Выборгский трактат

Выборгский трактат — пакет из 7 документов, подписанных в Выборге в течение 1609 года между Швецией и Россией, об оказании Швецией военной помощи правительству Василия Шуйского. По условиям договора и секретного протокола к нему Швеция предоставляла корпус наёмников, оплачиваемый Россией, в обмен на крепость Корела с уездом. В 1609—1610 шведский вспомогательный корпус под командованием Я. П. Делагарди участвовал в сражениях против сторонников Лжедмитрия II и польских интервентов. После свержения Шуйского, Делагарди под предлогом невыполнения русскими условий договора в 1610—1613 захватил Новгород и ряд других северных русских городов, ещё более втянув Швецию в российскую Смуту. Правительство Михаила Романова на протяжении 1614—1617 вело переговоры о прекращении оккупации, однако шведы настаивали на территориальных уступках. Переговоры проходили в обстановке неоднократно возобновлявшихся военных действий и завершились подписанием Столбовского мира.

По оценке В. Похлёбкина так называемая «трёхлетняя война» 1614—1617 была вызвана «ошибкой русской дипломатии при Василии Шуйском» — «некритическим выбором союзника в трудную минуту из числа вечных и традиционных противников России».

Формально никакой войны между Швецией и Россией не велось, ибо ситуацию 1617 г. создала не война, а, по сути дела, союзный русско-шведский Выборгский договор, который неосторожно заключил Василий Шуйский.

Предпосылки

С появлением первых известий об объявившемся в Польше претенденте на московский трон и его поддержке поляками, Карл IX начал уделять всё больше внимания ситуации на востоке. С одной стороны, Швеция воевала с Польшей и нельзя было допустить её усиления за счёт русских земель или её сближения с Россией. С другой стороны — совсем недавно был подписан мирный договор с Россией, по которому Швеции пришлось вернуть бо́льшую часть Ингерманландии. Решив использовать тяжёлое положение московского правительства и одновременно связать силы Речи Посполитой, король ещё в начале 1604 предложил большое войско в помощь Борису Годунову. А в феврале 1605 из Стокгольма в Москву отправилось посольство для заключения договора. Ценой военной поддержки должна была стать передача Швеции городов Ивангород, Ям, Копорье и Корела. Из-за скоропостижной смерти Бориса Годунова переговоры не состоялись, а на престол вскоре вступил Лжедмитрий I.

В конце 1606, когда юг страны был охвачен крестьянским восстанием, и позже, в мае 1608, когда к Москве подходили отряды Лжедмитрия II, Карл раздумывал об открытом нападении на пограничные русские земли. Однако продолжающаяся война с Польшей в Ливонии не позволяла высвободить для этого войска.

Заключение Выборгского договора

Летом 1608 положение Василия Шуйского стало критическим — Москва была осаждена тушинцами, и 10 августа царь сам отправил письмо шведскому королю с просьбой военной помощи. Для ведения переговоров и сбора войск в Новгород был послан М. В. Скопин-Шуйский. С шведской стороны для предварительных переговоров в Новгород отправился офицер главнокомандующего в Прибалтике Ф. И. Мансфельда Монс Мортенссон. К концу ноября они договорились о посылке шведского вспомогательного корпуса в Россию в 5 тысяч человек и о выплате наёмникам московским правительством крупного жалования. Вести о готовящемся прибытии традиционного врага, шведов, вызвали недовольство жителей пограничных городов, один за другим они перешли на сторону Лжедмитрия II: сначала Псков, затем Корела и Орешек.

В начале февраля 1609 в Выборге, в Круглой башне Выборгской крепости начались переговоры об условиях договора. Короля Швеции в переговорах представляли среди прочих член Государственного совета (риксрода) Йоран Бойе и областной судья Карелии, комендант Выборга Арвид Тённессон Вильдман. С русской стороны были двое послов — стольник Семён Васильевич Головин, шурин М. В. Скопина-Шуйского, и дьяк Сыдавный Васильевич Зиновьев. По основному вопросу решено было остановиться на условиях, принятых в Новгороде, но шведские послы возразили:

Но чего надо ждать в качестве вознаграждения? Солдатам должно быть уплачено жалованье согласно договору с Мансфельдом, а что же получит король за свою услугу и за посылку стольких тысяч наёмных воинов?

