Второй интернационал

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Второ́й интернациона́л, также Социалистический интернационал или Рабочий интернационал — международное объединение социалистических рабочих партий, созданное в 1889 году. Продолжил традиции Первого интернационала, однако в нём с 1893 года не участвовали анархисты. Для постоянной связи между партиями-членами в 1900 году было учреждено Международное социалистическое бюро, находившееся в Брюсселе. Принятые Интернационалом решения не были обязательными для входящих в него партий.





Краткая история

Учреждение Интернационала

После распада международного товарищества рабочих представителями различных социалистических и рабочих партий рассматривалась идея учреждения нового международного объединения. Этот вопрос поднимался множество раз на международных конференциях и встречах, проводившихся в течение 1880-х годов.

Одной из первых таких встреч стал конгресс в городе Куре (Швейцария) в октябре 1881 года. Участниками конгресса были многие крупные деятели социал-демократического и рабочего движения, включая Вильгельма Либкнехта, Павла Аксельрода, Петера МакГуайра, Жюля Жоффрена, Бенуа Малона и других. Участники конгресса признали необходимость учреждения нового Интернационала, однако, по их мнению, не было достаточных условий для этого. Проходившая в Париже в 1886 году международная рабочая конференция отметила рост и консолидацию социал-демократических партий в большинстве капиталистических стран[1].

К 100-летию Великой французской революции 14 июля 1889 года в Париже начал работу международный социалистический рабочий конгресс, инициатором которого стали марксистские социал-демократические партии. Он стал первым конгрессом Второго интернационала. На нём были представлены 383 делегата из 19 стран. Среди участников конгресса были представители как марксистского, так и анархистского течения[2][3]; самой многочисленной была делегация СДПГ во главе с В. Либкнехтом.

Интернационал до 1914 года

До начала 1900-х годов в Интернационале преобладала революционная точка зрения. На конгрессах принимались решения о невозможности союза с буржуазией, недопустимости вхождения в буржуазные правительства, протесты против милитаризма и войны и т. п. Важную роль в деятельности Интернационала вплоть до своей смерти в 1895 году играл Фридрих Энгельс.

В 1889 году Интернационал установил международное празднование дня 1 мая в память о «Хеймаркетских мучениках» — чикагских анархистах, погибших за 8-часовой рабочий день. В 1910 году Интернационал объявил 8 марта Международным женским днём.

На 2-м (16-22 августа 1891, Брюссель) и 3-м (6-12 августа 1893, Цюрих) конгрессах были приняты резолюции о необходимости создания национальных социалистических партий и о сочетании парламентских и внепарламентских методов борьбы.

На 4-м конгрессе (27 июля — 1 августа 1896, Лондон) был осуждён колониализм, а также закреплён разрыв между марксистами и анархистами. Но уже 5-й конгресс (23-27 сентября 1900, Париж) во время обсуждения способов завоевания политической власти рабочим классом и возможного участия социалистов в буржуазных правительствах обнаружил новую линию раскола — ортодоксальные и революционные марксисты против реформистов-бернштейнианцев, сторонников ревизии марксизма. Конгресс образовал Международное социалистическое бюро — постоянный исполнительно-информационный орган Интернационала.

6-й конгресс (14-20 августа 1904, Амстердам) пришёлся на начало русско-японской войны, определённой Интернационалом как захватническая с обеих сторон. После вступительной церемонии председательствующий обратил внимание делегатов на то, что его заместителями избраны представители социалистов воюющих стран — русский Георгий Валентинович Плеханов и японец Сэн Катаяма, тут же пожавшие друг другу руки. «Крайним средством» борьбы рабочих была признана всеобщая стачка, а не вооружённая борьба.

Русская революция 1905—1907 годов обострила размежевание в рядах Интернационала между тремя течениями: правым (Эдуард Бернштейн, Генри Гайндман, Леонида Биссолати), центристским (Карл Каутский, Рамсей Макдональд, Эмиль Вандервельде, Камиль Гюисманс, Отто Бауэр и другие австромарксисты) и левым (Роза Люксембург, Франц Меринг, Карл Либкнехт, Димитр Благоев и «тесняки», Антон Паннекук и «трибунисты»).

На 7-й конгрессе (18-24 августа 1907, Штутгарт) большевики во главе с Лениным внесли в резолюцию о профсоюзах осуждение идеи классового сотрудничества и требование признания профсоюзами социалистических принципов. Отображая нарастание угрозы империалистической войны, конгресс занимался проблемой её предотвращения и борьбы против милитаризма. Принятая резолюция за авторством Августа Бебеля призывала голосовать против военных кредитов, ввести народную милицию вместо призывной армии и вести антимилитаристскую пропаганду; согласно поправке левых, в случае войны социалисты обязывались использовать вызванный ей войной кризис для ускорения крушения капиталистического господства. Участники 9-й конгресса (24-25 ноября 1912, Базель), реагируя на угрозу перерастания Балканских войн в общеевропейскую войну, единогласно приняли манифест о солидарной борьбе против империализма.

