Второй переходный период
Поделись знанием:
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
|
Правители (фараоны, префекты, епархи, номархи ) |
| редактировать |
Второй переходный период в истории Древнего Египта (1715 — ок. 1554 до н. э., XIV—XVI династии).
После падения XIII династии Египет распадается на самостоятельные номы[1]. Претендующая на звание общеегипетской, XIV династия, утвердившаяся в Ксоисе, фактически контролирует лишь часть Дельты.
Около 1675 до н. э.[1] в Египет вторгаются гиксосы, создавшие в середине XVII века до н. э. обширный племенной союз на территории Палестины и северной Аравии, и подвергают его страшному разгрому. Они захватывают Дельту и делают своей столицей крепость Аварис в восточной её части. Их успеху способствовало то, что они, в отличие от египтян, использовали в военном деле коней[2].
Гиксосские вожди принимают титул фараона (XV—XVI династии[1]). Однако, им не удается добиться реального подчинения всей долины Нила, под их властью фактически находится только Нижний Египет. Хотя часть верхнеегипетских номархов[2] и признает владычество гиксосов, эта зависимость остается скорее формальной, и она ограничивается уплатой дани.
На юге Верхнего Египта образуется самостоятельное Фиванское княжество. Лишь в начале XVII века до н. э. гиксосскому фараону Хиану удается установить контроль над всем Верхним Египтом. Но после его смерти Фивы вновь обретают независимость, и фиванские правители провозглашают себя фараонами (XVII династия). Последний её представитель, Камос, подчиняет остальные верхнеегипетские номы[2] и, несмотря на противодействие знати, начинает при поддержке рядовых воинов борьбу за изгнание гиксосов. Он совершает успешный поход в Дельту и принуждает их отступить к Аварису.
Решающего перелома в войне с чужеземцами добивается брат и наследник Камоса Яхмос I: он одерживает несколько побед и захватывает после трехлетней осады Аварис. Изгнание гиксосов завершается взятием крепости Шарухен в южной Палестине ок. 1554 до н. э.
Хронология Второго переходного периода
Таблица одновременного правления[3]
| XII династия (1991—1802 годы до н.э): | Верхний и Нижний Египет ещё едины |
| Верхний Египет | Нижний Египет |
|---|---|
| XIII династия (1802—1650 годы до н. э.) | XIV династия (1802—1650 годы до н. э.) |
| Абидосская династия (1650—1600 годы до н. э.) | XV династия (1650—1550 годы до н. э.): гиксосы |
| XVI династия (1650—1580 годы до н. э.) | Продолжение правления XV династии |
| XVII династия (1580—1550 годы до н. э.) | Продолжение правления XV династии |
| XVIII династия (1550—1292 годы до н. э.): | Верхний и Нижний Египет снова объединены |
- Ок. 1783 до н. э. Социальный взрыв в Египте (грандиозное восстание бедноты и рабов)[2]. Фактическое крушение Среднего царства. Приход к власти XIII и XIV династий в Фивах и в Ксоисе в Дельте, не обладавших реальной властью[2].
- Ок. 1783—1552 до н. э. II Переходный период в Египте (XIII—XVII династии). Хаос в стране, приведшая к иноземным вторжениям семитского народа гиксосов, начавших под влиянием движения индоевропейцев медленными волнами занимать Дельту.[2]
- Ок. 1700 до н. э. Нубия на время Второго переходного периода отпадает от Египта.
- Ок. 1674 до н. э. Пустынные семитские кочевые племена гиксосов (Хеку-хасет, что можно перевести примерно как «цари-пастухи») с Ближнего Востока, вооруженные боевыми колесницами[2], запряжёнными тогда ещё мало распространёнными в Египте лошадьми, поселяются в Дельте Нила, где делают столицей Аварис, и начинают набеги на остальную территорию Египта.
- Ок. 1640 до н. э. Гиксосы завоёвывают и разоряют Нижний Египет. Верхний Египет вынужден признать вассальную зависимость от гиксосов[4]. Начало власти гиксосов в Египте.
- Ок. 1640—1552 до н. э. Гиксосы в качестве XV и XVI[4] династий правят в Египте. Поклонение гиксосов богу пустыни Сетху, противнику Осириса и Хора, его сына и наследника. XVII династия из Фив (Таа I, Таа II, Камос) в союзе с критянами[4] и нубийцами пытается противостоять гиксосской власти.
- До 1500 г. до н. э. — исчезновение Группы C в Нубии.
Напишите отзыв о статье "Второй переходный период"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Shaw, Ian, ed (2000). The Oxford History of Ancient Egypt. Oxford University Press. p. 480.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 James, T.G.H. «Egypt: From the Expulsion of the Hyksos to Amenophis I.» Chapter 8, Volume II of The Cambridge Ancient History.
- ↑ [lenta.ru/articles/2014/02/11/pharaohs/ Lenta.ru: Наука и техника: Наука: В рай на чужом гробу]
- ↑ 1 2 3 K.S.B. Ryholt: The Political Situation in Egypt during the Second Intermediate Period. Kopenhagen 1997, S. 151.
Отрывок, характеризующий Второй переходный период
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.
Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
