Поместное войско

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Выборные сотни»)
Перейти к: навигация, поиск

Поместное войско — обобщающее название дворянской поместной конницы, составлявшей ядро Вооружённых сил Русского государства (Русское войско, Рать) в конце XV — первой половине XVII веков.

Комплектовалась всеми служилыми людьми в государстве, московскими и городовыми, которые несли военную службу лично и бессрочно, составляя поместную дворянскую конницу (поместное войско).





История

Возникновение

Предпосылки для появления поместного войска появляются ещё во второй половине XIV века, когда на смену младшим и старшим дружинникам стали приходить феодально организованные группы, во главе которых стоял боярин или служивый князь, а в группу входили дети боярские и дворовая челядь. В XV веке такая организация отрядов заменила городские полки. В результате войско составляли: великокняжеский двор, дворы удельных князей и бояр, которые состояли из слуг вольных, слуг под дворским и боярских послужильцев. Полностью дворянское войско, основанное на поместной системе, сформировалось при Иване III, что было связано с увеличением площади страны и численности войск[2]. Процесс преобразования войска был связан с объединением Русских земель. Постепенно в состав Великого княжества Московского входили новые удельные княжества, дворы удельных князей и бояр распускались, а служилые люди переходили к великому князю. В результате вассалитет князей и бояр был преобразован в государевых служилых людей, за службу в условное держание (реже — в вотчину) получавших поместья. Таким образом образовалось поместное войско, основную массу которого составляли дворяне и дети боярские, а также их боевые холопы[3][4].

Дети боярские, как класс, сформировавшиеся в начале XV века, изначально были не очень крупными вотчинниками. Они были «закреплены» за тем или иным городом и стали привлекаться князьями для военной службы. Позднее дети боярские разделились на две категории. Дворовые дети боярские — изначально служили в составе Государева (великокняжеского) двора или перешли в него из дворов удельных князей. Городовые дети боярские, изначально служившие удельным князьям, закреплялись за определённым городом. Чёткая разница между этими категориями оформилась к 30—40 годам XVI века[5]. Дворовые дети боярские получали более высокое жалование. Во второй половине XVI века они занимали промежуточное положение между городовыми и выборными детьми боярскими. Городовые дети боярские составляли большинство.[3] В начале XVI века города относились к московскому и новгородскому разрядам, а во второй половине из московского выделились такие группы городов, как смоленские, северские, тульские и рязанские[6].

Дворяне сформировались из слуг княжеского двора и поначалу играли роль ближайших военных слуг великого князя. Как и дети боярские, за службу они получали земельные участки. В первой половине XVI века дворяне вместе с дворовыми детьми боярскими составили особый Государев полк. Поначалу дворяне в документах стояли ниже детей боярских, как особая группа, они выделяются лишь в середине XVI века. Существовали также городовые дворяне. Они были сформированы из послужильцев удельных князей и бояр и снабжены поместьями вдали от Москвы[3].

Боевые холопы (послужильцы) — вооруженные слуги, принадлежавшие к разряду несвободного населения. Существовавали в Российском государстве в XVI—XVIII веках, составляли вооруженную свиту и личную охрану крупных и средних землевладельцев и несли военную службу вместе с дворянами. Боевые слуги занимали промежуточное социальное положение между дворянством и крестьянами. По сравнению с совершенно бесправными пашенными холопами эта прослойка, постоянно пополнявшаяся разорившимися мелкопоместными детьми боярскими, пользовалась известными привилегиями. В разные года численность боевых холопов колебалась от 15 до 25 тысяч человек, что составляло от 30 до 55 % общей численности всего поместного войска.[7][8][9]

Реформы Ивана Грозного

При Иване Грозном был произведён ряд военных преобразований. В 1550 году планировалось из «лучших» детей боярских сформировать «Избранную тысячу». Её должны были составить представители наиболее знатных родов и потомки удельных князей. Тысячники выполняли важные и многообразные командные функции — в частности, назначались полковыми воеводами и головами. Планировалось снабдить их поместьями в окрестностях Москвы, однако осуществить этот проект, по-видимому, не удалось[10].

В 1552 году полки поместной конницы получили сотенную структуру. Командование сотнями осуществляли сотенные головы[11].

К 1555 оформился Разрядный приказ — основное военное учреждение. В 1555—1556 было составлено Уложение о службе, регламентирующее порядок службы помещиков. Было введено денежное жалование. Служилые люди были разделены на «статьи», принадлежность к которой определяла поместный и денежный оклад. Были приняты меры по ограничению местничества[12].

В годы правления Ивана Грозного появились выборные дворяне и дети боярские, которые несли как дворовую, так и городовую службу. Выборные дети боярские пополнялись из числ дворовых, а дворовые, в свою очередь, из числа городовых.

