Второстепенные персонажи комедии «Горе от ума»
Второстепенные персонажи комедии «Горе от ума» — персонажи комедии Грибоедова «Горе от ума», не являющиеся главными действующими лицами. Многие из этих персонажей имеют значительную роль в композиции комедии. Почти все второстепенные персонажи комедии сводятся к трём типам: «Фамусовы, кандидаты в Фамусовы и Фамусовы-неудачники» (О. Миллер).
Содержание
Горичи
Молодая дама Наталья Дмитриевна и её муж Платон Михайлович. Оба старые знакомые Чацкого, что становится известным в 5 явлении третьего действия. Горичей Грибоедов изображает, иронически улыбаясь.
Чацкий
Моложе вы, свежее стали;
Огонь, румянец, смех, игра во всех чертах.
Наталья Дмитриевна
Я замужем.
Чацкий
Давно бы вы сказали!
Тугоуховские
Тугоуховские приезжают на бал к Фамусову одними из первых. Они супруги, и приехали сюда главным образом для поиска богатых женихов для своих дочерей. В их поле зрения попадает и Чацкий, но так как тот не богат, они быстро теряют к Чацкому интерес. Князь Тугоуховский, следуя логике фамилии, глух. Почти все его реплики — междометия. Он подкаблучник, ни в чём не ослушивается жену. Княгиня отличается злым нравом и язвительностью.
Хрюмины
Графини Хрюмины: бабушка и внучка. Внучка — злая старая дева. На её едкие замечания Чацкий отвечает не менее резко. Её он сравнивает с французскими модистками.
Загорецкий
Особое место в комедии занимают Репетилов и Загорецкий. Критики относят их к второстепенным героям, но они не ярые его защитники, явным образом они ничего плохого Чацкому не делают, но именно их «молчаливое согласие» решает важные вопросы в жизни других людей. Загорецкий представляется автором как завсегдатай гостиных и столовых, «лгунишка, картёжник и вор».
|
Тугоуховские, Хрюмины, Загорецкий — сатира на московское общество тех времен.
Репетилов
Репетилов появляется в комедии в четвёртом действии в качестве гостя на балу у Фамусова. Появляется последним: он приезжает на бал, когда уже все гости разъезжаются по домам. Репетилов сам себе даёт яркую характеристику: «Я жалок, я смешон, я неуч, я дурак» (IV, 4). Он пустой болтун и не может быть другом Чацкого, так как сам принадлежит больше к фамусовскому обществу. Он получает «говорящую» фамилию, образованную от латинского глагола repetere, что значит «повторять». Репетилов болтает, бездумно перескакивая с одной темы на другую. Далее он откровенничает, рассказывая о своей жизни, и тем самым разоблачает сам себя: он, как и все вокруг, мечтал о карьере, но вместо того, чтобы честно служить, выбрал более лёгкий путь — задумал породниться с большим человеком, почти министром. Здесь он преуспел — женился на дочери важного чиновника, но тесть, боясь упрёков в семейственности, не стал помогать Репетилову в карьерном росте. В отставке Репетилов, как и Фамусов, отдаётся развлечениям (обедам, балам, картам), — правда, ещё с большим энтузиазмом.
«Сам бредил целый век обедом или балом!
Об детях забывал! Обманывал жену!
Играл! проигрывал! в опеку взят указом.
Танцовщицу держал! и не одну: Трёх разом!
Пил мёртвую! не спал ночей по девяти! (IV, 4)»
Репетилов также относится к московским «болтунам-либералам», то есть к тем, кто много говорит про то, как в стране плохо, придирается, но на деле ничего не делает. Он подробно описывает собрания клуба, в которых принимает участие, и на которых, кстати, ни он, ни другие члены клуба ничего не делают.
«И вместе, глядь, водевильчик слепят,
Другие шестеро на музыку кладут,
Другие хлопают, когда его дают. (IV, 3)»
Он является своеобразным «кривым зеркалом» Чацкого. Болтовня Репетилова подчёркивает серьёзность Чацкого, но в то же время эти два персонажа похожи: Репетилов трещит без умолку обо всём на свете, а Чацкий высказывает свои «передовые убеждения» перед Фамусовым, Скалозубом и т. п. Понятно, что умную проповедь главного героя в доме Фамусова никто не услышит, и это заставляет Чацкого «метать бисера перед Репетиловыми и проч.» Автор подчеркивает, что Репетилов способен лишь повторять на словах высокие идеи декабристов, не вникая в их истинный смысл. Он становится центральной фигурой четвёртого действия. Около него останавливаются разъезжающиеся с бала гости, начиная с Чацкого, и из разговоров гостей с Репетиловым до него доходит сплетня о сумасшествии.
Петрушка
Слуга в доме Фамусова. К нему обращается Фамусов со словами, ставшими крылатыми:
Читай не так, как пономарь,
А с чувством, с толком, с расстановкой.
| ||||||
Напишите отзыв о статье "Второстепенные персонажи комедии «Горе от ума»"
Отрывок, характеризующий Второстепенные персонажи комедии «Горе от ума»
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
