Вутон, Барбара

Барбара Фрэнсис Вутон
Barbara Wootton, Baroness Wootton of Abinger
Род деятельности:	социолог, экономист, криминолог
Дата рождения:	14 апреля 1897(1897-04-14)
Место рождения:	Кембридж, Англия
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Дата смерти:	11 июля 1988(1988-07-11) (91 год)
Место смерти:	Суррей, Англия
Супруг:	John (Jack) Wootton (1917); George Wright (1934—1964)
Награды и премии:	Орден Кавалеров Чести (1977)

Барбара Фрэнсис Вутон, баронесса (англ. Barbara Wootton, Baroness Wootton of Abinger) (14 апреля 1897—11 июля 1988), видный английский социолог, экономист и криминолог.

Биография

Родилась 14 апреля 1897 года в Кембридже, училась в частной [en.wikipedia.org/wiki/Perse_School_for_Girls женской школе].

В 1915—1919 годах изучала классическую литературу и экономику в Гиртонском колледже в Кембриджшире.

В 1917 году вышла замуж за Джон (Джека) Вутона (англ. John (Jack) Wootton), умершего через неделю после свадьбы от последствий ранения во время Первой мировой войны. Во второй раз вышла замуж за Джорджа Райта (англ. George Wright) в 1934 году, прожив с ним до его смерти в 1964-м.

В конце 1930-х годов являлась членом «Федерального союза» (англ. Federal Union), организации, ставившей своей целью создание федеративного союза государств в пост-военной Европе. Представляла эту организацию во время исторических дебатов с Эдгаром Хардкаслом (англ. Edgar Richard „Hardy“ Hardcastle), представителем Социалистической партии Великобритании (англ. Socialist Party of Great Britain (SPGB)). Позднее речь Вутон была опубликована в виде памфлета.

С 1927 года — участница и руководительница многих социологических комиссий, в том числе Королевских. C 1948 — профессор социологии в Бедфордском колледже Лондонского университета.

В 1952 году получила исследовательский грант от фонда Нуффилда.

Автор нескольких книг по экономике и социологии, в том числе работы «Testament for Social Science» (1956), в которой впервые была сделана попытка установить связь между социологией и естественными науками.

В 1969 году избрана почётным членом Гиртоновского колледжа, в 1977 году — удостоена рыцарского Ордена Кавалеров Чести. В 1985 году Кембриджским университетом Барбара Вутон была удостоена звания почётного доктора Honoris causa.

В 1984 году выбрана одной из шести женщин для цикла «Женщины нашего века» телеканала «BBC Two».

Член Лондонского магистрата.

11 июля 1988 года Барбара Вутон в возрасте 91-го года умерла в доме для престарелых в графстве Суррей в Англии.

Вутонский отчет

В 1968 г. баронесса Вутон возглавила комиссию по марихуане, созванную министром внутренних дел Великобритании Роем Дженкинсом, который ранее внёс большой вклад в проведение либеральных реформ, связанных с гомосексуализмом, смертной казнью и абортами.

С апреля по июль 1968 состоялось 17 заседаний комиссии, на которых были заслушаны свидетели («анти-психиатр» Р. Д. Лейн, его коллега Джозеф Берк, д-р Сэм Хатт (гинеколог, выписывавший «легальный каннабис») и Стив Абрамс, организатор S.О.М.А - Society of Mental Awareness, первой английской организации, выступавшей за легализацию).

Доклад комиссии был представлен парламенту 7 января 1969 г., содержал всего 32 страницы. Комиссия пришла к выводу, что конопля не провоцирует насилие и не порождает наркоманов. Она указала, что популистский подход к проблеме далеко не нов: в былые времена примерно в тех же терминах критиковали чай и кофе, алкоголь и табак. Особенно важен параграф 29: «Рассмотрев все материалы, поступившие в наше распоряжение, мы согласились с выводом индийской комиссии по конопляным наркотикам: долговременное употребление конопли в умеренных дозах не оказывает вредного воздействия».

Комиссия призвала к более детальному исследованию всех типов конопли и «учёту реалий её потребления при изменении законов, связанных с коноплёй». Предлагать изменения в законодательстве комиссия не была уполномочена. Однако ко времени, когда она закончила работу, в Англии сменился Министр Внутренних дел. Новый министр, Джеймс Каллаган, не любил Вутон, называл её комиссию «конопляным лобби» и даже попытался запретить публикацию доклада. Понятно, что ни о каких позитивных изменениях в законодательстве и речи быть не могло.

Тем не менее, в новом «Акте о злоупотреблении наркотиками» (Abuse of Dangerous Drugs Act, 1971) наказания за хранение марихуаны были урезаны наполовину. В 1973 г. Лорд Главный судья заявил на конференции членов магистратов, что к конопле следует относиться «с определённой умеренностью».

Библиография

• Barbara Wootton. Плач по экономике = Lament for Economics. — 1938.
• Barbara Wootton. Конец социального неравенства = End Social Inequality. — 1941.
• Barbara Wootton. = Freedom Under Planning. — 1945.
• Barbara Wootton. = Testament for Social Science. — 1956.
• Barbara Wootton. Социальная наука и социальная патология = Social Science and Social Pathology. — 1959.
• Barbara Wootton. Преступность и уголовное право = Crime and the Criminal Law. — 1964.
• Barbara Wootton. = Incomes Policy. — 1974.

Ссылки

• [janus.lib.cam.ac.uk/db/node.xsp?id=EAD%2FGBR%2F0271%2FGCPP%20Wootton Personal Papers of Barbara Wootton]. [www.webcitation.org/6690lsbXj Архивировано из первоисточника 14 марта 2012].
• [www.drugtext.org/library/reports/wootton/Default.htm Advisory Committee on Drug Dependence, Cannabis, (The Wootton Report)].

Отрывок, характеризующий Вутон, Барбара

На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.