В 1564—1567 годах Иваном Грозным была введена опричнина. Служилые люди были разделены на опричных и земских, таким же образом были разделены и уезды[13]. Опричнина реализовывала идею «Избранной тысячи»[10]. В 1584 году опричный двор был ликвидирован, что привело к изменению структуры Государева двора[14].

К московским служилым людям относились жильцы, дворяне московские, стряпчие и стольники. Их общее число в XVI веке составляло 1—1,5 тысячи человек[14], к концу XVII возросло до 6 тысяч[3].

Наиболее высшие командные должности занимали думные чины — бояре, окольничие и думные дворяне. Их общая численность в целом была не более 50 человек[3].

Смутное время

В Смутное время поместное войско, поначалу, могло противостоять войскам интервентов. Однако положение усугубили крестьянские восстания Хлопка и Болотникова. Не пользовались популярностью также цари Борис Годунов и Василий Шуйский. В связи с этим помещики бежали из войска в свои имения, а некоторые даже переходили на сторону интервентов или восставших крестьян. Поместное ополчение, возглавленное Ляпуновым, выступило в составе Первого народного ополчения в 1611 году, которое не состоялось. В этом же году дворяне и дети боярские вошли в состав Второго народного ополчения под руководством князя Пожарского, как его наиболее боеспособная часть. На покупку коней и вооружения им было определено жалование от 30 до 50 рублей, собранное на народные пожертвования. Общая численность служилых людей в ополчении, согласно оценке В. В. Каргалова, составила около 10 тысяч, а численность всего ополчения — 20—30 тысяч человек.[15] В следующем году это ополчение освободило Москву[3].

Смутное время привело к кризису поместной системы. Значительная часть помещиков стала пустопоместной и не могла получать обеспечение за счёт крестьян. В связи с этим правительство принимало меры по восстановлению поместной системы — производило выплаты денежного жалования, вводило льготы. Ко второй половине 1630-х годов боеспособность поместного войска удалось восстановить[16].

Реформы Романовых

Ещё в начале 1630-х годов к Смоленской войне по западному образцу были образованы полки нового строя. Из дворян и детей боярских был сформирован рейтарский полк численностью до 2 тысяч человек, однако после войны, в 1634 году, распущен. В 1640-х годах активное формирование полков нового строя возобновилось. В 1649 был создан Рейтарский приказ. Рейтарские полки комплектовались, главным образом, из беспоместных детей боярских, и перед началом Тринадцатилетней войны их численность достигла 6000 человек. Военные действия показали высокую эффективность новых войск, и малообеспеченных дворян и детей боярских стали массово переводить, главным образом, в рейтарский строй. К 1663 году численность рейтар достигла 18 тысяч человек. Некоторые помещики переводились и в другие полки нового строя, а также в городовую службу. Таким образом, во второй половине XVII века конница сотенной службы перестала быть ядром русского войска. Если, по данным «Смет», в 1630 и в 1651 она составляла около 30 % всей армии, то в 1671 году половина дворян и детей боярских южных городов находилась в полках нового строя, 40 % на городовой службе, и лишь только 10 % — в полковой сотенной. А в 1680 году конница сотенной службы, вместе с холопами, составляла всего лишь 17,5 % всех русских вооружённых сил[3].

Вместе с тем, в ходе реформ армии возникла двойственность в её структуре, поскольку изначально основой вооружённых сил Царства Русского являлось именно поместное войско, а остальные формирования были зависимы по отношению к нему. Теперь же они получали независимость и автономность в составе вооружённых сил, а конница сотенной службы становилась с ними в один ряд. В ходе военно-окружной реформы 1680 года были переформированы разряды (военные округа) и окончательно изменена структура русских вооружённых сил — в соответствии с этими разрядами формировались разрядные полки, в составе которых теперь выступала поместная конница[3].

В 1681 году была начата реформа организации московских служилых людей. Их было решено оставить в полковой службе, но переформировать из сотен в роты (по 60 человек) во главе с ротмистрами; и в полки (по 6 рот в полку). Для этого в 1682 году пришлось отменить местничество[3].

Ликвидация

Поместное войско было упразднено при Петре I. На начальном этапе Великой Северной войны дворянская конница, под руководством Б. П. Шереметева нанесла ряд поражений шведам, вместе с тем, её бегство было одной из причин поражения в битве при Нарве в 1700 году[15]. В начале XVIII века старая дворянская конница вместе с казаками ещё фигурировала среди полков конной службы и принимала участие в различных боевых действиях. Известно 9 таких полков, в том числе:

  • Ертаульный полк Ивана Назимова был сформирован в 1701 году из московских чинов и служилых людей полковой и сотенной службы Новгородского разряда, потом преобразован в рейтарский полк, в 1705 году расформирован.
  • Полк Степана Петровича Бахметьева был сформирован в 1701 из служилых людей полковой и сотенной службы, а также стрельцов и казаков низовых городов, в 1705 расформирован.
  • Полки Льва Федоровича Аристова и Сидора Федоровича Аристова были сформированы в 1701 году из служилых людей полковой и сотенной службы Казанского разряда, расформированы к 1712 году.
  • Полк Богдана Семёновича Корсака, сформированный из смоленской шляхты, сохранял организацию полков сотенной службы и милиционное устройство в течение первой четверти XVIII века.[17].

