Вульгата

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

    Портал Библия

ХристианствоИудаизм

Вульга́та (лат. Biblia Vulgata — «Общепринятая Библия») — почётный титул, применяемый к латинскому переводу Священного Писания, восходящему к трудам блаженного Иеронима. Предыдущим (до Вульгаты) латинским переводам Библии присвоено название Vetus Latina (старолатинские, также именуются лат. Itala). C XVI века Вульгата является официальной латинской Библией католической церкви.

Из-за огромного числа несогласованных между собой рукописей Библии, Папа Римский Дамасий в 380-е годы распорядился привести в порядок латинский перевод, работа над которым шла, по крайней мере, до кончины Иеронима в 420 году. Несмотря на то, что этот перевод стал в Римской церкви нормативным, старолатинские версии активно использовались и воспроизводились до XII—XIII веков[1]. Термин «Вульгата» возник в конце средневековья — по-видимому, впервые его употребил Якоб Фабер[2].

Уже к IX веку текст Вульгаты подвергся искажениям (скриптории не успевали выпускать достаточное количество копий с авторитетных рукописей), и возникла необходимость создания единообразной редакции, которой занимались Алкуин и Теодульф. Алкуин, однако, решал практическую задачу создания стандартного текста для монастырей и школ Франкской империи, в то время как Теодульф стал предтечей современных методов критического библейского издания[3]. К XIII веку вновь возникла потребность полного и систематического очищения латинской Вульгаты от искажений, за которое брались целые сообщества учёных, особенно Парижского университета. Всего за период V—XV веков сохранилось более 10 000 рукописей Вульгаты, в которых представлено около 300 вариантов расположения библейских книг и множество других расхождений.

Текст Вульгаты был воспроизведён немецким типографом Иоганном Гутенбергом в его первой печатной книге 1456 года. Первое критическое издание Вульгаты было выпущено в 1528 году во Франции Робером Этьеном. В 1546 году на Тридентском соборе был официально признан авторитет Вульгаты и принято постановление об её изданиях quam datissime (то есть насколько возможно, без ошибок). К тому времени вышло более 150 изданий Вульгаты самого разного качества. Папа Сикст V в 1585 году назначил авторитетную комиссию для образцового издания и сам принимал в ней участие. Сикстинское издание вышло в 1590 году, но после смерти Папы было изъято. Официальной латинской Библией Римско-католической церкви стала «Климентова Вульгата», впервые опубликованная в 1592 году.

Наиболее полным критическим изданием Нового Завета Вульгаты, учитывающим все известные на тот момент рукописи, является Оксфордское издание, начатое Джоном Вордсвортом, епископом Солсбери, который предпринял попытку восстановить первоначальный текст перевода Иеронима. Его публикация заняла 65 лет: с 1889 по 1954 год. В 1969 году Вюртембергское Библейское общество выпустило критическое издание Вульгаты (так называемое Штутгартское), осуществлённое как католическими, так и протестантскими учёными. Его текст напечатан без пунктуации и разбивки на стихи, как в древних рукописях.

Папа Пий X в 1907 году поручил Ордену бенедиктинцев предпринять новый поиск древних рукописей Вульгаты и восстановить текст Иеронима в возможно более чистой форме, чтобы заменить Климентово издание, признанное не вполне удовлетворительным. Во исполнение этого в 1914 году была создана Комиссия Вульгаты. В 1926—1995 годах был выпущен полный Ветхий Завет, но практическая надобность в этом издании отпала ещё в середине века.

После Второго Ватиканского собора было начато издание «Новой Вульгаты» (Nova vulgata bibliorum sacrorum editio), предназначенной для использования в реформированном чине литургии и отражающей достижения современной текстологии. Издание было утверждено и провозглашено типовым (editio typica) папой Иоанном Павлом II в 1979 году и стало новым официальным текстом Библии, принятым в Католической церкви. В 1986 году вышло в свет второе типовое издание Новой Вульгаты, в которое были внесены некоторые изменения для достижения большей ясности и большего единообразия текста[4].





История создания

К концу IV века возникла потребность в едином и достоверном тексте латинской Библии, на котором Западная церковь могла бы основывать своё учение. По словам Б. Мецгера, «разные версии были так перемешаны и искажены, что не нашлось бы и пары согласующихся друг с другом рукописей»[2]. В результате Папа Дамасий I поручил эту задачу Софронию Евсевию Иерониму. Получив хорошее латинское образование, он приступил к изучению греческого и еврейского языков в зрелом возрасте, однако владел библейским ивритом лучше, чем Ориген, Ефрем Сирин и Епифаний Кипрский. Папа Дамасий вызвал Иеронима в Рим в 382 году в качестве советника при соборе и оставил у себя в должности секретаря. Иерониму предстояло, не создавая нового перевода, отредактировать имеющиеся, приведя их в соответствие с оригиналом[5].

Ещё до отъезда из Рима в 385 году, Иероним успел пересмотреть и отредактировать текст Четвероевангелия. Поселившись в Вифлееме, Иероним получил доступ к обширной библиотеке Кесарии Палестинской, в которой сохранялась и Гексапла. Таким образом, он впервые перевёл 39 книг еврейской Библии непосредственно с иврита и арамейского, причём Псалтирь оказалась в двух версиях: сначала Иероним сверил перевод Септуагинты с Гексаплой (так называемая Галликанская Псалтирь), но позднее сам же сделал новый перевод с еврейского языка («ex Hebraica veritate»). Последний вариант имел широкое распространение до IX века — реформы Алкуина[6][7][8].

Переводческая деятельность Иеронима хорошо документирована им самим в переписке с другими учёными и богословами, значительная часть его посланий сохранилась и публикуется вместе с текстами Вульгаты. Именно в своих посланиях Иероним определил неканонические книги Ветхого Завета, имеющиеся в Септуагинте, но отсутствующие в Танахе, и характеризовал их как апокрифы. Из ветхозаветных текстов, отсутствующих на иврите, Иероним перевёл с арамейского Товита и Юдифь, отредактировал Есфирь по Септуагинте и Даниила по переводу Феодотиона из Гексаплы. Книги премудрости Соломона, Екклесиаста, Маккавейские, Варуха, плач Иеремии, не переводились Иеронимом, и были введены в Вульгату из старолатинских версий, это заметно и по стилю[8][9].

Иероним Стридонский понимал сложность поставленной перед ним задачи. В послании папе Дамасию, публикуемом как предисловие к Новому Завету (Praefatio sancti Hieronymi presbyteri in Evangello)[10], он писал:

Ты убеждаешь меня пересмотреть старолатинскую версию, засев за разбор копий Писания, рассеянных ныне по всему миру; и поскольку все они отличаются друг от друга, ты хочешь, чтобы я решил, какая из них согласуется с греческим подлинником. Это труд любви, но труд в одно и то же время и рискованный, и дерзновенный, ибо, судя других, я выставлю себя на всеобщий суд. Кроме того, как отважусь я изменить язык мира, когда он убелён сединой, и снова вернуть его к ранним дням детства? Найдётся ли человек, учёный или неуч, который, взяв в руки этот том и поняв, что прочитанное идёт вразрез с его привычными вкусами, не разразился бы немедля бранью, не назвал бы меня фальсификатором и профаном за то, что я осмелился дополнить древние книги, изменить их или исправить?

— Пер. С. Бабкиной

Опасения, высказываемые Иеронимом, не были беспочвенными, поскольку он сам подчёркивал, что его перевод не имеет касательства к божественному вдохновению, а является делом учёности. В результате, Вульгата вызвала резкую критику современников. Особенно непримиримыми оппонентами Иеронима поначалу были Руфин Аквилейский и Аврелий Августин. Руфин заявил, что Иероним «видения иудеев предпочёл сверхъестественному свету Семидесяти толковников»[11]. Августин в одном из посланий (Epist. LXXI) приводил реакцию своих прихожан: в городе Оа в Северной Африке, когда при чтении в церкви собравшиеся услышали новый вариант перевода (Иона покоился под плющом лат. hedera, а не тыквенным деревом лат. cucurbita), местный епископ едва не остался без паствы, настолько было велико их возмущение. Августин писал Иерониму, что его перевод бесполезен:

«…Ты предпринял исправить то, что или тёмно, или ясно; если то, что тёмно, то ты сам здесь мог обмануться, а если то, что ясно, то можно ли поверить, чтоб древнейшие толковники могли в том погрешить?»[12].

Иероним яростно защищал свой труд, используя яркие инвективы, именуя своих оппонентов «двуногими ослами» и «тявкающими собаками»[13]. Тем не менее, Августин к концу жизни сам стал использовать перевод Иеронима в своих трудах, но отказывался применять его для богослужения. Также и Руфин в толкованиях на пророческие книги стал пользоваться переводом Иеронима. К V веку он распространился в Галлии и Испании, и к VI веку прочно вошёл в богослужебную практику и в Италии[14].

Переводческий метод Иеронима Стридонского

Иероним Стридонский достаточно подробно описывал свои взгляды на перевод и редактирование текста Священного Писания. Он заявил, «что в переводе с греческого, кроме Священного Писания, в котором и расположение слов есть тайна» необходимо передавать «не слово в слово, а мысль в мысль». В этом отношении он основывался на методе Цицерона, который переводил с греческого «не как переводчик, а как оратор, — теми же мыслями и формами их, фигурами и словами, приноровленными к нашему употреблению»[15].

Согласно Б. Мецгеру, существует три основных вопроса, связанных с созданием Иеронимовой Вульгаты[16]:

  1. Какой тип старолатинского текста лежал в основе редакции Иеронима?
  2. Можно ли определить тип греческих рукописей, которые изучал Иероним для исправления старолатинской версии Библии?
  3. Какая часть Нового Завета Вульгаты действительно переведена Иеронимом?

Разрешить данные вопросы впервые попытались в 1870-е годы Вордсворт и Уайт при подготовке критического издания Вульгаты. Далее к дискуссии присоединились А. Саутер (статьи 1911—1912 годов) и Х. Фогельс (в 1928 году). Фогельс пришёл к выводу, что ни одна из старолатинских версий, которые были доступны Иерониму, до наших дней не дошла. По-видимому, он пользовался не менее чем пятью старолатинскими рукописями, в том числе Верчелльским кодексом. Фогельс также утверждал, что Иероним внёс в старолатинский текст Четвероевангелия примерно 3500 поправок, исправляя неточности, улучшая стиль или приводя версию в соответствие с оригиналом[17]. Если признать его правоту, выяснится, что при начале работы над Евангелиями, Иероним относился к тексту строже, чем в конце. Это можно проиллюстрировать на примере притчи о злых виноградарях. В Евангелии от Матфея Иероним последовательно менял древнее латинское слово colonus на agricola, причём оба слова — перевод греч. γεωργός. В Евангелии от Марка замены становятся непоследовательными, а в Евангелии от Луки он, кажется, вообще перестал обращать на это внимание. Такие примеры — не единичны[18]. Это, однако, не свидетельство невнимательности, поскольку Иероним не стремился коренным образом пересматривать перевод, и чаще всего устранял неологизмы, созданные в старолатинской версии в подражание греческим словам. Впрочем, есть единичный пример (Ин. 10:16), когда Иероним ошибочно исправил верный старолатинский текст (однако в комментарии к Иезекиилю это место трактовано верно)[19]. Согласно Фогельсу, Иероним пользовался рукописями, отображающими византийский тип текста, но с некоторыми западными чтениями[20].

Весьма сложным является вопрос о собственном вкладе Иеронима в перевод Нового Завета. Традиционная точка зрения гласит, что отредактировав Четвероевангелие в 384 году, Иероним бегло прошёлся по остальной части Нового Завета. Однако католические учёные ХХ века отвергли предание, так бенедиктинец Донасьен де Брюн в 1915 году предположил, что Послания Павла переведены в Вульгате Пелагием[21].

Апокалипсис в Вульгате имеет явные черты сходства с версией, представленной в Синайском кодексе. Фогельс, сделавший это открытие в 1920 году, однако, отказывался допустить, что именно на нём основывалась версия Иеронима, и предположил, что Синайскому кодексу предшествовала старолатинская версия. Тем самым оказывается, что Вульгата чрезвычайно важна для реконструкции первоначального текста Апокалипсиса[22].

