перешедших на сторону гитлеровцев и проводивших политику отказа от сопротивления немцам. Тем не менее, в Восточной Боснии четники и партизаны действовали единым фронтом.
В ходе операции партизанам удалось избежать серьёзных потерь в ходе столкновений с немцами, уклоняясь от боёв, а также закрепиться около Фочи и обойти итальянские части. Неудачные попытки немцев подавить партизанское движение в Боснии привели к тому, что вскоре произошло и Третье антипартизанское наступление, известное как операция «Трио».
Содержание
Ситуация перед операцией
В начале осени 1941 года силы антинемецкого сопротивления — шесть отрядов партизан Тито и пять отрядов четников — закрепились в Восточной Боснии на территории между реками Дриной, Босной и Спречей, разгромив неприятельские гарнизоны, присутствовавшие там, и захватив стратегически важные объекты. Несмотря на это, между партизанами и четниками случился серьёзный конфликт, поскольку четники начали вести разрушающую деятельность. После откола четников от антифашистского движения к декабрю 1941 года в распоряжении партизан осталась первая пролетарская бригада, а также два отряда партизан — отряд «Звезда» и романийский отряд.
Силы сторон
Немецкие войска
Разбив партизан в Западной Сербии и уничтожив Ужицкую Республику, немецкие войска двинулись в Восточную Боснию, которая была в составе НГХ, чтобы подавить партизанские выступления и восстановить контроль над территорией. Для операции была подготовлена 342-я пехотная дивизия, которая после завершения первого антипартизанского наступления была потом переброшена на Восточный фронт. Подготовка к операции была осложнена действиями болгарских антифашистов в Восточной Сербии, что потребовало перегруппировать немецкие войска. В помощь 342-й пехотной дивизии, которая наступала с линии Зворник-Вышеград, были выделены 718-я пехотная дивизия, а также 12 батальонов усташей и войск из домобранства. Всего же численность войск Германии составляла 33 тысячи человек, которых поддерживали артиллерия, бронетехника и авиация.
Югославские войска
Партизаны сумели собрать помимо пролетарской бригады и двух отрядов (отряда «Звезда» и отряда из Романии) ещё и третий, партизанский отряд из Бирача (всего пять тысяч человек). Помощь оказали и четники, отправив отряды из Сребреницы, Власеницы, Рогатицы и бригаду из Цера. Дело осложнялось тем, что войска были разбросаны по территории Боснии между разными гарнизонами противника, связь между отрядами не была полностью налажена, а холодная погода ограничивала возможности партизан в захвате стратегических точек и налаживании связи.
Битва
Подготовка к нападению
Осведомлённые о предстоящем немецком наступлении, четники отдали приказ своим войскам не вести огонь по немецким солдатам, чтобы показать свою лояльность германскому командованию. Партизанские силы были недостаточны для успешного и долгого противостояния немецким войскам, поскольку некоторые из партизан перешли на сторону противника. Дабы избежать паники и дезорганизации сопротивления, штаб Командования Народно-освободительных партизанских сил Югославии решил отказаться от тактики обороны территории и отдал приказ о проведении всех возможных диверсий: атаковать врагов с тыла, перекрывать и уничтожать пути снабжения и т.д. При этом партизанам рекомендовалось сохранить как можно больше сил и нанести как можно больший урон противнику.
Нападение немцев
15 января 1942 немецкие войска начали атаку в центральную часть Восточной Боснии, слабо защищённой партизанами. При поддержке артиллерии полк домобранства и два немецких полка (397-й и 399-й пехотные полки) начали наступление от линии Зворник-Цапарде.
Отряд из Бирача, который находился на линии атаки тех самых трёх полков, оказал неожиданное сопротивление, поскольку некоторые четники отказались выполнять приказ командования о запрете на атаку немецких войск. Тем не менее, неприятельские войска при поддержке танкового батальона, сломили сопротивление партизан и захватили населённые пункты Дриняча, Нова-Касаба и Шековичи. Четники частично перешли на сторону противника, а частично разбежались в панике, в то время как отряд из Бирача успел отступить и начал проводить массовые диверсии, разрушая пути и обрывая линии коммуникации. 17 января в селе Петровичи домобранская рота попала в партизанскую засаду и потеряла 138 человек. Тем временем немецкие войска взяли Братунац, Сребреницу и Власеницу и двинулись к Хан-Пиеску и Романии, пытаясь предотвратить атаку из Вышеграда, Сараево и Кладни.