В результате преобразований армии значительная часть аристократов была переведена в драгунские и гвардейские полки, многие из них составили офицерство[18].

Структура

Во второй половине XVI века сформировалась следующая структура служилых людей по отечеству, составлявших войско:

Окончательно эта структура сформировалась, вероятно, после отмены опричнины. Стольниками могли стать, как правило, наиболее знатные аристократы. С этого чина начинали службу дети бояр, окольничих, московских дворян, или же переходили в него после пребывания в чине стряпчего. Стольники, по окончании службы, переходили в думные чины или в чин московских дворян. В чине стряпчего либо начинали службу, либо переходили в него после пребывания в чине жильца. Жильцы, как правило были детьми выборных дворян, реже — московских дворян, дьяков, стрелецких голов, иногда и видных дворцовых деятелей, а также, возможно, лучших дворовых детей боярских. По окончании службы жильцы, как правило, переходили в «выбор из городов», но иногда могли стать стряпчими или московскими дворянами. В чине московских дворян, как правило, служили представители княжеско-боярской знати, а в некоторых случаях до него дослуживались выборные дворяне; и служили всю жизнь, кроме тех случаев, когда могли перейти в думные чины или, из-за опалы, понизиться до «выбора из городов». В чине выборных дворян могли начинать службу дети выборных и московских дворян. До «выбора» нередко, после длительной службы, могли дослужиться дворовые дети боярские, а в исключительных случаях — и городовые. В «выбор» переводились отслужившие дворцовую службу жильцы, пониженные в результате опалы дворяне московские, дьяки, стряпчие. Выборные дворяне, чаще всего, служили в этом чине всю службу, однако иногда могли перейти в московские чины[14].

Из представителей думных чинов назначались большие полковые и просто полковые воеводы, также они посылались в качестве воевод в приграничные города. Наиболее заслуженные бояре могли назначаться командующими всем войском. Часть московских служилых людей в военное время находилась в составе Государева полка, а другие посылались в другие полки, где они, вместе с выборными дворянами, занимали должности воевод, их товарищей, голов. При распределении должностей учитывалось местническое старшинство. Характерно также то, что основными обязанностями думных и московских чинов считалась служба при дворе, а военные назначения считались дополнительными «посылками». Местничество играло роль и среди городовых служилых людей — это зависело от разряда (за Замосковными городами шли города Новгородского разряда, а также города южных украин) и очерёдности внутри разряда[19].

Численность

Точную численность поместного войска в XVI веке установить невозможно. А. Н. Лобин оценивает общую численность русского войска в первой трети XVI века до 40 000 человек, с учётом того, что её основную часть составляла поместная конница. К середине века она возрастает, в последней четверти снижается. В Полоцком походе 1563 года, согласно его оценке, приняло участие 18 000 помещиков, а вместе с боевыми холопами — до 30 000 человек[20]. В. В. Пенской считает эти оценки заниженными и ограничивает верхний предел численности поместного войска в первой половине XVI века в 40 000 человек помещиков и боевых холопов, или 60 000 с учётом других слуг[21]. О. А. Курбатов, указывая на достоинства и недостатки работы А. Н. Лобина, отмечает, что подобное вычисление верхней оценки численности некорректно по причине слишком большой погрешности[11]. В конце XVI века, по оценке С. М. Середонина, численность дворян и детей боярских не превышала 25 000 человек. Общая численность, вместе с холопами, по оценке А. В. Чернова достигала 50 000 человек[3].

В XVII веке численность войска может быть точно установлена благодаря сохранившимся «Сметам». В 1632 было 26 185 дворян и детей боярских. По «Смете всяких служилых людей» 1650—1651 годов в Московском государстве было 37 763 дворян и детей боярских, а оценочная численность их людей — 40—50 тысяч. К этому времени поместное войско вытеснялось войсками нового строя, значительная часть поместных была переведена в рейтарский строй, и к 1663 году их численность уменьшилась до 21 850 человек, а в 1680 составляла 16 097 человек сотенной службы (из которых 6385 — московских чинов) и 11 830 их людей[3].