Язык Иеронимовой Вульгаты

По словам А. И. Малеина:

Слово Божие впервые переведено было по-латыни не тем изящным литературным языком, на котором говорили образованные и учёные люди тогдашнего латинского мира, а наоборот, языком простым, так называемым вульгарным, обыденным и деревенским (lingua vulgaris, cotidiana, rustica). Язык этот встречается в литературе очень редко и притом только в таких памятниках её, которые по своему содержанию могли быть написаны обычной разговорной речью; таковы, прежде всего, комедии Плавта (254—184 гг. до Р. X.) и сатирический роман Петрония (первый век до Р. X.), а затем сочинения по сельскому хозяйству и пи́сьма. Даже язык Цицерона в его письмах сильно разнится от прочих его сочинений[23].

Иероним, сам будучи образованным человеком, и адресуясь христианам, получившим классическое образование, должен был учитывать особенности литературного языка. Стиль перевода Нового Завета отличался от Псалтири[24]. Редакторская работа Иеронима хорошо видна при сопоставлении со старолатинской версией. Например, в Исх. 34:19 он поставил вместо adaperiens классический глагол aperire; вместо простонародных sanctitudo и sanctimonia — классическое sanctitas, вместо munimen — классическое munimentum, вместо odibilis — odiosus и т. д.[25] Стремление сохранить чистоту языка приводило и к замене греческих слов латинскими: вместо cataclysmus — inundatio или diluvium, вместо moechia — adulterium или stuprum, вместо thronus solium и т. д.[25]

При переводах с иврита, в котором порядок слов менее свободен, чем в латыни, и значительно меньше частиц, Иероним для передачи тонких оттенков значения активно пользуется латинскими частицами и возможностями, предоставляемыми свободным порядком слов. Для стилистической торжественности широко используются архаизмы[26].

Ввиду отсутствия в латинском языке того времени ряда терминов, в том числе абстрактных, Иероним образовал не менее 350 неологизмов, использованных в Вульгате. В основном это отглагольные существительные на -io и на -tor. По замечанию А. И. Малеина, примерно половина лексикографического фонда Иеронима совпадает с таковым у Цицерона[27]. Синтаксис перевода Иеронима аналогичен латинскому языку «серебряного века», который характеризуется бо́льшей свободой по сравнению с языком Цицерона, допуская поэтические конструкции и калькированные греческие обороты. В одном из своих посланий (Eр. 64, 11) он отмечал: «Я хочу для лёгкости понимания читателя пользоваться простонародною речью»[28]. Здесь подразумевается более свободное употребление падежей, более широкое употребление предлогов наряду с падежными окончаниями (впоследствии в романских языках падежное склонение было сильно редуцировано или утрачено), радикальное изменение управления не­которых глаголов, упрощение времён сослагательного наклонения и инфинитивов, замена сослагательного наклонения изъявительным, смешение причастия настоящего времени с герундивом и т. д. Синтетическая конструкция латинского языка зачастую уступает место в Вульгате аналитической[28].

Рукописная передача текста Вульгаты

С. Берже в 1893 году впервые ввёл классификацию рукописей Вульгаты, которых в общей сложности сохранилось около 10 тысяч. Выделяются редакции: итальянская, испанская, ирландская и французская; в Раннем Средневековье делались редакции Алкуина и Теодульфа[29]. Ниже перечислены важнейшие рукописи, используемые для подготовки критических изданий Вульгаты.

Итальянский тип

  • Древнейший экземпляр Вульгаты — Codex Sangallensis (Санкт-Галленский кодекс, Sangall. 1395). Переписан в Вероне, по-видимому, в V веке, Лоуэ считал возможным, что он написан ещё при жизни Иеронима[30]. В Средние века кодекс был расшит, его листы пошли на переплёты других рукописей. Сохранилось около половины текста Четвероевангелия, часть листов хранятся за пределами Библиотеки Св. Галла[31].
  • Codex Fuldensis (Фульдский кодекс, F) был написан для Виктора, епископа Капуанского, который сам внёс в кодекс поправки и подписал своё имя (оставив при этом кляксу) в 546 году. Позже кодекс приобрёл Святой Бонифаций и в 745 году передал аббатству в Фульде. Содержит полный Новый Завет, включая Послание к Лаодикийцам. Евангелия имеют форму гармонии, восходящую к «Диатессарону» Татиана[32].
  • Codex Foro-Juliensis (J) — переписан в VI или VII веке. Остатки кодекса хранятся в трёх разных собраниях, наибольший фрагмент — Евангелия от Матфея, Луки и Иоанна (отсутствуют Ин. 19:24-40; 20:19-21, 25) хранятся в археологическом музее Чивидале-дель-Фриули. Неразборчивые фрагменты Евангелия от Марка содержатся в Библиотеке св. Марка в Венеции. Третий фрагмент — Евангелие от Марка (Мк 12:21 — 16:20) — хранится в Праге. Местные жители, в том числе духовенство, ещё в XVIII веке разделяли мнение, что это автограф евангелиста Марка. Основатель славянского языкознания Й. Добровский подвергся нападкам, когда в 1778 году опубликовал работу[33], доказывающую, что фрагмент написан гораздо позже, чем жил св. Марк[34].
  • Codex Amiatinus (Амиатинский кодекс, А) — самый авторитетный документ Вульгаты. Именуется также Пандектом, поскольку является первым сохранившимся на Западе кодексом, в котором все библейские книги переплетены вместе. До времени Кассиодора упоминаний о таких книгах нет[35]. Кодекс был переписан в самом начале VIII века на севере Англии, в Вирмуте или в Джарроу, с рукописей, привезённых из Италии. После 716 года доставлен в Рим, с 1786 года хранится во Флоренции. На 1029 листах сохранился практически полный текст всей Библии, утрачена только Книга Варуха. К. Тишендорф издал Новый Завет в 1850 году, в 1887 году Уайт положил этот текст в основу Оксфордского издания Вульгаты[36].
  • Codex Lindisfarensis (Евангелие из Линдисфарна, Y) — один из ярких представителей гиберно-саксонского книжного искусства. Предположительно переписан между 698—721 годами епископом Эдфридом в честь Св. Кутберта. Отнести его к итальянской редакции позволяет таблица праздников, по которой читались отрывки: там упоминаются местночтимые святые Неаполя и Святой Януарий. Текст очень близок Амиатинскому кодексу, в Х веке епископ Алдред между строк вписал перевод на редкий нортумбрийский диалект англосаксонского языка[37].

Испанский тип

Испанская версия Вульгаты ведёт начало от самого Иеронима, поскольку в 398 году он руководил работой писцов, специально отправленных к нему Луцинием Бетским. Об этом говорится в его посланиях (Epist. LXXI. 5 и LXXV. 4).

  • Codex Cavensis (С) — одна из двух важнейших рукописей Вульгаты испанского типа, вероятно, IX века. Содержит полный текст Библии и послания Иеронима, мелко переписанные вестготским почерком в три колонки. Писец в колофоне к Плачу Иеремии именует себя «Danila scriptor». В тексте Евангелий заметны старолатинские элементы. Присутствует Comma Johanneum (1Ин. 5:7 после стиха 8)[38][39].
  • Codex Complutensis I — экземпляр полной Библии, законченный в 927 году. Кардинал Хименес пользовался этой рукописью для издания многоязычной Библии. Во время гражданской войны в Испании кодекс был почти полностью уничтожен. Остатки хранятся в библиотеке Философско-литературного факультета Мадридского университета (Bibl. Univ. Cent. 31). Фотокопия рукописи хранится в аббатстве св. Иеронима в Риме. Некоторые части Ветхого Завета — старолатинские, Новый Завет — Вульгата испанского типа: за Посланием к Евреям следует Послание к Лаодикийцам[40]. За Деяниями Апостолов следует текст о страстях святых Петра и Павла, написанный мелким почерком[41]
  • Codex gothicus Legionensis (Готский Леонский кодекс, AL) — рукопись полной Библии, переписанная около 960 года писцом Санчо близ Бургоса. С XII века рукопись принадлежит церкви св. Исидора Леонского. Текст — Вульгата, но с большим количеством старолатинских чтений, записанных на полях, особенно в Ветхом Завете. За Деяниями Апостолов следует текст о страстях святых Петра и Павла, написанный мелким почерком; аналогичный имеется в Codex Complutensis I[41]. Кодекс использовался для издания Сикстинской Вульгаты 1590 года. Теофило Аюсо в 1945 году высказывал предположение, что рукопись в точности копирует редакцию Библии, подготовленную Перегрином в V веке[42].
  • Codex Toletanus (Толедский кодекс, Т) — переписан, предположительно, в Севилье, около 988 года; хранится в Национальной библиотеке в Мадриде (MS. Tol. 2.I, vitr. 4). Вторая из двух важнейших рукописей Вульгаты испанского типа; её не успели использовать в Сикстинском издании 1590 года — материалы сверки прибыли в Рим слишком поздно[43].

Ирландский тип

  • Codex Kenannensis (Келлская книга, Q) — экземпляр Евангелий VIII или IX века, чрезвычайно роскошно декорированный в кельтском стиле. Текст ирландского типа с чтениями, объединяющими несколько вариантов[44].
  • Codex Lichfeldensis (Личфилдский кодекс, L) — роскошно оформленное Четвероевангелие, создание которого традиция приписывает св. Чаду, по оформлению напоминает Келлскую книгу. Содержит Евангелия от Матфея, Марка и Луки (до 3:9; второй том кодекса с окончанием Луки и Евангелием от Иоанна утерян). Считается, что текст кодекса исправлен по греческому оригиналу[45].
  • Codex Rushworthianus (также «Евангелия Мак-Регола», по имени писца; R). Содержит Евангелия с подстрочными староанглийскими глоссами; Евангелие от Матфея написано на мерсийском диалекте, другие Евангелия — на нортумбрийском[46]. Во многих чтениях порядок слов изменён, особенно в Евангелии от Матфея, что считается результатом правок по греческому оригиналу[45].
  • Codex Dublinensis (Дублинский кодекс, D, или «Книга Армагха»). Полный экземпляр Нового Завета, переписанный в 807 году мелким ирландским почерком, писцом по имени Фердомнах. Послание к Лаодикийцам стоит за Посланием к Колоссянам, а Деяния Апостолов — за Апокалипсисом. Обнаруживаются следы исправления по греческим рукописям, близким Феррарской группе (семья 13)[45].

Французский тип

  • Codex Sangermanensis (Сен-Жерменский кодекс) — второй том Библии, включающий часть Ветхого Завета и полный Новый Завет. Хранится в Национальной библиотеке Франции (Bibl. Nat. 11553). Создан в IX веке. Текст Евангелия от Матфея — старолатинский (gl). Данный кодекс — один из важнейших представителей Вульгаты французского типа: порядок Нового Завета таков — Евангелия, Деяния, Соборные послания, Апокалипсис, послания Павла, Пастырь Гермы. Текст использовался для критического издания Р. Этьенна 1540 года, а также фундаментальных критических изданий Вордсворта-Уайта и Штутгартской Вульгаты. Примечания на полях Евангелия от Иоанна содержат набор Sortes Sanctorum[en], применяемых для гадания[47].
  • Codex Beneventanus (Беневентский кодекс, Британский музей, add. 5463) — аккуратно исполненный экземпляр Четвероевангелия хорошей сохранности, переписанный унциалом в начале IX века. Текст содержит смесь испанских и ирландских чтений, составивших основу собственно французского типа Вульгаты[47].
  • Codex Colbertinus (Paris, Bibl. Nat. 254) — составлен из двух разных рукописей: Четвероевангелие — старолатинское, остальные книги Нового Завета содержат текст Вульгаты, записанных другим почерком. Берже датировал эту рукопись по палеографическим признакам XII веком, судя по стилю иллюстраций, рукопись была создана на юге Франции. За Деяниями Апостолов следует текст о страстях святых Петра и Павла, написанный мелким почерком; аналогичный имеющимся в испанских Леонском кодексе и Codex Complutensis I[41].

Редакция Алкуина

Когда Карл Великий, сделавшись единоличным правителем франков в 771 году, начал централизацию духовной жизни в своём государстве, он издал несколько указов о переписке и редакции священных книг. Довольно быстро обнаружилось, что в государстве имеют хождение разные типы Библий, причём и старолатинские и Вульгата имели множество вариантов. В капитулярии 789 года Admonitio generalis среди прочего повелевается:

…Чтобы были в каждом монастыре и приходе хорошие экземпляры католических книг… и не до́лжно позволять мальчикам портить их при чтении или делать на них надписи; если же необходимо записать [то есть переписать] Евангелие, Псалтирь или требник, пусть пишут люди совершенных лет со всем тщанием (perfectae aetatis homines scribant cum omni diligentia)[48].