После этого всем членам русского посольства послы предложили выйти из помещения, а с шведских представителей взяли клятву хранить дальнейшие переговоры в тайне. В результате был подписан секретный протокол к договору, по которому Швеции в вечное владение уступалась крепость Корела с уездом. Географическое положение Корелы невыгодно для обороны, и правительству Шуйского было ясно, что «если не пойти на добровольную уступку, шведы вооруженным путём отнимут эту территорию»; более того, в это время Корела фактически Шуйскому не принадлежала. Тем не менее, секретность дополнительных переговоров была вызвана боязнью того, что добровольная уступка территории государства ещё более усилит недовольство царём в стране.

Договор и секретный протокол были подписаны 28 февраля. Отдельной строкой было прописано обязательство обеих сторон не заключать сепаратных договоров с поляками, а также был ратифицирован и заключенный 13 годами ранее Тявзинский мирный договор.

Дополнительные документы

В секретном протоколе оговаривалось, что по истечении 3 недель после перехода шведскими войсками границы, командующему шведским корпусом Делагарди будут вручены подтвердительные грамоты, подписанные Скопиным-Шуйским, а по прошествии ещё 2 месяцев — грамоты подписанные царём. Корела же должна быть передана через 11 недель (то есть одновременно с царскими грамотами), с тем условием, что её жители могут покинуть город и «итти на Русь».

По прибытии корпуса Делагарди в Новгород, Скопин-Шуйский действительно передал ему подтвердительные грамоты на договор и секретный протокол. Но через два месяца царские грамоты не были вручены, а город не был передан, так как горожане даже не впустили в город царских послов:

Когда кексгольмцы услышали от беглых шведских солдат, разорявших Нотебургскую область, что едут бояре для передачи крепости Карлу Олафсону, то епископ Сильвестр и жители города, собравшись, запретили им въезд, для чего подняли местных крестьян.

После сражения у Твери, в корпусе Делагарди случился бунт, в основном из-за нерегулярной выплаты жалования, большинство наёмников дезертировало. Значительно поредевший корпус отошёл к Валдаю, где к осени Делагарди всё же получил от царя какое-то подтверждение условий договора и ещё две подтвердительные грамоты из Калязина от Скопина-Шуйского, адресованные ему и шведскому королю. Однако и после этого город не был передан.

17 декабря 1609 в Александровой слободе Скопин-Шуйский и Делагарди заключили договор о дополнительной военной помощи (через месяц подтверждённый царём), в котором опять упоминалась скорая передача Корелы, а обмен на дополнительные войска обещалось «полное Швеции учинить воздаяние, какое от неё требовано будет». Правительство Шуйского, однако, ничего не предпринимало для фактической передачи земель, смотря сквозь пальцы на неповиновение горожан, и даже вознаграждая их за это:

[В начале 1610] Пушкин и Безобразов привезли стрельцам Корельского гарнизона деньги для раздачи царского жалованья за истекший год и грамоту от царя. Василий Шуйский этим подчеркивал, что он, несмотря на непокорность корелян, по-прежнему считает город и уезд частью своего государства, а городских стрельцов — состоящими у него на службе.

Под различными предлогами корельские власти откладывали выполнение царского приказа до тех пор, пока Шуйский не был свергнут. В этих условиях шведы решили взять обещанное силой — началась шведская интервенция 1610 — 1617.

Источники

• Юхан Видекинд История шведско-московитской войны XVII века. М.: РАН, 2000.[www.vostlit.info/Texts/rus13/Videkind/frametext1.htm]
• Шаскольский И. П. Шведская интервенция в Карелии в начале XVII в. Петрозаводск: Госиздат КАССР, 1950. 167 с.[www.kirjazh.spb.ru/biblio/shask_17/shask0.htm]
• [www.kirjazh.spb.ru/biblio/pohleb/pohleb5.htm В. В. Похлёбкин. Внешняя политика Руси, России и СССР за 1000 лет в именах, датах, фактах. М.: «Международные отношения», 1995.]

Отрывок, характеризующий Выборгский трактат

Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.