Мобилизация

В мирное время помещики находились в своих поместьях, а в случае войны должны были собираться, на что уходило много времени. Иногда на полную подготовку ополчения к военным действиям уходило более месяца. Тем не менее, по словам Перкамоты, в конце XV века на сбор войска уходило не более 15 дней. Из Разрядного приказа в города воеводам и приказным дьякам рассылались царские грамоты, в которых указывалось помещикам готовится к походу. Из городов они со сборщиками, присылаемыми из Москвы, выступали к месту сбора войск. Каждому сборщику в Разрядном приказе выдавался список служилых людей, которые должны были участвовать в походе. Они сообщали сборщику число своих холопов. По Уложению о службе 1555—1556 гг. помещик со 100 четвертей земли должен был приводить одного вооружённого человека, включая себя, а по Соборному приговору 1604 — с 200 четвертей. Вместе с боевыми холопами можно было брать с собой кошевых, обозных людей. На службу помещики и их люди являлись на конях, нередко одвуконь[4]. В зависимости от обеспеченности помещиков, они делились на различные статьи, от принадлежности к которым зависели предъявляемые к ним требования и характер службы. По мобилизации служилые люди распределялись по воеводским полкам, а затем «расписывались в сотни». При росписи или позднее формировались отборные подразделения[6].

В поход отправлялись со своим продовольствием. О запасах в походе писал Герберштейн:

«Пожалуй, кое-кому покажется удивительным, что они содержат себя и своих людей на столь скудное жалованье и притом, как я сказал выше, столь долгое время. Поэтому я вкратце расскажу об их бережливости и воздержанности. Тот, у кого есть шесть лошадей, а иногда и больше, пользуется в качестве подъемной или вьючной только одной из них, на которой везет необходимое для жизни. Это прежде всего толченое просо в мешке длиной в две-три пяди, потом восемь-десять фунтов соленой свинины; есть у него в мешке и соль, притом, если он богат, смешанная с перцем. Кроме того, каждый носит с собой сзади на поясе топор, огниво, котелки или медный чан, и если он случайно попадет туда, где не найдется ни плодов, ни чесноку, ни луку, ни дичи, то разводит огонь, наполняет чан водой, бросает в него полную ложку проса, добавляет соли и варит; довольствуясь такой пищей, живут и господин, и рабы. Впрочем, если господин слишком уж проголодается, то истребляет все это сам, так что рабы имеют, таким образом, иногда отличный случай попоститься целых два или три дня. Если же господин пожелает роскошного пира, то он прибавляет маленький кусочек свинины. Я говорю это не о знати, а о людях среднего достатка. Вожди войска и другие военные начальники время от времени приглашают к себе других, что победнее, и, хорошо пообедав, эти последние воздерживаются потом от пищи иногда два-три дня. Если же у них есть плоды, чеснок или лук, то они легко обходятся без всего остального».

— Записки о Московии. Сигизмунд фон Герберштейн[22]

Непосредственно же во время походов организовывались экспедиции для добычи продовольствия на вражеской территории — «загоны». Кроме этого во время «загонов» иногда захватывали пленников с целью их отправки в поместья[19].

Служба

Тактические формирования

См. также: Титульные полки и Разрядные полки

В первой половине XVI века походная рать могла включать множество разных воевод, под командованием каждого из которых находилось от нескольких десятков до нескольких сотен бойцов. При Иване Грозном в 1552 году была введена сотенная структура, что позволило упорядочить систему боевого управления[6].

Основной тактической единицей с середины XVI века была сотня. Сотенные головы представляли собой младший командный состав. Они назначались воеводой полка из выборных дворян, а со Смутного времени — и просто из опытных детей боярских. Численность сотни составляла обычно 50—100 человек, изредка — больше[6].

Для выполнения конкретных задач могла быть сформирована «лёгкая рать». Она сводилась из сотен, возможно — отборных, которые выделялись по 1—2 из каждого полка всей рати. Соединение в 1000—1500 детей боярских в первой половине XVI века, как правило, делилось на 5 полков, в каждом из которых было по 2 воеводы. С 1553 года оно стало делиться на 3 полка — Большой, Передовой и Сторожевой, также по 2 воеводы. В каждом воеводском полку было от 200 до 500 воинов[11].

Вся рать в походах первоначально делилась на Большой, Передовой и Сторожевой полки, к которым могли добавляться полки Правой и Левой руки, а в случае Государева похода — ещё и Государев полк, Ертаул и Большой Наряд (осадная артиллерия). В каждом из них выделялось несколько (2—3) воеводских полка. Если поначалу названия этих полков соответствовали их позиции на поле боя, то в течение XVI века от них стала зависеть лишь их численность и местническое старшинство командующих ими воевод; вместе эти полки крайне редко собирались в общий боевой порядок, поскольку проведение сражений с участием значительного числа людей не соответствовало московской стратегии. Например, в 1572 году при нападении татар полки русской рати, укрывшись за гуляй-городом, по очереди в порядке старшинства совершали оттуда вылазки. Численность полков была различна, по имеющимся данным Большой полк составлял почти 1/3, Правой руки — немногим меньше 1/4, Передовой — около 1/5, Сторожевой — около 1/6, Левой руки — около 1/8 от общей численности. Общая численность рати в некоторых походах известна по разрядным росписям. В частности, в походе И. П. Шуйского на Юрьев в 1558 году она составляла 47 сотен, береговая рать М. И. Воротынского в 1572 году составляла 10 249 человек, а рать Ф. И. Мстиславского в походе против Лжедмитрия в 1604 году — 13 121 человек[6].