Алкуин с 781 года занимал пост советника Карла по делам религии и образования, с 796 года он также возглавлял аббатство св. Мартина в Туре, создав в нём скрипторий и библиотеку. В пасхальном письме 800 года, адресованному сестре и дочери Карла — Гизелле и Ротруде, — он сообщал, что по поручению короля работает над исправлением Ветхого и Нового Заветов. Исследователи по-разному толковали эти слова: большинство полагали, что Алкуин занимался созданием единообразной редакции Вульгаты, однако Бонифатий Фишер убедительно доказывал, что речь шла о создании роскошно украшенных рукописей. Действительно, рукописи придворной школы Карла Великого содержат почти исключительно редакцию Алкуина[49].

Алкуин был далёк от текстологии и не пытался восстанавливать изначального чтения Иеронима. Он решал практическую задачу создания текста, соответствующего нормам классической латыни, и который послужил бы эталоном для монастырей и школ Франкской империи. Его редакторская работа сводилась к исправлению грамматики, орфографии и пунктуации. Для сверки он использовал рукописи из родной Нортумбрии, по-видимому, его исходные материалы не сохранились[50].

Тексты семьи редакции Алкуина характеризуются высокой стабильностью. Оригинал не сохранился, все копии обозначаются сиглой Ф — по прозвищу Алкуина — Флакк[50]. Среди важнейших рукописей его редакции Б. Мецгер выделял следующие:

  • Кодекс св. Адальберта — рукопись Четвероевангелия (хранится в Орденской библиотеке в Гнезно, Польша; MS. 1). Переписан, вероятно, в третьей четверти IX века. В рукописи лакуны: отсутствуют Мф 6:5-27; 26:56—28:20; Мк 1:1—5:32; Лк 1:1—3:38; Ин 1:1—5:38. Феликс Грыглевич высказал предположение, что из всех рукописей она представляет самую чистую форму редакции Алкуина[51].
  • Codex Vallicellianus (V или ФV) многие исследователи рассматривают как наиболее близко расположенной к первоначальной редакции Алкуиновой Библии. Хранится в Риме в Библиотеке ораториан (В 6) близ церкви Санта-Мария-ин-Валличелла (называемой также Кьеза Нуова). Датируется IX веком. Текст её необычен для каролингских Библий, ибо переписан в три колонки, в то время как обычно текст располагался в двух. Рукопись использовалась при подготовке Сикстинского издания Вульгаты 1590 года[52].
  • Codex Carolinus или Grandivalensis (К или ФG) — рукопись IX века из аббатства Мутье-Гранваль близ Базеля. С 1836 года Грандвальская Библия хранится в Британском музее. Образец роскошно орнаментированных каролингских рукописей, созданных в Турском скриптории[3].
  • Codex Paulinus (ФР) — рукопись IX века, хранится в Риме в библиотеке базилики Сан-Паоло-фуори-ле-Мура. Написана для Карла Лысого; как и все аналогичные рукописи, имеет особо роскошную орнаментацию[3].
  • Codex Bambergensis (В), хранится в Государственной библиотеке Бамберга (Msc.Bibl.1). Переписан в Туре приблизительно через 30 лет после кончины Алкуина, содержит его портрет. В кодексе отсутствует книга Откровения[3].

Роскошные каролингские кодексы Вульгаты

По определению Берже, «венцом традиции Вульгаты в эпоху Каролингского возрождения стали роскошные экземпляры Писания, выполненные на пурпурном пергаменте золотыми и серебряными чернилами, часто искусно орнаментированные»[53]. По мнению Б. Мецгера, ярким представителем этого направления изобразительного искусства является «Золотое Евангелие» (именуемое также «Золотым Евангелием Генриха VIII»), хранящееся в Библиотеке Пирпонта Моргана (Morgan MS M. 23). Оно целиком написано на пурпурном пергаменте золотом, текст воспроизводит Четвероевангелие Вульгаты с нортумбрийскими и ирландскими соответствиями. Кодекс, очевидно, готовился как престижный подарок к королевскому визиту, и создавался в спешке — в работе было задействовано 16 писцов. Он не вычитывался корректором и не предназначался для использования в литургии[54].

Редакция Теодульфа

Епископ Орлеана Теодульф стал предтечей современных методов библейской критики и издания: на полях он стал расставлять сиглы для указания разночтений и их источников. В версии Теодульфа сигла ā обозначала чтение редакции Алкуина, а сигла ŝ — испанской редакции. Редакция Теодульфа, будучи строго научной, легко подвергалась искажениям, поскольку невнимательные писцы включали маргиналии в основной текст. Рукописей Вульгаты в редакции Теодульфа сохранилось намного меньше, чем в редакции Алкуина[55].

  • Codex Theodulfianus (θ) хранится в Национальной библиотеке Франции (Lat. 9380). Берже полагал, что рукопись выполнена непосредственно под наблюдением Теодульфа, и редакторские пометы на полях являются результатом его работы. Рукопись содержит полный текст Библии, переписанный минускулами мелким почерком. Псалтирь и Четвероевангелие выполнены в технике хризографии — серебром по пурпурному пергаменту[56].
  • Codex Aniciensis (4 и 42) также хранится в Национальной библиотеке Франции. Рукопись датируется IX веком (Лоуэ полагал, что рубежом VIII века), и чрезвычайно напоминает предыдущую, однако писец допустил много ошибок[57].
  • Codex Hubertanus (H) из монастыря Св. Губерта в Арденнах. Хранится в Британском музее (Add. 24142). Вордсворт и Уайт датировали его IX или X веком. Отличается тем, что переписан в три колонки на листе, текст обрывается на 1Пет. 4:3. В общем, текст ближе к нортумбрийскому тексту Амиатинского кодекса, однако исправления (первоначальный текст затирался) представляют редакцию Теодульфа[57].

Редакции Вульгаты XI—XIII веков

Редакция Алкуина оказалась настолько популярной, что скриптории были не в состоянии удовлетворить спрос на большое число рукописей, из-за чего через несколько поколений вновь началась деградация библейского текста. В 1060—1080-е годы попытку восстановить текст Библии предпринял Лафранк, епископ Кентерберийский, который «работал над исправлением всех книг Ветхого и Нового Заветов». Ни одна из исправленных им рукописей не сохранилась[54].

В начале XII века редакцию Вульгаты начал Стефан Хардинг, закончивший переписывать исправленную им Библию в 1109 году. Переплетённая в четыре тома, она хранится в библиотеке Дижона (MS. 12—15). Выполненная им работа отличается высоким качеством, поскольку он сравнивал Вульгату не только с латинскими и греческими рукописями, а также привлекал еврейских учёных для консультаций по поводу сомнительных мест Ветхого Завета[58].

В XIII веке для систематического очищения Вульгаты от искажений стали собираться группы учёных-текстологов и богословов. Результатом их трудов становились «корректории» (лат. correctoriones) — книги, в которые собирались разночтения, как из греческих и латинских рукописей, так и из цитат у отцов Церкви. Б. Мецгер называл важнейшими корректориями следующие:

  1. Correctorium Parisiense, созданный, вероятно, в 1226 году богословами Парижского университета;
  2. Correctorium Sorbonicum;
  3. Correctorium доминиканцев, подготовленный под руководством Хуго де Сент-Каро около 1240 года;
  4. Correctorium Vaticanum; этот труд, как считается, создал францисканец Вильгельм де Мара, работавший над ним почти 40 лет. Данный корректорий цитируется в издании Вульгаты Вордсворта — Уайта под обозначением cor. vat.[59]

Установление канонического порядка книг Вульгаты и деления на главы

До XII века ссылки на главу при цитировании Писания практиковались крайне редко[59]. В поздней античности и в средневековье существовало множество систем деления на главы. Этот разнобой был осознан и стал серьёзной проблемой в Парижском университете, где обучались студенты самых разных стран и в первую очередь потребовалось единообразное деление Писания на главы. Не меньший разнобой составлял порядок последовательности книг Писания: Берже выделил 284 варианта в латинских рукописях[60].

Чёткую систему, которая в дальнейшем была принята в первых печатных изданиях Вульгаты, предложил в XIII веке Стефан Лангтон, в то время — доктор Парижского университета. Ему же принадлежит стандартное деление библейских книг на главы[61]. В его системе глава прежде всего подразделялась на семь частей (не параграфов), отмеченных на полях буквами а, b, с, d, e, f, g. Ссылки делались на номер главы и далее на букву раздела. Более короткие главы Псалмов, однако, не всегда делились на семь частей. Деление библейского текста на стихи ввёл Робер Этьенн в женевском издании греческого и латинского Нового Завета 1551 года[62].

Печатные издания Вульгаты

Первые печатные издания

Первой в Европе книгой, изданной типографским способом, была «Библия Гутенберга», опубликованная между 1452—1456 годами в Майнце. Текстологи-библеисты часто именуют её «Библией Мазарини», поскольку первый её экземпляр хранился в библиотеке кардинала Мазарини. Опубликованный Гутенбергом текст латинской Вульгаты основывался на рукописи французского типа XIII века, со следами редакции Алкуина. Текстологическая работа не проводилась, как не проводилось сверки авторитетных рукописей, по сути, это было воспроизведение наиболее распространённой формы Вульгаты того времени[63]. Примечателен порядок книг Нового Завета: после Четвероевангелия следуют Послания Павла, далее Деяния Апостолов, Соборные послания и Апокалипсис[64]. Тем не менее, множество последующих изданий вплоть до конца XVI века основывались на Библии Гутенберга[65].

Первое печатное издание Вульгаты в Риме осуществили печатники из Майнца Арнольд Паннарц и Конрад Свейнхейм в 1472 году. Развитие книгопечатания привело к тому, что за первые 50 лет его существования вышло 124 издания латинской Библии[64]. Первые издания Вульгаты воспроизводили рукописные фолианты и переплетались в большие тома. Библию карманного формата (ин-октаво) впервые выпустил в Базеле Иоганн Фробен в 1491 году[66][67].

Первые критические издания

Первое печатное издание Вульгаты с указанием разночтений было выпущено в Париже в 1504 году Адрианом Гумелли. Аналогичные издания выпускались Альбертом Кастеллани в Венеции в 1511 году и в 1513 году в Лионе — главном центре французского книгопечатания[64]. В 1522 году вышла в свет Комплютенская Полиглотта — первое многоязычное издание (помимо Вульгаты, Септуагинта, Танах и таргум Онкелоса)[68].

Проблему воссоздания текста Вульгаты, максимально приближенного к переводу Иеронима, поставили в XVI веке деятели Реформации. В 1522 году А. Озиандер опубликовал своё издание Вульгаты с указанием соответствий еврейского текста Ветхого Завета[69]. Первым по-настоящему критическим изданием Вульгаты стал труд Р. Этьенна 1528 года, подготовленный по трём качественным рукописям французского типа. Этьенн постоянно улучшал свою редакцию: в четвёртом издании 1540 года использовались уже 17 рукописей[70]. Иоанн Гентский в 1547 году располагал уже 31 рукописью и двумя печатными редакциями. Теологи Лувенского университета постоянно улучшали это издание до 1583 года[71].

8 апреля 1546 года, во время IV сессии Тридентского собора был полностью признан авторитет Вульгаты (только этот текст можно было использовать в литургии и проповедях), и было вынесено постановление о печатании его без ошибок. Однако реализовать официальное издание Вульгаты не удавалось в следующие 45 лет[72].

Сикстинская Вульгата

Во исполнение постановлений Тридентского собора была образована Комиссия для разработки новой пересмотренной версии Вульгаты, которая должна была стать официальной Библией Римской церкви[73]. Первая Комиссия была созвана в 1561 году Папой Пием IV, однако её участники не смогли договориться о принципах работы. Вторая комиссия — Congregatio pro emendatione Bibliorum — была созвана Папой Пием V в 1569 году. В её состав вошли кардиналы Колонна, Сирлето, Мадруццо, Суше и Карафа. В общей сложности Комиссия провела 26 сессий, во время которых было решено использовать старейшую полную рукопись Вульгаты — Амиатинский кодекс и Кодекс Караффы (Carafianus)[74]. Однако Григорий XIII своей волей распустил Комиссию[75].