Интернационал и Первая мировая война

В дальнейшем более значительную роль в Интернационале стали играть реформисты и, что вызвало обвинения со стороны левых в оппортунизме. Тем не менее, и революционные, и реформистские участники Интернационала накануне войны считали, что их партии, ведущие за собой 3,787 млн членов, а также 11 млн членов профсоюзов и 7 млн членов кооперативов, смогут предотвратить бойню.

Однако началом Первой мировой войны в 1914 году большая часть партий и профсоюзов, отказавшись от классовой борьбы, встала на точку зрения классового мира и защиты отечества. Отдельные вожди оказались в рядах коалиционных оборонческих правительств (в том числе такой «ортодоксальный марксист», как Жюль Гед, в то время как умеренный реформист Жан Жорес вплоть до своего убийства яростно боролся против войны). Конференции социалистов стран Антанты (февраль 1915, Лондон) и Центральных держав (апрель 1915, Вена) поддержали «войну до победного конца». Лишь левое меньшинство Интернационала открыто выступило против войны.

Это означало политический крах предвоенных установок интернационала на пролетарский интернационализм, международную солидарность трудящихся и всеобщую забастовку в ответ на войну. Сторонники революционной борьбы стали называть Второй интернационал «Жёлтым интернационалом». Фактически в 1914—1918 годах Интернационал не функционировал, была прекращена деятельность Международного социалистического бюро.

Входившие в Интернационал радикальные революционные и центристские элементы, стоявшие на интернационалистических позициях, провели в 1915 году в Циммервальде (Швейцария) собственную конференцию, положив начало Циммервальдскому объединению, на основе которого позже возник Третий интернационал (Коминтерн).

Восстановление Интернационала после войны

По окончании войны в феврале 1919 года в Берне прошла конференция, в которой участвовали большинство старых социал-демократических партий. Одним из главных вопросов конференции в Берне была оценка Октябрьской революции в России. На этой конференции было провозглашено создание Международной социалистической комиссии. В резолюциях, принятых в Берне, говорилось о начале возрождения Второго интернационала. В советской историографии это объединение также именовалось как «Бернский интернационал». На Люцернской конференции 1919 года большинство высказалось за Версальский мирный договор и учреждение Лиги Наций. В июле 1920 года в Женеве (Швейцария) прошёл конгресс, официально провозгласивший воссоздание Второго интернационала.

В свою очередь, ряд партий и групп — английская Независимая лейбористская партия, германские независимые социал-демократы, французская социалистическая партия (СФИО), русские меньшевики и эсеры, австрийские социал-демократы и некоторые другие — разойдясь со Вторым интернационалом в вопросе о поддержке империалистической войны и гражданского мира и не будучи допущены в Коминтерн, образовали в начале 1921 года так называемый «Двухсполовинный» или Венский интернационал, официально называвшийся Международным рабочим объединением социалистических партий. В мае 1923 года состоялось объединение Венского интернационала с Вторым интернационалом, в результате чего образовался Рабочий социалистический интернационал.

Правопреемником Второго Интернационала объявил себя созданный в 1951 году в западногерманском Франкфурте-на-Майне Социнтерн — Социалистический Интернационал.

Конгрессы и конференции Второго интернационала

Известные участники

Австрия: Карл Реннер.

Германия: Август Бебель, Карл Каутский, Роза Люксембург, Клара Цеткин, Вильгельм Либкнехт, Карл Либкнехт.

Голландия: Питер Йеллес Трульстра.

Грузия: Ираклий Церетели.

Италия: Филиппо Турати.

Россия: В. И. Ленин, Г. В. Плеханов, И. А. Рубанович.

Франция: Жан Жорес.

См. также

Напишите отзыв о статье "Второй интернационал"

Литература

  • Политический словарь. Под ред. Б. М. Эльцин. — М.—Л.: «Красная новь», 1924.
  • Политический словарь. Под общ. ред. А. И. Стецкого. — Л.: «Прибой», 1928.
  • Свалов А. Н. [cyberleninka.ru/article/n/sektsiya-rossii-na-londonskom-kongresse-ii-internatsionala-1896-g Секция России на лондонском конгрессе II Интернационала (1896 Г.)] // Научные ведомости Белгородского государственного университета., Т.1, выпуск 13, — 2010. — С. 163—169
  • Georges Haupt. La Deuxième Internationale, 1899—1914. Étude critique des sources, Éditions de l’EHESS, 1964

Примечания

  1. [www.marxists.org/archive/steklov/history-first-international/ch33.htm История Первого интернационала. Глава 13. Международный социалистический конгресс в Куре] (1928)  (англ.)
  2. [www.minkoff-editions.com/histoire/pages/histoire_de_la_iie__internationale.htm История Второго интернационала (1889—1914)]  (англ.) (фр.)
  3. [www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/008/055/641.htm Интернационал 2-й] (БСЭ 3-го изд.)

Ссылки

  • [www.marxists.org/history/international/social-democracy/index.htm Второй Интернационал на Marxists.org]  (англ.)
  • [tapemark.narod.ru/kommunizm/052.html Интернационал II (1889—1914)] (словарь «Научный коммунизм», 1983)
  • Интернационал 2-й // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
  • [www.archive.org/details/TheCongressOfTheLabourAndSocialistInternational Международный социалистический конгресс в Женеве (1920)]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Второй интернационал

– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.