Практика выделения «титульных полков» прекратилась с воцарением Михаила Фёдоровича. Войско стало поручаться главному воеводе с одним или несколькими «товарищами».[6] К концу 1660-х годов сформировалась новая структура войска. Она заключалось в том, что государство было разделено на несколько разрядов (к 1680-м их было 10), ратные люди каждого из которых составляли соответствующий разрядный полк. Поместная конница включалась в разрядные полки в качестве полков сотенной службы, наравне с полками других родов войск[3].

В 1681—1682 под руководством В. В. Голицына была осуществлена реформа по замене сотенной организации московских чинов на ротную. Они были разделены на полки, а каждый полк — на 6 рот, в каждой по 60 человек. Из числа московских служилых людей были назначены ротмистры и поручики, однако местническое старшинство при этом уже не учитывалось[3].

Виды службы

Во второй половине XVI века служба разделялась на городовую (осадную) и полковую. Полковая, в свою очередь, включала дальнюю и ближнюю службы[4].

Осадная служба неслась «с земли» малопоместными людьми. На неё также переводились те, кто уже не мог в силу старости, болезни, ранений нести полковую службу; в этом случае часть поместья у них отбиралась. Денежное жалование числившимся в осадной службе не полагалось. Малопоместные дворяне и дети боярские за исправную службу могли быть переведены в полковую службу, наделены денежным и дополнительным поместным окладом. В некоторых случаях ветераны могли быть полностью отстранены от службы[4].

Дальняя, походная служба подразумевала непосредственное участие в походах. Ближняя (украинная, береговая) сводилась к охране границ. Малообеспеченные дворяне и дети боярские могли привлекаться к засечной службе. Среднепоместные, «которые б люди были конны, и собою молоды, и резвы, и просужи», несли станичную службу; наиболее обеспеченные назначались командующими и несли основную ответственность. Засечная служба состояла в охране засечных черт. Станичная служба заключалась в патрулировании конными отрядами пограничной территории, которые в случае обнаружения вражеских отрядов должны были известить воеводу. Отряды несли службу посменно. «Боярский приговор о станичной и сторожевой службе» 1571 года за самовольное оставление поста предусматривал смертную казнь[4].

Снабжение

Во второй половине XV века формируемое войско преимущественно снабжалось поместьями в недавно присоединённых Новгородских землях, а также в других присоединённых княжествах. Помещики были снабжены землями, конфискованными у опальных удельных князей и бояр, а частью и у свободных крестьянских общин. Дворовые дети боярские и великокняжеские дворяне испомещивались вблизи Москвы. Кроме того, в конце XV века были составлены Писцовые книги, закрепившие часть крестьян за помещиками; а также введён Юрьев день, ограничивающий право перехода крестьян от одного помещика к другому. Позднее был организован Поместный приказ, отвечавший за распределение поместий[3].

С 1556 года была организована система смотров, на которых, помимо всего прочего, происходила запись на службу годных к ней по возрасту (с 15 лет) детей помещиков — новиков. Для этого из Москвы в города приезжали думные люди с дьяками (в отдельных случаях их роль выполняли местные воеводы), которые организовывали выборы окладчиков из местных помещиков. Эти окладчики помогали распределить новиков по статьям, зависящим от происхождения и имущественного положения. В результате новиков зачисляли на службу, назначали земельное и денежное жалование и записывали в верстальные десятни. Жалование новиков зависело от статьи и во второй половине XVI века колебалось, в среднем, от 100 до 300 четвертей и от 4 до 7 рублей. Люди из низших сословий к службе в поместном войске не допускались, однако на южных границах, а позднее — и в Сибирских землях иногда приходилось делать исключения. С 1649 года порядок вёрстки изменился. Согласно Уложению дети теперь считались годными к службе с 18 лет и записывались в городовые дети боярские, а не в чин отца. Кроме того, относительно небогатых могли записать в новый строй. В некоторых случаях также разрешалось выставлять даточных людей. Оклады новиков во второй половине XVII века колебались от 40 до 350 четвертей и от 3 до 12 рублей в год[3].

О смотрах шведский дипломат Петрей сообщает следующее: «Смотр бывает у них не так, как у нас и у других народов когда они делают смотр, все полковники сходятся на один двор, садятся в избе у окна либо в палатке и подзывают к себе полки один за другим, возле них стоит писарь, вызывающий каждого поименно по списку у него в руках, где все они записаны, каждый должен выходить и представляться осматривающим боярам. Если же нет кого налицо, писарь записывает тщательно его имя до дальнейшего распоряжения они не спрашивают, есть ли с ним служители, лошади, оружие и вооружение, спрашивают только его самого.»[24].