Третья Комиссия была созвана Сикстом V в 1586 году, её возглавил кардинал Карафа, однако в работе активное участие принимал и сам Папа. Комиссия привлекла для работы лучшие из рукописей, в том числе испанские кодексы, но часть материалов была доставлена в Рим слишком поздно[76]. За два года была подготовлена критическая редакция, однако Папа не был ею доволен, и взялся составить альтернативный вариант с другой разбивкой на главы и стихи. Трёхтомное издание Вульгаты вышло в мае 1590 года (Biblia Sacra Vulgatae editionnis, ad Concilii Tridenti praescriptum emendata et a Sixto V P. M. recognita et approbata), ему предшествовала булла Aeternus Ille (1 марта), в которой Сикстинское издание объявлялось единственно верным и пригодным для частного и публичного чтения, цитирования и проповеди, отклонение от которого каралось отлучением[77].

После скоропостижной кончины Сикста V (27 августа 1590 года) коллегия кардиналов уже 5 сентября остановила продажу издания (Святой Престол получил на него монополию на 10 лет), выкупив по возможности уже проданные копии. Было объявлено, что издание неряшливо напечатано, и начата подготовка нового. По мнению Б. Мецгера, главной причиной было противодействие Ордена Иезуитов, поскольку труд Беллармино волей покойного Папы попал в «Индекс запрещённых книг». Характерно, что именно Беллармино написал предисловие к следующему изданию[72].

Ныне Сикстинское издание является большой редкостью, два экземпляра его хранятся в Великобритании, рукопись — в Ватиканской апостольской библиотеке (Codex Vaticanus latinus 9509). Текстологи обозначают это издание сиглой vgs[78].

Климентова Вульгата

Новая Комиссия по исправлению Вульгаты собралась 7 февраля 1591 года. В её состав входили Р. Беллармино, Франциск Толедский, Августин Валерий, Ф. Борромео, А. Рокка и другие[79]. Климент VIII, избранный Папой 30 января 1592 года, немедленно включился в подготовку нового издания. Уже 9 ноября была издана булла Cum Sacrorum и одновременно с ней вышло издание Климентовой Вульгаты. На титульном листе были обозначены имена двух Пап — Сикста V и Климента VIII, поэтому иногда Вульгату 1592 года именуют Сиксто-Климентинским изданием (Biblia Sacra Vulgatæ editionis, Sixti V Pontificis Maximi jussu recognita et Clementis VIII). Поскольку официальное издание не было свободно от опечаток, их исправляли в переизданиях 1593 и 1598 годов[72]. Официально Климентовой Вульгата стала в издании 1604 года. От издания 1590 года Климентова Вульгата отличалась более чем в 3000 чтений[72]. В тексте Клементины присутствовала Comma Johanneum, а ветхозаветные апокрифы — Третья и Четвёртая книги Ездры и Молитва Манассии — были вынесены в приложение. Вплоть до 1979 года она оставалась официальной латинской Библией Римско-католической церкви. Текстологи обозначают эту редакцию сиглами vgc или vgcl.

Научные критические издания

Примером филологического научного издания XIX века является Вульгата немецкого филолога Карла Лахмана, выпущенная в двух томах в Берлине в 1842—1850 годах. Издание это примечально своим построением: в верхней половине страницы Лахман поместил свою редакцию греческого текста, в нижней — латинский текст, а между ними указывались использованные рукописи. Латинский текст основывался всего на двух рукописях — Амиатинском и Фульдском кодексах, причём Амиатинский использовался в виде материалов сопоставления, весьма несовершенного[72]. Собственное издание Вульгаты выпустил в 1840 году Фердинанд Флек[80], оно содержало аппарат разночтений Клементины и Амиатинского кодекса. В 1854 году своё критическое издание представил Константин фон Тишендорф, сопоставив греческий текст с Вульгатой и переводом Лютера[81]. Из немецких критических изданий известно Novum Testamentum Latine Эберхарда Нестле[82], который снабдил текст Климентовой Вульгаты критическим аппаратом, сопоставив его с изданиями: Сикстинским, Лахмана, Тишендорфа, Вордсворта и Уайта, а также Амиатинским и Фульдским кодексами. К. Аланд в 1984 и 1992 годах полностью пересмотрел издание Нестле и переиздал его под тем же названием Novum Testamentum Latine. За основу текста была взята Новая Вульгата, а критический аппарат воспроизводит исключительно печатные издания: Штутгартское (1969), Библии Гутенберга, латинский текст Комплютенской Полиглотты (1517—1522), Виттенбергского издания Лютера (1529), издания Эразма Роттердамского (1527), Робера Этьена (1540), Гентения Лувенского (1547), Плантена (1573), Сикстинского и Клементинского изданий и двух изданий Вордсворта и Уайта. Существует и издание, воспроизводящее как греческий, так и латинский тексты Нового Завета[83].

Оксфордское издание

В 1877 году теолог Оксфордского университета Джон Вордсворт поставил перед собой задачу восстановления изначального текста Иеронима. В 1878 году его предложение было принято издательством «Clarendon Press» и было начато самое полное издание Нового Завета Вульгаты, которое, как оказалось, растянулось на 77 лет. В 1885 году Вордсворт стал епископом Солсбери, и работу стал вести его ассистент Генри Джулиан Уайт. В 1889 году вышел первый том под названием Nouum Testamentum Domini nostri Iesu Christi Latine, secundum editionem sancti Hieronymi. Он содержал введение к труду и Евангелие от Матфея. В основу был положен Амиатинский кодекс, в критическом аппарате использовались ещё 9 рукописей. Только в 1898 году вышло Четвероевангелие, а Деяния Апостолов были опубликованы в 1905 году. После этого Британское Библейское общество предложило выпустить editio minor, которое Уайт опубликовал в 1911 году. Удобное для использования, оно имело аппарат разночтений 7 полных рукописей Нового Завета и двух евангельских. Вордсворт скончался в 1911 году. Публикация второго тома Оксфордской Вульгаты шла в 1913—1941 годах от Послания к Римлянам до Послания к Евреям. Третий том (с Соборными посланиями и Апокалипсисом) был опубликован Х. Спарксом и А. Адамсом в 1954 году — через 65 лет после выхода первой части[84]. Это издание обозначается сиглой vgww.

Согласно Б. Мецгеру, Оксфордское издание демонстрирует собственное внутреннее развитие. Вордсворт начинал проект как критик, стремившийся создать солидный академический текст, история которого была для него второстепенной. Уайт, начиная с издания Евангелия от Луки, стал вводить в критический аппарат разночтения из старолатинских рукописей и цитаты из Отцов Церкви. Это же вызывало и критические отзывы, поскольку многие ссылки на старолатинские и святоотеческие свидетельства были сделаны по неточным рукописям и неавторитетным изданиям[85].

Штутгартское издание

Последнее критическое издание Вульгаты — Biblia Sacra Vulgata — вышло в 1969 году в Штутгарте (Wurttembergische Bibelanstalt) под редакцией большого коллектива и католических и протестантских учёных[85]. Оно постоянно обновляется, пятое издание опубликовано в 2007 году[86].

Biblia Sacra Vulgata с самого начала предполагалась как удобная альтернатива многотомным критическим публикациям, первые три издания выходили в двух томах, четвёртое (1994) и пятое (2007) — в одном томе. Карманный формат сопровождается удобным критическим аппаратом, расположенным на полях и внизу страницы. Текст очищен от ошибок переписчиков и базируется, в основном, на 8 древнейших рукописях, в том числе Амиатинском и Фульдском кодексах, а также старолатинских рукописях V века. Текст отражает орфографию раннего Средневековья, он напечатан без пунктуации и разбивки на стихи, как в древних рукописях, переход к другому смысловому отрывку достигается разбиением строк. Текст во многих местах отличается от Климентовой Вульгаты и Оксфордского издания, поскольку использует не только старолатинские чтения, но и греческие. В соответствии со старолатинскими рукописями и Оксфордским изданием в Штутгартском издании отсутствует Comma Johanneum[87].

Псалтирь в Штутгартском издании опубликована в двух вариантах Иеронима — галликанском и juxta Hebraicum, напечатанных на развороте, позволяя наглядно сопоставлять тексты. Издание включает все апокрифы, включая Псалом 151, Третью и Четвёртую книги Ездры и Молитву Манассии, а также Послание к Лаодикийцам. Предисловия напечатаны на латинском, немецком, французском и английском языках, содержа основную информацию об истории Вульгаты.

Новая Вульгата

Бенедиктинское издание

На рубеже XIX—XX веков быстрое совершенствование методов научной критики текста, открытие новых манускриптов и успехи протестантских богословов и текстологов привели к тому, что и в Католической церкви проявилось сознание необходимости создания нового библейского перевода на латинский язык, а не редактирования Клементины[88]. В этой ситуации Папа Пий X, официально осудив модернизацию, в 1907 году поручил Ордену бенедиктинцев поиск неисследованных рукописей и воссоздание первоначального текста Иеронима в возможно более чистой форме[16]. Motu proprio от 23 ноября 1914 года создавалась международная комиссия для реализации этого издания — Pontifica Commissio Vulgatae Bibliorum editione[89]. Комиссия начала фотокопирование наиболее авторитетных итальянских и испанских рукописей и их издание[90]. С 1933 года Комиссия располагалась во вновь основанном аббатстве Св. Иеронима в Риме; первым его настоятелем и главой комиссии был Анри Кентен[en] (1872—1935). В период c 1926 по 1969 годы были опубликованы несколько ветхозаветных книг (Biblia Sacra iuxta Latinam Vulgatam versionem ad codicum fidem iussu Pii XI). Поскольку с 1960-х годов данное издание более не требовалось как официальное, в 1984 году деятельность комиссии была свёрнута[91], однако небольшой штат монахов-исследователей полностью завершил издание Ветхого Завета к 1995 году.

Особую практическую важность в ХХ веке приобрёл вопрос о новом переводе Псалтири — менялся цикл богослужения, а многие используемые в нём тексты не отличались ясностью и доступностью. Папа Пий XII, приняв во внимание многочисленные пожелания епископов со всего мира, поручил профессорам Понтификального Библейского Института подготовить новый перевод Псалтири, соответствующий современному уровню развития науки. Апостольским посланием motu proprio in cotidanis precibus от 24 марта 1945 года новый перевод заменил в Римском Бревиарии галликанскую Псалтирь[92].

Nova vulgata

Второй Ватиканский Собор уделил внимание совершенствованию нового перевода Псалтири на латинский язык. Папа Павел VI ещё во время работы Собора создал Совет экспертов из пяти человек для выполнения соборной конституции Sacrosanctum Concilium о священной Литургии касательно исправления перевода Псалтири. Позднее он принял решение о пересмотре всей Вульгаты, и 29 ноября 1965 года, за девять дней до закрытия Собора, создал особую понтификальную Комиссию по подготовке к изданию Новой Вульгаты (Pontificia Commissio pro Nova Vulgata Bibliorum editione) под председательством кардинала Августина Беа, тогдашнего ректора Библейского Института в Риме. В Комиссию был включён и Совет по пересмотру Псалтири[92].

Перед Комиссией была поставлена чрезвычайно сложная задача: с одной стороны — не создавать принципиально новый перевод, с предельной бережностью отнестись к тексту Св. Иеронима, не забывая о том, что этот текст освящён святоотеческой традицией и вековой литургической практикой. С другой стороны — Новая Вульгата должна была отвечать требованиям современной текстологии и соответствовать авторитетным манускриптам, сохранив при этом язык в духе библейской христианской латыни[92].

Новая версия Вульгаты создавалась 14 лет, результаты работы издавались отдельными книгами. Пересмотренная Псалтирь вышла 10 августа 1969 года, в 1970 году она вошла в реформированный Бревиарий (Литургия часов), заменив версию 1945 года. Полный Новый Завет был опубликован в трёх томах в 1970—1971 годах. Полный текст Библии вышел в одном томе в 1979 году и получил название «Новой Вульгаты» (Nova vulgata bibliorum sacrorum editio). Издание было утверждено и провозглашено типовым (editio typica) папой Иоанном Павлом II в том же 1979 году и стало новым официальным текстом Библии, принятым в Католической церкви[92].

В 1986 году вышло второе типовое издание Новой Вульгаты, в которое были внесены некоторые изменения с целью достичь большей ясности и единообразия текста. Этот текст был высоко оценён специалистами в области библейской текстологии, в частности, К. Аланд положил в основу греко-латинского издания Нового Завета именно Новую Вульгату как максимально приближенную к букве греческого текста[92].