Параллельно войска противника вторглись на свободную территорию. 16 января 398-й пехотный полк покинул Вышеград и вскре подошёл к Рогатице. 738-й пехотный полк и четыре батальона домобранства выдвинулись из Сараева и Пале. Одна из колонн направилась к Сетлине и Рогатице, а вторая двинулась к Романии, где и попала в засаду партизан. 21 января 750-й пехотный полк из Тузлы направился через Кладню к Олову. Партизанские войска организовывали многочисленные засады на пути противника и наносили ему урон. Особенно упорным было сопротивление в Рогатице и Сетлине, в Мокро и Ступарах.
Чтобы не попасть в окружение, штаб командования перебросил 1-ю пролетарскую бригаду из региона Средни, где была отбита атака, через Романию и Гласинац к Яхорине и далее к Фоче, где параллельно вёл борьбу дурмиторский отряд. Однако бригада выбрала более короткий, но опасный путь через реку Босну, далее на Сараевское поле и равнину Игман, откуда они попали в район Трново к городу Калиновик, к местному отряду партизан. Этот смелый и рискованный поход вошёл в историю Югославии как «Игманский марш», поскольку партизаны смогли пробраться к Сараево и своим появлением частично парализовали действия германских войск.
Вражеские силы смогли к 22 января занять большую часть территорий и взять под контроль линии коммункации, но партизаны не прекратили сопротивление, избегая прямых столкновений с немецкими войсками и игнорируя пропаганду четников. Серьёзные потери понесли 5-й и 2-й батальон 1-й пролетарской бригады 21 января в Пьеноваце и Белых Водах, когда войска из этих соединений попали под огонь партизан (на солдатах батальона была немецкая униформа). В Пьеновце погибли 59 человек, четверо ранены. В Белых Водах погибло 14 человек, пять было ранено.
Вторая фаза атаки: Озренская операция
После перегруппировки 9 немецких и 12 усташских батальонов суммарной численностью около 17 тысяч солдат с 29 января по 4 февраля провели Озренскую операцию, уничтожая озренский отряд. На территории между реками Босной и Спречей, на линии Завидовичи-Добой-Тузла завязалась крупная битва. Озренский отряд в составе 1200 человек успешно отбил атаку — отступая, он завлёк врага в ловушку, а затем контратаковал его позиции и вернул контроль партизанам над боснийскими землями.
После битвы
Немецкое наступление в Восточной Боснии завершилось без каких-либо серьезных успехов. Хотя немецкие войска прорвались в Боснию и нанесли урон партизанским войскам, разорвав связь между отрядами, но они не смогли полностью подавить сопротивление на захваченной территории. После безуспешных попыток подавить любые выступления партизан, немцы отступили, оставив несколько гарнизонов, которые должны были как-либо сдерживать югославов.
В операции было убито и ранено около 400 немецких солдат и офицеров. 464 человека погибли от болезней. Потери в Озренской операции составили 330 человек. О потерях среди партизан неизвестно ничего.
Логическим продолжением операции является Игманский марш-бросок, в ходе которого с 26 по 27 января остатки югославских партизанских войск ушли на запад в Романию, спасаясь от преследования немцев.
См. также
- Первое антипартизанское наступление
- Югославский фронт Второй мировой войны
- Народно-освободительная армия Югославии
- Югославские войска на родине
- Движение Сопротивления
Напишите отзыв о статье "Второе антипартизанское наступление"
Литература
- Энциклопедия Югославии (3-й том). Югославский типографский завод «Мирослав Крлежа». Загреб, 1984
Отрывок, характеризующий Второе антипартизанское наступление
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.
Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