Сведения о служилых людях записывались в разборные и раздаточные десятни. К этим сведениям, определяемых на смотрах, относилось численность боевых холопов помещика, вооружение, конность, и оклады. В зависимости от этого выплачивались деньги. Десятни со смотров отправлялись в Разрядный приказ, а списки с них — в Поместный. Разрядный приказ в десятнях также фиксировал сведения об участии воинов в боевых действиях, изменения в жаловании, отмечал пленение и гибель.

Средний оклад во второй половине XVI—XVII веке колебался от 20 до 700 четвертей земли и от 4 до 14 рублей в год. Поместный оклад городовых детей боярских составлял от 20 до 500 четвертей, дворовых — от 350 до 500, выборных — от 350 до 700. Жалование московских чинов, например, московских дворян, составляло до 500—1000 четв. и 20—100 рублей оклада. Жалование думных чинов: бояре получали от 1000 до 2000 четв. и от 500 до 1200 руб., окольничие — 1000—2000 четв. и 200—400 руб., думные дворяне — 800—1200 четв. и 100—200 рублей. Поместья за особые заслуги, например — за осадное сиденье, могли выдать в вотчину. Среди московских служилых людей число вотчинников было довольно велико[3].

Со второй половины 60-х годов XVI века нехватка годных для испомещений земель привела к перераспределениям поместий. Излишки поместий и наделы помещиков, уклонявшихся от службы, стали конфисковать, и отдавать другим. Это привело к тому, что поместья иногда состояли из нескольких частей. В связи с бегствами крестьян и увеличением числа пустошей, в некоторых случаях лишь одна часть поместного оклада составляла полноценная земля с крестьянскими дворами, а другая выдавалась в виде пустошей. Поэтому помещики получили право сами искать населённые земли[12]. В XVII веке из-за нехватки годных земель реальное поместье многих городовых людей было меньше оклада, что особенно проявлялось на южных рубежах. Например, по разбору 1675 и смотру 1677 у 1078 дворян и детей боярских южных городов было 849 крестьянских и бобыльских дворов. Средние поместья там составляли 10—50 четвертей[3].

Боеспособность

Помимо долгого сбора, поместное войско имело ряд других недостатков. Одним из них было отсутствие систематического военного обучения, что отрицательно сказывалось на его боеспособности. Вооружение каждого человека оставалось на его усмотрение, хотя правительство давало рекомендации на этот счёт. В мирное время помещики занимались сельским хозяйством и участвовали в регулярных смотрах, на которых проверялось их вооружение и боеготовность. Другим важным недостатком была неявка на службу и бегство с неё — «нетство», которое было связано с разорением поместий или с нежеланием людей участвовать в определённой войне (например из-за несогласия с политикой правительства). Особых размахов оно достигло в Смутное время. Так, из Коломны в 1625 году из 70 человек прибыло только 54. За это им снижали поместный и денежный оклад (за исключением уважительных причин неявки — болезни и других), а в некоторых случаях поместье полностью конфисковывали. В случае неудачного оборота боя в бегство иногда обращались те сотни, которые не принимали никакого участия в битве, как произошло, например, под Валками в 1657 или при Нарве в 1700. С этим свойством поместной конницы было связано большинство его поражений[6]. Однако, в целом, несмотря на недостатки, поместное войско проявляло высокий уровень боеспособности. Основные боевые приёмы люди усваивали ещё с детства, поскольку были заинтересованы в службе и готовились к ней; а их умение подкреплялось непосредственным боевым опытом. Отдельные поражения, как правило, были связаны не со слабостью войска, а, кроме случаев отступления без боя, с ошибками воевод (как в Оршанской битве 1514 или в битве на Оке 1521), внезапностью вражеского нападения (Битва на реке Уле (1564)), подавляющим численным превосходством противника, нежелание людей сражаться (как в Клушинской битве 1610, в которой войско, нежелающее сражаться за царя Василия IV, разошлось, не принимая участия в битве). А отвага воинов в битвах поощрялась. Например, рязанскому сотенному голове Михаилу Иванову, который в бою 1633 года «побил и переранил» многих татар, а двоих взял в плен и «многой полон отгромил», причём из лука застрелили его коня — было добавлено 50 четвертей к бывшим 150 и 2 рубля оклада к бывшим 6, 5 рублей за командование сотней, «да язычного два рубли, да сукно доброе»[4]. Информация об участии ратных людей в каждом бою заносилась в послужные списки[6].