За основу для перевода Ветхого Завета было взято критическое издание масоретского текста (Biblia Hebraica Studgardensia), а также критическое издание Септуагинты. Кроме того, были использованы арамейский и сирийский переводы и переводы Аквилы, Симмаха и Теодульфа. В качестве основы для книги Иисуса, сына Сирахова был взят старолатинский текст как наиболее близкий к первоначальному, который невозможно восстановить. Книга пророка Исайи была откорректирована в соответствии с двумя кумранскими манускриптами (1QIsa и 1QIsb), поскольку было признано, что Септуагинта в этой книге чрезмерно вольно передаёт пророческие тексты[92].

В качестве эталона морфологии, синтаксиса и стиля для Новой Вульгаты была принята раннехристианская латынь. Как и у Иеронима, перевод не стремится к полному соответствию нормам классического латинского языка; в нём допускаются синтаксические конструкции, которых избегали авторы классической эпохи. Например, это употребление quod (или quia/quoniam) после verba sentiendi et dicendi вместо винительного падежа с инфинитивом, а также особое употребление личных местоимений, предлогов и союзов, свойственное христианской латыни[92].

Евангелия были пересмотрены для максимального приближения к греческому оригиналу. Комиссия отказалась от метода Св. Иеронима, который оставлял в тексте Евангелий слова и обороты, свойственные латинскому языку, хотя и отклонялись от буквы и стиля греческого оригинала. Напротив, Комиссия хотела добиться того, чтобы латинский текст являлся отражением греческого, с передачей исторических и богословских особенностей стиля каждого евангелиста. Было принято оставить привычную в церковной латыни орфографию, пунктуация должна была помогать в чтении и переводе[92].

В официальном издании Новой Вульгаты наряду с основным текстом помещён и критический аппарат, указывающий важнейшие разночтения и возможности перевода греческих слов. Ранее такая возможность была исключена буллой Сикста V 1592 года. Таким образом, Католическая церковь не стремится установить канонический текст «отныне и навеки», оставляя за собой право выносить авторитетное суждение и определять подлинность и соответствие Священному Преданию различных вариантов перевода[92].

В 2001 году Конгрегация богослужения и таинств выпустила инструкцию Liturgiam authenticam, в которой было подтверждено, что латинские литургические тексты продолжают оставаться нормативными для всей Католической церкви, и именно на них должны ориентироваться все переводы на национальные языки[93].

Напишите отзыв о статье "Вульгата"

Примечания

  1. Мецгер, 2004, с. 354.
  2. 1 2 Мецгер, 2004, с. 355.
  3. 1 2 3 4 Мецгер, 2004, с. 369.
  4. Clifford, 2001, p. 197—202.
  5. Мецгер, 2004, с. 356—357.
  6. Nautin, 1986, S. 309—310.
  7. Kamesar, 1993, p. 97.
  8. 1 2 Gryson, 2007, p. XXIII—XXIV.
  9. Kenyon, 1903, p. 81.
  10. Gryson, 2007, p. 3.
  11. Иосиф, 1860, с. 300.
  12. Иосиф, 1860, с. 301.
  13. Мецгер, 2004, с. 359.
  14. Юнгеров, Павел Александрович. [kds.eparhia.ru/bibliot/yungerov/perevodov/4/ Латинский перевод Вульгата]. Введение в Ветхий Завет. Духовная семинария Казанской Епархии РПЦ. Проверено 27 января 2015.
  15. Творения бл. Иеронима, 1903, с. 116—117.
  16. 1 2 Мецгер, 2004, с. 377.
  17. Мецгер, 2004, с. 378—379.
  18. Мецгер, 2004, с. 379.
  19. Мецгер, 2004, с. 380.
  20. Мецгер, 2004, с. 381, 385.
  21. Мецгер, 2004, с. 383.
  22. Мецгер, 2004, с. 387—388.
  23. Малеин, 2003, с. 196.
  24. Малеин, 2003, с. 199.
  25. 1 2 Малеин, 2003, с. 201.
  26. Малеин, 2003, с. 201—202.
  27. Малеин, 2003, с. 219—220.
  28. 1 2 Малеин, 2003, с. 220.
  29. Berger, 1893.
  30. Codices Latini Antiquiores. Vol. VII. P. 38.
  31. Мецгер, 2004, с. 359—360.
  32. Мецгер, 2004, с. 360.
  33. Josef Dobrovský. Fragmentum Pragense Euangelii S. Marci, vulgo autographi. — Praha, 1778.
  34. Мецгер, 2004, с. 360—361.
  35. Fischer, 1962, s. 57—79.
  36. Мецгер, 2004, с. 361.
  37. Мецгер, 2004, с. 362, 378.
  38. Lowe, 1937, p. 325—331.
  39. Мецгер, 2004, с. 362—363.
  40. Мецгер, 2004, с. 363.
  41. 1 2 3 Berger, 1893, p. 92.
  42. Мецгер, 2004, с. 363—364.
  43. Мецгер, 2004, с. 364.
  44. Мецгер, 2004, с. 364—365.
  45. 1 2 3 Мецгер, 2004, с. 365.
  46. Мецгер, 2004, с. 478.
  47. 1 2 Мецгер, 2004, с. 366.
  48. Capitularia regum Francorum / Recensio A. Boretii. — Vol. I. Hannover, 1883. — P. 60, lines 2—7. (Monumenta Germaniae Historica. Legum. Sectio II).
  49. Мецгер, 2004, с. 367—368.
  50. 1 2 Мецгер, 2004, с. 368.
  51. Gryglewich, 1964—1965, p. 254—278.
  52. Мецгер, 2004, с. 368—369.
  53. Berger, 1893, p. 259—277.
  54. 1 2 Мецгер, 2004, с. 371.
  55. Мецгер, 2004, с. 369—370.
  56. Berger, 1893, p. 149, 176.
  57. 1 2 Мецгер, 2004, с. 370.
  58. Мецгер, 2004, с. 371—372.
  59. 1 2 Мецгер, 2004, с. 372.
  60. Berger, 1893, p. 331—339.
  61. Moore, 1893, p. 73—78.
  62. Мецгер, 2004, с. 373.
  63. Schneider, 1954, S. 79—102.
  64. 1 2 3 Scrivener, 1894, p. 61.
  65. Aland, 1989, S. 189.
  66. Scrivener, 1894, p. 62.
  67. Quentin, 1922, p. 97—99.
  68. Quentin, 1922, p. 99—100.
  69. Quentin, 1922, p. 100—103.
  70. Мецгер, 2004, с. 373—374.
  71. Quentin, 1922, p. 128—146.
  72. 1 2 3 4 5 Мецгер, 2004, с. 374.
  73. Quentin, 1922, p. 148.
  74. Quentin, 1922, p. 168.
  75. Nestle, 1901, p. 127.
  76. Quentin, 1922, p. 170—180.
  77. Pierre Gandi. [www.revue-resurrection.org/La-Bible-latine-de-la-Vetus-latina-a-la-Neo#nb3 La Bible latine : de la Vetus latina à la Néo-Vulgate] (фр.). Revue Résurrection. N° 99-100: La traduction de la Bible. Site du Mouvement Résurrection (avril-juillet 2002). Проверено 27 января 2015.
  78. Aland, 1993, S. 19.
  79. Quentin, 1922, p. 191—193.
  80. Fleck, 1840.
  81. Tischendorf, 1854.
  82. Nestle, 1906.
  83. Aland, 1993.
  84. Мецгер, 2004, с. 375—376.
  85. 1 2 Мецгер, 2004, с. 376.
  86. Gryson, 2007.
  87. Мецгер, 2004, с. 376—377.
  88. [www.newadvent.org/cathen/15515b.htm Revision of Vulgate]. New Advent. Проверено 27 января 2015.
  89. [w2.vatican.va/content/benedict-xv/la/motu_proprio/documents/hf_ben-xv_motu-proprio_19141123_consilium-a-decessore.html Consilium a Decessore, Motu Proprio, De Pontificia Commissione Vulgatae versioni Bibliorum emendandae, d. 23 m. Novembris a. 1914, Benedictus PP. XV] (лат.). Libreria Editrice Vaticana. Проверено 31 января 2015.
  90. Revision of the Vulgate, 1911.
  91. [w2.vatican.va/content/john-paul-ii/la/letters/1984/documents/hf_jp-ii_let_19840115_truijen.html Epistula Ioannis Pauli PP. II Vincentio Truijen O. S. B. Abbati Claravallensi De Pontificia Commissione Vulgatae editioni recognoscendae atque emendandae] (лат.). Libreria Editrice Vaticana. Проверено 31 января 2015.
  92. 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Стасюк, 2002.
  93. [www.vatican.va/roman_curia/congregations/ccdds/documents/rc_con_ccdds_doc_20010507_liturgiam-authenticam_en.html Liturgiam authenticam] (англ.). Congregation for Divine Worship and The Discipline of the Sacraments. Проверено 27 января 2015.