Тактика

Тактика поместной конницы была основана на скорости и сформировалась под азиатским влиянием в середине XV века. «Всё, что они делают, нападают ли на врага, преследуют ли его или бегут от него, они совершают внезапно и быстро. При первом столкновении они нападают на врага весьма храбро, но долго не выдерживают, как бы придерживаясь правила: Бегите или побежим мы.» — писал о русской коннице Герберштейн[22]. Первоначально её основной целью являлась защита православного населения от набегов, главным образом, тюркских народов. В связи с этим несение береговой службы стало важнейшей задачей ратных людей и своеобразной школой их боевой подготовки. В связи с этим основным оружием конницы был лук, а оружие ближнего боя — копья и сабли — играли второстепенную роль. Русская стратегия отличалась стремлением избежать крупных столкновений, которые могли бы привести к потерям; отдавалось предпочтение различным диверсиям из укреплённых позиций. Для противодействия татарским набегам требовалась высокая степень взаимодействия и скоординированности действий разведки и боевых отрядов. В XVI веке основными формами боя были: лучный бой, «травля», «напуск» и «съёмный бой» или «сеча великая». В «травле» принимали участие только передовые отряды. Во время неё начинался лучный бой, нередко в форме степной «карусели» или «хоровода»: отряды русской конницы, несясь мимо противника, проводили его массовый обстрел. В сражении с тюркскими народами взаимная перестрелка могла длиться «многое время». За лучным боем обычно следовал «напуск» — атака с использованием контактного холодного оружия; причём начало атаки могло сопровождаться лучной стрельбой. В ходе прямых столкновений производились многократные «напуски» отрядов — они атаковали, в случае стойкости противника — отступали, чтобы завлечь его на преследование или дать место для «напуска» другим отрядам. В XVII веке способы боя поместного войска изменились под западным влиянием. В ходе Смутного времени оно перевооружилось «езжими пищалями», а после Смоленской войны 30-х годов — карабинами. В связи с этим стал применяться «бой стрелбою» из огнестрельного оружия, хотя лучный бой также сохранился. С 50—60-х годов атаке конницы стал предшествовать залп из карабинов[6].

Важное значение играли ертаулы (называемые также ертоулы, яртаулы), впервые упомянутые в середине XVI века. Они формировались либо из нескольких конных сотен, либо из лучших бойцов, отобранных из разных сотен, и иногда — воеводской свиты. Ертаулы шли впереди всей рати и выполняли разведывательные функции, обычно первыми вступали в бой, на них возлагались самые ответственные задачи, поэтому требовалась скорость реакции и высокая боеспособность. Иногда ертаул совершал ложное бегство, приводя преследующего противника в засаду. В случае победы, как правило, именно ертаул совершал преследование разбитого противника. Однако, даже если в преследование уходила основная часть войска, то воеводы и головы старались сохранять управление сотнями под своим контролем, поскольку могла возникнуть необходимость провести новый бой или взять вражеские укрепления. Преследования, как правило, велись с большой осмотрительностью, поскольку отступающий противник мог привести в засаду, как произошло в Конотопской битве[6].

Во второй половине XVI века сложилась практика в случае поражения собираться в полевых укреплениях, однако основная часть конницы рассеивалась по местности. Со Смутного времени кто не вернулся в укрепления, стали наказываться. Возможно, к концу Смутного времени относится появление «отводных отрядов» в составе одной или нескольких сотен (хотя сам термин «отвод» известен с XVI века). В задачи этих отрядов входило, в случае поражения, произвести атаку по вражеским частям, которая позволяла сорвать преследование нашего войска и обеспечить организованное отступление. В связи с важной ролью отвода, он формировался из элиты поместного войска, а с 60-х годов XVII века — иногда из конницы нового строя. Вместе с тем, с 50-х годов потребность в отводе падает — его роль стала выполнять пехота. Вместе с тем, с уменьшением роли поместного войска и в связи его малой способности к линейному бою, оно стало выполнять задачи ертаула и отвода во второй линии основного построения. В качестве отвода поместная конница выступила, например, в битве на р. Басе 1660, контратакой спася преследуемых рейтар[6].

В 1570—1630-х годах впереди войска иногда выдвигались конные отряды служилых иноземцев[6].

Замысел боя, как правило, разрабатывался воеводами и головами на совете, где обсуждался боевой порядок, ход битвы и условные сигналы. Для этого использовались данные разведки — «подъездов» и «проезжих станиц», выделявшихся, как правило, из ертаула или подъезжей сотни. Исходя из предполагаемых замыслов противника, воеводы либо атаковали, либо переходили к обороне. При атаке старались нападать неожиданно, «безвестно». В 1655 году под Витебском такая атака, организованная Матвеем Шереметьевым, позволила разбить численно превосходящий литовский отряд. При татарских набегах русская конница старалась атаковать, когда они рассеивались по территории с целью поиска добычи и пленников. Если воеводы решали атаковать противника, находящегося на хорошей позиции, то передовые отряды завязывали бой до тех пор, пока не подойдут основные силы для проведения лобовой атаки; или же пока не будут найдены пути для атаки с тыла или фланга. Однако атаки с флангов производились, преимущественно, в оборонительных боях. Роль базы во время полевых боёв нередко выполняли гуляй-города, прикрываемые пехотой и артиллерией. На них с помощью ложного бегства иногда наводились преследующие вражеские войска, которые попадали в огненную засаду[6].