Литература

  • Библейские переводы // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Вульгата // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
  • Вульгата // Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона. — СПб., 1908—1913.
  • Иосиф, (иеромонах). Труды блаженного Иеронима в деле перевода Священного Писания // Православное обозрение. — 1860. — № 2. — С. 293—307.
  • Малеин, А. И. [az.lib.ru/m/malein_a_i/text_0030.shtml Латинский церковный язык] // Богословский вестник. — 2003. — Т. 3, № 3. — С. 194—223.
  • Мецгер, Брюс. Ранние переводы Нового Завета. Их источники, передача, ограничения / Пер. с англ. С. Бабкиной. — Изд. 2-е. — М.: Библейско-богословский ин-т св. апостола Андрея, 2004. — 552 с. — ISBN 5-89647-024-X.
  • Стасюк, Ю. [www.binetti.ru/studia/stasiuk_3.shtml Новая Вульгата: история создания и некоторые особенности] // Сибирский лингвистический семинар. — 2002. — № 1.
  • Стасюк, Ю. [www.philology.ru/linguistics3/stasyuk-08.htm Теонимическая лексика латинского языка (на материале Новой Вульгаты и Литургии Часов)] // Techne grammatike (Искусство грамматики). — 2008. — № 3.
  • Творения блаженного Иеронима Стридонского. — Киев: типография Г.Т. Корчак-Новицкого, 1903. — Т. 2. — 410 с.
  • Aland, K. Der Text des Neuen Testaments. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 1989. — 374 S. — ISBN 978-3438060112.
  • Berger, S. [archive.org/details/histoiredelavulg00berg Histoire de la Vulgate pendant les premiers siècles du moyen âge]. — Nancy: Berger-Levrault, 1893. — 443 p.
  • Biblia Sacra iuxta vulgatam versionem / Recensuit Robert Weber, Roger Gryson. — Editio quinta. — Stuttgart: Deutsche Bibelgesellschaft, 2007. — 1980 p. — ISBN 978-3-438-05303-9.
  • Clifford, Richard J. The Authority of the Nova Vulgata: A Note on a Recent Roman Document // Catholic Biblical Quarterly. — 2001. — Vol. 63. — P. 197—202.
  • [books.google.co.uk/books?id=x0opAAAAYAAJ&printsec=frontcover&dq=Codex+Amiatinus&source=bl&ots=ObAiiwOrp1&sig=W8p8iuY_wUz9QfAiCBh6VR-V07A&hl=en&sa=X&ei=-whCUNzeF9Sa1AXFxoCoCw&redir_esc=y#v=onepage&q=Codex%20Amiatinus&f=false Codex Amiatinus. Novum Testamentum Latine interprete Hieronymo] / Edidit Constantinus Tischendorf. — Lipsiae: Avenarius and Mendelssohn, 1854. — 421 p.
  • Fischer, B. Codex Amiatinus und Cassiodor // Biblische Zeitschrift. — 1962. — № 6. — С. 57—79.
  • Gryglewich, F. The St. Adalbert Codex of the Gospels // New Testament Studies. — 1964—1965. — Т. XI. — С. 254—278.
  • Kamesar, Jerome A. Greek Scholarship, and the Hebrew Bible: A Study of the Quaestiones Hebraicae in Genesis. — Oxford: Clarendon Press, 1993. — 221 p. — (Oxford Classical Monographs). — ISBN 0-19-814727-9.
  • Kenyon, Frederic G. [archive.org/details/MN41613ucmf_0 Our Bible and the Ancient Manuscripts]. — Fourth edition. — London: Eyre and Spottiswood, 1903. — 255 p.
  • Lowe, E. A. The Codex Cavensis, New Light on its Later History // Quantulacumque, Studies Presented to Kirsopp Lake / Eds. by Robert P. Casey, Silva Lake, Agnes K. Lake. — London: Christophers, 1937. — P. 325—331.
  • Lowe, E. A. Codices Latini Antiquiores. A paleographical guide to Latin manuscrits prior to the ninth century. Part VII: Switzerland. — Oxford: Clarendon Press, 1956. — XI, 61 p.
  • Moore, G. F. [www.jstor.org/stable/3259119 The Vulgate Chapters and Numbered Verses in the Hebrew Bible] // Journal of Biblical Literature. — 1893. — Vol. 12. — P. 73—78.
  • Nautin P. Hieronymus // Theologische Realenzyklopädie. — 1986. — Bd. 15. — S. 309—310.
  • Nestle, E. [archive.org/details/introductiontote00nestrich Introduction to the Textual Criticism of the New Testament]. — London: Williams and Norgate, 1901. — 351 p.
  • [archive.org/details/nouumtestamentum01whit Nouum Testamentum Domini nostri Jesu Christi latine, secundum editionem Sancti Hieronymi]. — Oxonii: Clarendoniana, 1898. — Vol. I. — 779 p.
  • [archive.org/details/nouumtestamentum03whit Nouum Testamentum Domini nostri Jesu Christi latine, secundum editionem Sancti Hieronymi]. — Oxonii: Clarendoniana, 1954. — Vol. III. — 596 p.
  • Novum testamentum Graece / post Eberhard Nestle et Erwin Nestle. — editione vicesima septima revisa; communiter ediderunt Barbara et Kurt Aland. — Stuttgart: Deutsche Bibelstiftung, 1993. — 810 p. — ISBN 3438051001.
  • [archive.org/details/bub_gb_NIUNAAAAYAAJ Novum Testamentum Latine: textum Vaticanum cum apparatu critico ex editionibus et libris manu scriptis collecto imprimendum] / Ed. E. Nestle. — Stuttgart: Württembergische Bibelanstalt, 1906. — 657 p.
  • [books.google.ru/books?vid=OCLC14064762&id=7R7rgfv_Fp0C&pg=PP7&lpg=PP7&dq=%22vulgatae+editionis%22&as_brr=1&redir_esc=y#v=onepage&q=%22vulgatae%20editionis%22&f=false Novum Testamentum Vulgatae editionis juxta textum Clementis VIII.: Romanum ex Typogr. Apost. Vatic. A. 1592 accurate expressum. Cum variantibus in margine lectionibus antiquissimi et praestantissimi codicis olim monasterii Montis Amiatae in Etruria, nunc bibliothecae Florentinae Laurentianae Mediceae saec. VI. p. Chr. scripti. Praemissa est commentatio de codice Amiatino et versione latina vulgata]. — Ed. Ferdinand Florens Fleck. — Lipsiae: Sumtibus et Typis C. Tauchnitii, 1840. — 414 p.
  • Quentin, H. [www.archive.org/stream/mmoiresurlta01quenuoft#page/n7/mode/2up Mémoire sur l'établissement du texte de la Vulgate]. — Rome—Paris: Desclée—Gabalda. — Vol. I: Octateuque. — 520 p. — (Collectanea biblica latina. VI.).
  • [www.archive.org/stream/cu31924092341787#page/n5/mode/2up Revision of the Vulgate: a report]. — Rome: St. Anselm, 1911. — 27 p.
  • Schneider, H. Der Text der Gutenbergbibel: zu ihrem 500-jährigen Jubiläum untersucht. — Bonner biblische Beiträge. — Bonn: P. Hanstein, 1954. — Bd. 7. — 120 S.
  • Scrivener, F. H. A. [www.archive.org/stream/cu31924092355118#page/n5/mode/2up Plain Introduction to the Criticism of the New Testament]. — London: George Bell & Sons, 1894. — Vol. II. — 448 p.

Ссылки

В Викитеке есть оригинал текста по этой теме.
  • [www.thelatinlibrary.com/bible.html Полный текст Вульгаты с предисловием Иеронима] (лат.). The Latin Library. Проверено 27 января 2015.
  • [vulsearch.sourceforge.net/html/index.html Biblia Sacra juxta Vulgatam Clementinam] (лат.). VulSearch & the Clementine Vulgate project. Проверено 27 января 2015.
  • [www.vatican.va/latin/latin_bible.html Biblia Sacra. Nova Vulgata]. La Santa Sede. Проверено 27 января 2015.
  • [www.soluschristus.ru/biblioteka/bibliya_i_bibleistika/ieronim_stridonskij_prologi_k_knigam_vethogo_zaveta/ Иероним Стридонский. Прологи к книгам Ветхого Завета] (рус.). Евангелически-лютеранский портал «только Христос». Проверено 27 января 2015.


Отрывок, характеризующий Вульгата

Выйдя на большую дорогу, французы с поразительной энергией, с быстротою неслыханной побежали к своей выдуманной цели. Кроме этой причины общего стремления, связывавшей в одно целое толпы французов и придававшей им некоторую энергию, была еще другая причина, связывавшая их. Причина эта состояла в их количестве. Сама огромная масса их, как в физическом законе притяжения, притягивала к себе отдельные атомы людей. Они двигались своей стотысячной массой как целым государством.
Каждый человек из них желал только одного – отдаться в плен, избавиться от всех ужасов и несчастий. Но, с одной стороны, сила общего стремления к цели Смоленска увлекала каждою в одном и том же направлении; с другой стороны – нельзя было корпусу отдаться в плен роте, и, несмотря на то, что французы пользовались всяким удобным случаем для того, чтобы отделаться друг от друга и при малейшем приличном предлоге отдаваться в плен, предлоги эти не всегда случались. Самое число их и тесное, быстрое движение лишало их этой возможности и делало для русских не только трудным, но невозможным остановить это движение, на которое направлена была вся энергия массы французов. Механическое разрывание тела не могло ускорить дальше известного предела совершавшийся процесс разложения.
Ком снега невозможно растопить мгновенно. Существует известный предел времени, ранее которого никакие усилия тепла не могут растопить снега. Напротив, чем больше тепла, тем более крепнет остающийся снег.
Из русских военачальников никто, кроме Кутузова, не понимал этого. Когда определилось направление бегства французской армии по Смоленской дороге, тогда то, что предвидел Коновницын в ночь 11 го октября, начало сбываться. Все высшие чины армии хотели отличиться, отрезать, перехватить, полонить, опрокинуть французов, и все требовали наступления.
Кутузов один все силы свои (силы эти очень невелики у каждого главнокомандующего) употреблял на то, чтобы противодействовать наступлению.
Он не мог им сказать то, что мы говорим теперь: зачем сраженье, и загораживанье дороги, и потеря своих людей, и бесчеловечное добиванье несчастных? Зачем все это, когда от Москвы до Вязьмы без сражения растаяла одна треть этого войска? Но он говорил им, выводя из своей старческой мудрости то, что они могли бы понять, – он говорил им про золотой мост, и они смеялись над ним, клеветали его, и рвали, и метали, и куражились над убитым зверем.
Под Вязьмой Ермолов, Милорадович, Платов и другие, находясь в близости от французов, не могли воздержаться от желания отрезать и опрокинуть два французские корпуса. Кутузову, извещая его о своем намерении, они прислали в конверте, вместо донесения, лист белой бумаги.
И сколько ни старался Кутузов удержать войска, войска наши атаковали, стараясь загородить дорогу. Пехотные полки, как рассказывают, с музыкой и барабанным боем ходили в атаку и побили и потеряли тысячи людей.
Но отрезать – никого не отрезали и не опрокинули. И французское войско, стянувшись крепче от опасности, продолжало, равномерно тая, все тот же свой гибельный путь к Смоленску.



Бородинское сражение с последовавшими за ним занятием Москвы и бегством французов, без новых сражений, – есть одно из самых поучительных явлений истории.
Все историки согласны в том, что внешняя деятельность государств и народов, в их столкновениях между собой, выражается войнами; что непосредственно, вследствие больших или меньших успехов военных, увеличивается или уменьшается политическая сила государств и народов.
Как ни странны исторические описания того, как какой нибудь король или император, поссорившись с другим императором или королем, собрал войско, сразился с войском врага, одержал победу, убил три, пять, десять тысяч человек и вследствие того покорил государство и целый народ в несколько миллионов; как ни непонятно, почему поражение одной армии, одной сотой всех сил народа, заставило покориться народ, – все факты истории (насколько она нам известна) подтверждают справедливость того, что большие или меньшие успехи войска одного народа против войска другого народа суть причины или, по крайней мере, существенные признаки увеличения или уменьшения силы народов. Войско одержало победу, и тотчас же увеличились права победившего народа в ущерб побежденному. Войско понесло поражение, и тотчас же по степени поражения народ лишается прав, а при совершенном поражении своего войска совершенно покоряется.
Так было (по истории) с древнейших времен и до настоящего времени. Все войны Наполеона служат подтверждением этого правила. По степени поражения австрийских войск – Австрия лишается своих прав, и увеличиваются права и силы Франции. Победа французов под Иеной и Ауерштетом уничтожает самостоятельное существование Пруссии.
Но вдруг в 1812 м году французами одержана победа под Москвой, Москва взята, и вслед за тем, без новых сражений, не Россия перестала существовать, а перестала существовать шестисоттысячная армия, потом наполеоновская Франция. Натянуть факты на правила истории, сказать, что поле сражения в Бородине осталось за русскими, что после Москвы были сражения, уничтожившие армию Наполеона, – невозможно.
После Бородинской победы французов не было ни одного не только генерального, но сколько нибудь значительного сражения, и французская армия перестала существовать. Что это значит? Ежели бы это был пример из истории Китая, мы бы могли сказать, что это явление не историческое (лазейка историков, когда что не подходит под их мерку); ежели бы дело касалось столкновения непродолжительного, в котором участвовали бы малые количества войск, мы бы могли принять это явление за исключение; но событие это совершилось на глазах наших отцов, для которых решался вопрос жизни и смерти отечества, и война эта была величайшая из всех известных войн…
Период кампании 1812 года от Бородинского сражения до изгнания французов доказал, что выигранное сражение не только не есть причина завоевания, но даже и не постоянный признак завоевания; доказал, что сила, решающая участь народов, лежит не в завоевателях, даже на в армиях и сражениях, а в чем то другом.
Французские историки, описывая положение французского войска перед выходом из Москвы, утверждают, что все в Великой армии было в порядке, исключая кавалерии, артиллерии и обозов, да не было фуража для корма лошадей и рогатого скота. Этому бедствию не могло помочь ничто, потому что окрестные мужики жгли свое сено и не давали французам.
Выигранное сражение не принесло обычных результатов, потому что мужики Карп и Влас, которые после выступления французов приехали в Москву с подводами грабить город и вообще не выказывали лично геройских чувств, и все бесчисленное количество таких мужиков не везли сена в Москву за хорошие деньги, которые им предлагали, а жгли его.

Представим себе двух людей, вышедших на поединок с шпагами по всем правилам фехтовального искусства: фехтование продолжалось довольно долгое время; вдруг один из противников, почувствовав себя раненым – поняв, что дело это не шутка, а касается его жизни, бросил свою шпагу и, взяв первую попавшуюся дубину, начал ворочать ею. Но представим себе, что противник, так разумно употребивший лучшее и простейшее средство для достижения цели, вместе с тем воодушевленный преданиями рыцарства, захотел бы скрыть сущность дела и настаивал бы на том, что он по всем правилам искусства победил на шпагах. Можно себе представить, какая путаница и неясность произошла бы от такого описания происшедшего поединка.
Фехтовальщик, требовавший борьбы по правилам искусства, были французы; его противник, бросивший шпагу и поднявший дубину, были русские; люди, старающиеся объяснить все по правилам фехтования, – историки, которые писали об этом событии.
Со времени пожара Смоленска началась война, не подходящая ни под какие прежние предания войн. Сожжение городов и деревень, отступление после сражений, удар Бородина и опять отступление, оставление и пожар Москвы, ловля мародеров, переимка транспортов, партизанская война – все это были отступления от правил.
Наполеон чувствовал это, и с самого того времени, когда он в правильной позе фехтовальщика остановился в Москве и вместо шпаги противника увидал поднятую над собой дубину, он не переставал жаловаться Кутузову и императору Александру на то, что война велась противно всем правилам (как будто существовали какие то правила для того, чтобы убивать людей). Несмотря на жалобы французов о неисполнении правил, несмотря на то, что русским, высшим по положению людям казалось почему то стыдным драться дубиной, а хотелось по всем правилам стать в позицию en quarte или en tierce [четвертую, третью], сделать искусное выпадение в prime [первую] и т. д., – дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила французов до тех пор, пока не погибло все нашествие.
И благо тому народу, который не как французы в 1813 году, отсалютовав по всем правилам искусства и перевернув шпагу эфесом, грациозно и учтиво передает ее великодушному победителю, а благо тому народу, который в минуту испытания, не спрашивая о том, как по правилам поступали другие в подобных случаях, с простотою и легкостью поднимает первую попавшуюся дубину и гвоздит ею до тех пор, пока в душе его чувство оскорбления и мести не заменяется презрением и жалостью.


Одним из самых осязательных и выгодных отступлений от так называемых правил войны есть действие разрозненных людей против людей, жмущихся в кучу. Такого рода действия всегда проявляются в войне, принимающей народный характер. Действия эти состоят в том, что, вместо того чтобы становиться толпой против толпы, люди расходятся врозь, нападают поодиночке и тотчас же бегут, когда на них нападают большими силами, а потом опять нападают, когда представляется случай. Это делали гверильясы в Испании; это делали горцы на Кавказе; это делали русские в 1812 м году.
Войну такого рода назвали партизанскою и полагали, что, назвав ее так, объяснили ее значение. Между тем такого рода война не только не подходит ни под какие правила, но прямо противоположна известному и признанному за непогрешимое тактическому правилу. Правило это говорит, что атакующий должен сосредоточивать свои войска с тем, чтобы в момент боя быть сильнее противника.
Партизанская война (всегда успешная, как показывает история) прямо противуположна этому правилу.
Противоречие это происходит оттого, что военная наука принимает силу войск тождественною с их числительностию. Военная наука говорит, что чем больше войска, тем больше силы. Les gros bataillons ont toujours raison. [Право всегда на стороне больших армий.]
Говоря это, военная наука подобна той механике, которая, основываясь на рассмотрении сил только по отношению к их массам, сказала бы, что силы равны или не равны между собою, потому что равны или не равны их массы.
Сила (количество движения) есть произведение из массы на скорость.
В военном деле сила войска есть также произведение из массы на что то такое, на какое то неизвестное х.
Военная наука, видя в истории бесчисленное количество примеров того, что масса войск не совпадает с силой, что малые отряды побеждают большие, смутно признает существование этого неизвестного множителя и старается отыскать его то в геометрическом построении, то в вооружении, то – самое обыкновенное – в гениальности полководцев. Но подстановление всех этих значений множителя не доставляет результатов, согласных с историческими фактами.
А между тем стоит только отрешиться от установившегося, в угоду героям, ложного взгляда на действительность распоряжений высших властей во время войны для того, чтобы отыскать этот неизвестный х.
Х этот есть дух войска, то есть большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасностям всех людей, составляющих войско, совершенно независимо от того, дерутся ли люди под командой гениев или не гениев, в трех или двух линиях, дубинами или ружьями, стреляющими тридцать раз в минуту. Люди, имеющие наибольшее желание драться, всегда поставят себя и в наивыгоднейшие условия для драки.
Дух войска – есть множитель на массу, дающий произведение силы. Определить и выразить значение духа войска, этого неизвестного множителя, есть задача науки.
Задача эта возможна только тогда, когда мы перестанем произвольно подставлять вместо значения всего неизвестного Х те условия, при которых проявляется сила, как то: распоряжения полководца, вооружение и т. д., принимая их за значение множителя, а признаем это неизвестное во всей его цельности, то есть как большее или меньшее желание драться и подвергать себя опасности. Тогда только, выражая уравнениями известные исторические факты, из сравнения относительного значения этого неизвестного можно надеяться на определение самого неизвестного.
Десять человек, батальонов или дивизий, сражаясь с пятнадцатью человеками, батальонами или дивизиями, победили пятнадцать, то есть убили и забрали в плен всех без остатка и сами потеряли четыре; стало быть, уничтожились с одной стороны четыре, с другой стороны пятнадцать. Следовательно, четыре были равны пятнадцати, и, следовательно, 4а:=15у. Следовательно, ж: г/==15:4. Уравнение это не дает значения неизвестного, но оно дает отношение между двумя неизвестными. И из подведения под таковые уравнения исторических различно взятых единиц (сражений, кампаний, периодов войн) получатся ряды чисел, в которых должны существовать и могут быть открыты законы.
Тактическое правило о том, что надо действовать массами при наступлении и разрозненно при отступлении, бессознательно подтверждает только ту истину, что сила войска зависит от его духа. Для того чтобы вести людей под ядра, нужно больше дисциплины, достигаемой только движением в массах, чем для того, чтобы отбиваться от нападающих. Но правило это, при котором упускается из вида дух войска, беспрестанно оказывается неверным и в особенности поразительно противоречит действительности там, где является сильный подъем или упадок духа войска, – во всех народных войнах.
Французы, отступая в 1812 м году, хотя и должны бы защищаться отдельно, по тактике, жмутся в кучу, потому что дух войска упал так, что только масса сдерживает войско вместе. Русские, напротив, по тактике должны бы были нападать массой, на деле же раздробляются, потому что дух поднят так, что отдельные лица бьют без приказания французов и не нуждаются в принуждении для того, чтобы подвергать себя трудам и опасностям.


Так называемая партизанская война началась со вступления неприятеля в Смоленск.
Прежде чем партизанская война была официально принята нашим правительством, уже тысячи людей неприятельской армии – отсталые мародеры, фуражиры – были истреблены казаками и мужиками, побивавшими этих людей так же бессознательно, как бессознательно собаки загрызают забеглую бешеную собаку. Денис Давыдов своим русским чутьем первый понял значение той страшной дубины, которая, не спрашивая правил военного искусства, уничтожала французов, и ему принадлежит слава первого шага для узаконения этого приема войны.
24 го августа был учрежден первый партизанский отряд Давыдова, и вслед за его отрядом стали учреждаться другие. Чем дальше подвигалась кампания, тем более увеличивалось число этих отрядов.
Партизаны уничтожали Великую армию по частям. Они подбирали те отпадавшие листья, которые сами собою сыпались с иссохшего дерева – французского войска, и иногда трясли это дерево. В октябре, в то время как французы бежали к Смоленску, этих партий различных величин и характеров были сотни. Были партии, перенимавшие все приемы армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому не известные. Был дьячок начальником партии, взявший в месяц несколько сот пленных. Была старостиха Василиса, побившая сотни французов.
Последние числа октября было время самого разгара партизанской войны. Тот первый период этой войны, во время которого партизаны, сами удивляясь своей дерзости, боялись всякую минуту быть пойманными и окруженными французами и, не расседлывая и почти не слезая с лошадей, прятались по лесам, ожидая всякую минуту погони, – уже прошел. Теперь уже война эта определилась, всем стало ясно, что можно было предпринять с французами и чего нельзя было предпринимать. Теперь уже только те начальники отрядов, которые с штабами, по правилам ходили вдали от французов, считали еще многое невозможным. Мелкие же партизаны, давно уже начавшие свое дело и близко высматривавшие французов, считали возможным то, о чем не смели и думать начальники больших отрядов. Казаки же и мужики, лазившие между французами, считали, что теперь уже все было возможно.
22 го октября Денисов, бывший одним из партизанов, находился с своей партией в самом разгаре партизанской страсти. С утра он с своей партией был на ходу. Он целый день по лесам, примыкавшим к большой дороге, следил за большим французским транспортом кавалерийских вещей и русских пленных, отделившимся от других войск и под сильным прикрытием, как это было известно от лазутчиков и пленных, направлявшимся к Смоленску. Про этот транспорт было известно не только Денисову и Долохову (тоже партизану с небольшой партией), ходившему близко от Денисова, но и начальникам больших отрядов с штабами: все знали про этот транспорт и, как говорил Денисов, точили на него зубы. Двое из этих больших отрядных начальников – один поляк, другой немец – почти в одно и то же время прислали Денисову приглашение присоединиться каждый к своему отряду, с тем чтобы напасть на транспорт.
– Нет, бг'ат, я сам с усам, – сказал Денисов, прочтя эти бумаги, и написал немцу, что, несмотря на душевное желание, которое он имел служить под начальством столь доблестного и знаменитого генерала, он должен лишить себя этого счастья, потому что уже поступил под начальство генерала поляка. Генералу же поляку он написал то же самое, уведомляя его, что он уже поступил под начальство немца.
Распорядившись таким образом, Денисов намеревался, без донесения о том высшим начальникам, вместе с Долоховым атаковать и взять этот транспорт своими небольшими силами. Транспорт шел 22 октября от деревни Микулиной к деревне Шамшевой. С левой стороны дороги от Микулина к Шамшеву шли большие леса, местами подходившие к самой дороге, местами отдалявшиеся от дороги на версту и больше. По этим то лесам целый день, то углубляясь в середину их, то выезжая на опушку, ехал с партией Денисов, не выпуская из виду двигавшихся французов. С утра, недалеко от Микулина, там, где лес близко подходил к дороге, казаки из партии Денисова захватили две ставшие в грязи французские фуры с кавалерийскими седлами и увезли их в лес. С тех пор и до самого вечера партия, не нападая, следила за движением французов. Надо было, не испугав их, дать спокойно дойти до Шамшева и тогда, соединившись с Долоховым, который должен был к вечеру приехать на совещание к караулке в лесу (в версте от Шамшева), на рассвете пасть с двух сторон как снег на голову и побить и забрать всех разом.
Позади, в двух верстах от Микулина, там, где лес подходил к самой дороге, было оставлено шесть казаков, которые должны были донести сейчас же, как только покажутся новые колонны французов.
Впереди Шамшева точно так же Долохов должен был исследовать дорогу, чтобы знать, на каком расстоянии есть еще другие французские войска. При транспорте предполагалось тысяча пятьсот человек. У Денисова было двести человек, у Долохова могло быть столько же. Но превосходство числа не останавливало Денисова. Одно только, что еще нужно было знать ему, это то, какие именно были эти войска; и для этой цели Денисову нужно было взять языка (то есть человека из неприятельской колонны). В утреннее нападение на фуры дело сделалось с такою поспешностью, что бывших при фурах французов всех перебили и захватили живым только мальчишку барабанщика, который был отсталый и ничего не мог сказать положительно о том, какие были войска в колонне.
Нападать другой раз Денисов считал опасным, чтобы не встревожить всю колонну, и потому он послал вперед в Шамшево бывшего при его партии мужика Тихона Щербатого – захватить, ежели можно, хоть одного из бывших там французских передовых квартиргеров.


Был осенний, теплый, дождливый день. Небо и горизонт были одного и того же цвета мутной воды. То падал как будто туман, то вдруг припускал косой, крупный дождь.
На породистой, худой, с подтянутыми боками лошади, в бурке и папахе, с которых струилась вода, ехал Денисов. Он, так же как и его лошадь, косившая голову и поджимавшая уши, морщился от косого дождя и озабоченно присматривался вперед. Исхудавшее и обросшее густой, короткой, черной бородой лицо его казалось сердито.
Рядом с Денисовым, также в бурке и папахе, на сытом, крупном донце ехал казачий эсаул – сотрудник Денисова.
Эсаул Ловайский – третий, также в бурке и папахе, был длинный, плоский, как доска, белолицый, белокурый человек, с узкими светлыми глазками и спокойно самодовольным выражением и в лице и в посадке. Хотя и нельзя было сказать, в чем состояла особенность лошади и седока, но при первом взгляде на эсаула и Денисова видно было, что Денисову и мокро и неловко, – что Денисов человек, который сел на лошадь; тогда как, глядя на эсаула, видно было, что ему так же удобно и покойно, как и всегда, и что он не человек, который сел на лошадь, а человек вместе с лошадью одно, увеличенное двойною силою, существо.
Немного впереди их шел насквозь промокший мужичок проводник, в сером кафтане и белом колпаке.
Немного сзади, на худой, тонкой киргизской лошаденке с огромным хвостом и гривой и с продранными в кровь губами, ехал молодой офицер в синей французской шинели.
Рядом с ним ехал гусар, везя за собой на крупе лошади мальчика в французском оборванном мундире и синем колпаке. Мальчик держался красными от холода руками за гусара, пошевеливал, стараясь согреть их, свои босые ноги, и, подняв брови, удивленно оглядывался вокруг себя. Это был взятый утром французский барабанщик.
Сзади, по три, по четыре, по узкой, раскиснувшей и изъезженной лесной дороге, тянулись гусары, потом казаки, кто в бурке, кто во французской шинели, кто в попоне, накинутой на голову. Лошади, и рыжие и гнедые, все казались вороными от струившегося с них дождя. Шеи лошадей казались странно тонкими от смокшихся грив. От лошадей поднимался пар. И одежды, и седла, и поводья – все было мокро, склизко и раскисло, так же как и земля, и опавшие листья, которыми была уложена дорога. Люди сидели нахохлившись, стараясь не шевелиться, чтобы отогревать ту воду, которая пролилась до тела, и не пропускать новую холодную, подтекавшую под сиденья, колени и за шеи. В середине вытянувшихся казаков две фуры на французских и подпряженных в седлах казачьих лошадях громыхали по пням и сучьям и бурчали по наполненным водою колеям дороги.
Лошадь Денисова, обходя лужу, которая была на дороге, потянулась в сторону и толканула его коленкой о дерево.
– Э, чег'т! – злобно вскрикнул Денисов и, оскаливая зубы, плетью раза три ударил лошадь, забрызгав себя и товарищей грязью. Денисов был не в духе: и от дождя и от голода (с утра никто ничего не ел), и главное оттого, что от Долохова до сих пор не было известий и посланный взять языка не возвращался.
«Едва ли выйдет другой такой случай, как нынче, напасть на транспорт. Одному нападать слишком рискованно, а отложить до другого дня – из под носа захватит добычу кто нибудь из больших партизанов», – думал Денисов, беспрестанно взглядывая вперед, думая увидать ожидаемого посланного от Долохова.
Выехав на просеку, по которой видно было далеко направо, Денисов остановился.
– Едет кто то, – сказал он.
Эсаул посмотрел по направлению, указываемому Денисовым.
– Едут двое – офицер и казак. Только не предположительно, чтобы был сам подполковник, – сказал эсаул, любивший употреблять неизвестные казакам слова.
Ехавшие, спустившись под гору, скрылись из вида и через несколько минут опять показались. Впереди усталым галопом, погоняя нагайкой, ехал офицер – растрепанный, насквозь промокший и с взбившимися выше колен панталонами. За ним, стоя на стременах, рысил казак. Офицер этот, очень молоденький мальчик, с широким румяным лицом и быстрыми, веселыми глазами, подскакал к Денисову и подал ему промокший конверт.
– От генерала, – сказал офицер, – извините, что не совсем сухо…
Денисов, нахмурившись, взял конверт и стал распечатывать.
– Вот говорили всё, что опасно, опасно, – сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. – Впрочем, мы с Комаровым, – он указал на казака, – приготовились. У нас по два писто… А это что ж? – спросил он, увидав французского барабанщика, – пленный? Вы уже в сраженье были? Можно с ним поговорить?
– Ростов! Петя! – крикнул в это время Денисов, пробежав поданный ему конверт. – Да как же ты не сказал, кто ты? – И Денисов с улыбкой, обернувшись, протянул руку офицеру.
Офицер этот был Петя Ростов.
Во всю дорогу Петя приготавливался к тому, как он, как следует большому и офицеру, не намекая на прежнее знакомство, будет держать себя с Денисовым. Но как только Денисов улыбнулся ему, Петя тотчас же просиял, покраснел от радости и, забыв приготовленную официальность, начал рассказывать о том, как он проехал мимо французов, и как он рад, что ему дано такое поручение, и что он был уже в сражении под Вязьмой, и что там отличился один гусар.
– Ну, я г'ад тебя видеть, – перебил его Денисов, и лицо его приняло опять озабоченное выражение.
– Михаил Феоклитыч, – обратился он к эсаулу, – ведь это опять от немца. Он пг'и нем состоит. – И Денисов рассказал эсаулу, что содержание бумаги, привезенной сейчас, состояло в повторенном требовании от генерала немца присоединиться для нападения на транспорт. – Ежели мы его завтг'а не возьмем, они у нас из под носа выг'вут, – заключил он.
В то время как Денисов говорил с эсаулом, Петя, сконфуженный холодным тоном Денисова и предполагая, что причиной этого тона было положение его панталон, так, чтобы никто этого не заметил, под шинелью поправлял взбившиеся панталоны, стараясь иметь вид как можно воинственнее.
– Будет какое нибудь приказание от вашего высокоблагородия? – сказал он Денисову, приставляя руку к козырьку и опять возвращаясь к игре в адъютанта и генерала, к которой он приготовился, – или должен я оставаться при вашем высокоблагородии?
– Приказания?.. – задумчиво сказал Денисов. – Да ты можешь ли остаться до завтрашнего дня?
– Ах, пожалуйста… Можно мне при вас остаться? – вскрикнул Петя.
– Да как тебе именно велено от генег'ала – сейчас вег'нуться? – спросил Денисов. Петя покраснел.
– Да он ничего не велел. Я думаю, можно? – сказал он вопросительно.
– Ну, ладно, – сказал Денисов. И, обратившись к своим подчиненным, он сделал распоряжения о том, чтоб партия шла к назначенному у караулки в лесу месту отдыха и чтобы офицер на киргизской лошади (офицер этот исполнял должность адъютанта) ехал отыскивать Долохова, узнать, где он и придет ли он вечером. Сам же Денисов с эсаулом и Петей намеревался подъехать к опушке леса, выходившей к Шамшеву, с тем, чтобы взглянуть на то место расположения французов, на которое должно было быть направлено завтрашнее нападение.
– Ну, бог'ода, – обратился он к мужику проводнику, – веди к Шамшеву.
Денисов, Петя и эсаул, сопутствуемые несколькими казаками и гусаром, который вез пленного, поехали влево через овраг, к опушке леса.


Дождик прошел, только падал туман и капли воды с веток деревьев. Денисов, эсаул и Петя молча ехали за мужиком в колпаке, который, легко и беззвучно ступая своими вывернутыми в лаптях ногами по кореньям и мокрым листьям, вел их к опушке леса.
Выйдя на изволок, мужик приостановился, огляделся и направился к редевшей стене деревьев. У большого дуба, еще не скинувшего листа, он остановился и таинственно поманил к себе рукою.
Денисов и Петя подъехали к нему. С того места, на котором остановился мужик, были видны французы. Сейчас за лесом шло вниз полубугром яровое поле. Вправо, через крутой овраг, виднелась небольшая деревушка и барский домик с разваленными крышами. В этой деревушке и в барском доме, и по всему бугру, в саду, у колодцев и пруда, и по всей дороге в гору от моста к деревне, не более как в двухстах саженях расстояния, виднелись в колеблющемся тумане толпы народа. Слышны были явственно их нерусские крики на выдиравшихся в гору лошадей в повозках и призывы друг другу.
– Пленного дайте сюда, – негромко сказал Денисоп, не спуская глаз с французов.
Казак слез с лошади, снял мальчика и вместе с ним подошел к Денисову. Денисов, указывая на французов, спрашивал, какие и какие это были войска. Мальчик, засунув свои озябшие руки в карманы и подняв брови, испуганно смотрел на Денисова и, несмотря на видимое желание сказать все, что он знал, путался в своих ответах и только подтверждал то, что спрашивал Денисов. Денисов, нахмурившись, отвернулся от него и обратился к эсаулу, сообщая ему свои соображения.
Петя, быстрыми движениями поворачивая голову, оглядывался то на барабанщика, то на Денисова, то на эсаула, то на французов в деревне и на дороге, стараясь не пропустить чего нибудь важного.
– Пг'идет, не пг'идет Долохов, надо бг'ать!.. А? – сказал Денисов, весело блеснув глазами.
– Место удобное, – сказал эсаул.
– Пехоту низом пошлем – болотами, – продолжал Денисов, – они подлезут к саду; вы заедете с казаками оттуда, – Денисов указал на лес за деревней, – а я отсюда, с своими гусаг'ами. И по выстг'елу…
– Лощиной нельзя будет – трясина, – сказал эсаул. – Коней увязишь, надо объезжать полевее…
В то время как они вполголоса говорили таким образом, внизу, в лощине от пруда, щелкнул один выстрел, забелелся дымок, другой и послышался дружный, как будто веселый крик сотен голосов французов, бывших на полугоре. В первую минуту и Денисов и эсаул подались назад. Они были так близко, что им показалось, что они были причиной этих выстрелов и криков. Но выстрелы и крики не относились к ним. Низом, по болотам, бежал человек в чем то красном. Очевидно, по нем стреляли и на него кричали французы.
– Ведь это Тихон наш, – сказал эсаул.
– Он! он и есть!
– Эка шельма, – сказал Денисов.
– Уйдет! – щуря глаза, сказал эсаул.
Человек, которого они называли Тихоном, подбежав к речке, бултыхнулся в нее так, что брызги полетели, и, скрывшись на мгновенье, весь черный от воды, выбрался на четвереньках и побежал дальше. Французы, бежавшие за ним, остановились.
– Ну ловок, – сказал эсаул.
– Экая бестия! – с тем же выражением досады проговорил Денисов. – И что он делал до сих пор?
– Это кто? – спросил Петя.
– Это наш пластун. Я его посылал языка взять.
– Ах, да, – сказал Петя с первого слова Денисова, кивая головой, как будто он все понял, хотя он решительно не понял ни одного слова.
Тихон Щербатый был один из самых нужных людей в партии. Он был мужик из Покровского под Гжатью. Когда, при начале своих действий, Денисов пришел в Покровское и, как всегда, призвав старосту, спросил о том, что им известно про французов, староста отвечал, как отвечали и все старосты, как бы защищаясь, что они ничего знать не знают, ведать не ведают. Но когда Денисов объяснил им, что его цель бить французов, и когда он спросил, не забредали ли к ним французы, то староста сказал, что мародеры бывали точно, но что у них в деревне только один Тишка Щербатый занимался этими делами. Денисов велел позвать к себе Тихона и, похвалив его за его деятельность, сказал при старосте несколько слов о той верности царю и отечеству и ненависти к французам, которую должны блюсти сыны отечества.
– Мы французам худого не делаем, – сказал Тихон, видимо оробев при этих словах Денисова. – Мы только так, значит, по охоте баловались с ребятами. Миродеров точно десятка два побили, а то мы худого не делали… – На другой день, когда Денисов, совершенно забыв про этого мужика, вышел из Покровского, ему доложили, что Тихон пристал к партии и просился, чтобы его при ней оставили. Денисов велел оставить его.
Тихон, сначала исправлявший черную работу раскладки костров, доставления воды, обдирания лошадей и т. п., скоро оказал большую охоту и способность к партизанской войне. Он по ночам уходил на добычу и всякий раз приносил с собой платье и оружие французское, а когда ему приказывали, то приводил и пленных. Денисов отставил Тихона от работ, стал брать его с собою в разъезды и зачислил в казаки.
Тихон не любил ездить верхом и всегда ходил пешком, никогда не отставая от кавалерии. Оружие его составляли мушкетон, который он носил больше для смеха, пика и топор, которым он владел, как волк владеет зубами, одинаково легко выбирая ими блох из шерсти и перекусывая толстые кости. Тихон одинаково верно, со всего размаха, раскалывал топором бревна и, взяв топор за обух, выстрагивал им тонкие колышки и вырезывал ложки. В партии Денисова Тихон занимал свое особенное, исключительное место. Когда надо было сделать что нибудь особенно трудное и гадкое – выворотить плечом в грязи повозку, за хвост вытащить из болота лошадь, ободрать ее, залезть в самую середину французов, пройти в день по пятьдесят верст, – все указывали, посмеиваясь, на Тихона.
– Что ему, черту, делается, меренина здоровенный, – говорили про него.
Один раз француз, которого брал Тихон, выстрелил в него из пистолета и попал ему в мякоть спины. Рана эта, от которой Тихон лечился только водкой, внутренне и наружно, была предметом самых веселых шуток во всем отряде и шуток, которым охотно поддавался Тихон.
– Что, брат, не будешь? Али скрючило? – смеялись ему казаки, и Тихон, нарочно скорчившись и делая рожи, притворяясь, что он сердится, самыми смешными ругательствами бранил французов. Случай этот имел на Тихона только то влияние, что после своей раны он редко приводил пленных.
Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.