Система управления войсками во многом сформировалась под влиянием государств Тимуридов. Воеводские приказы передавали особые есаулы из молодых детей боярских. Знамёна служили для обозначения местоположения воеводы и воеводской ставки, и конных сотен. Сотенные знамёна, по крайней мере, в XVII веке на каждый поход высылались воеводским полкам из столицы и распределялись по сотням, а по роспуске войска отправлялись обратно; поэтому принадлежность знамени была неизвестна противнику. Знаменосцы следовали за командиром полка или сотни, а за знаменем следовал весь отряд. Знамёнами или бунчуками подавались также условные сигналы. Звуковые сигналы, называвшиеся «ясаки», служили для обозначения «напуска», а также сбора войска по окончании битвы и для других целей. Музыкальные инструменты состояли при воеводских и царской станах, к ним относились: тулумбас или бубен, «большой набат» (барабаны); накры, литавры; сурны. Существовали также «ясачные кличи». Эта система управления во второй половине XVII века под западным влиянием постепенно выходит из употребления[6].

Вооружение

Помещики вооружались сами и вооружали своих людей за свой счёт. Поэтому комплекс доспехов и оружия поместного войска был очень разнообразен, и, в целом, в XVI веке соответствовал западноазиатскому комплексу, хотя имел некоторые отличия, а в XVII заметно изменился под западным влиянием. Правительство иногда давало предписания на этот счёт; а также проверяло вооружённость на смотрах.

Холодное оружие

Основным клинковым оружием была сабля. Преимущественно они были отечественные, но применялись и импортные. Особенно ценились западноазиатские булатные и дамасские сабли. По типу клинка они подразделяются на массивные киличи, с яркой елманью, и более узкие сабли без елмани, к которым относятся как шамширы, так, вероятно, и местные восточноевропейские типы. В Смутное время получили распространение польско-венгерские сабли. Изредка использовались кончары. В XVII века распространяются, хоть и не широко, палаши. Дополнительным оружием были ножи и кинжалы, в частности, специализированным был подсаадачный нож[26].

Копья обычно являлись одним из основных типов оружия кавалерии, но в русской коннице их значение уменьшается с XV века. Это было связано с высокой, «восточной» посадкой в седле, которая позволяла вертеться в седле во все стороны (что было очень важно при стрельбе из лука). Тем не менее копья в поместной коннице сохраняли распространение — в частности, использовались лёгкие пики, предназначенные, скорее, для маневренного боя с нанесением уколов и фехтованием, чем для таранного удара[26]. Копьями вооружались лишь опытные всадники, владевшие приёмами копейного боя; а неопытные воины их практически не применяли. Возможно, на время «травли» и лучного боя сын боярский отдавал копьё копьеносцу[6]. Иногда применялись дротики — сулицы, джиды. К XVI веку относится распространение в коннице рогатин, а также, возможно, совней.

Дворянская конница вплоть до Смутного времени широко вооружалась топориками — к ним относились топорики-чеканы, топоры-булавы и разнообразные лёгкие «топорки». Булавы перестают быть распространёнными к середине XV века, и к тому времени известны лишь брусы. В XVII веке некоторое распространение получают связанные с турецким влиянием грушевидные булавы, однако, как и буздыханы, они имели преимущественно церемониальное значение. На протяжении всего периода воины вооружались перначами и шестопёрами, однако назвать их широко распространённым оружием сложно. Часто использовались кистени. Применялись чеканы и клевцы, получившие распространение под польским и венгерским влиянием в XVI веке (возможно — во второй половине), однако, не очень широкое[26].

Лук со стрелами

Основным оружием поместной конницы с конца XV до начала XVII веков был лук со стрелами, который носился в комплекте — саадаке. Это были сложносоставные луки с сильно профилированными рогами и чёткой центральной рукоятью. Для изготовления луков использовались ольха, берёза, дуб, можжевельник, осина; они снабжались костяными накладками. На изготовлении луков специализировались мастера-лучники, саадаков — саадачники, стрел — стрельники. Длина стрел составляла от 75 до 105 см, толщина древок — 7—10 мм. Наконечники стрел были бронебойные (13,6 % находок, чаще встречаются на северо-западе и теряют широкое распространение в середине XV века), рассекающие (8,4 % находок, чаще в области «немецкой украины») и универсальные (78 %, причём, если в XIV—XV веках они составляли 50 %, то в XVI—XVII — до 85 %)[26].

Огнестрельное оружие

Карабины, XVII век[27]

Огнестрельное оружие присутствовало в поместной коннице изначально, однако встречалось крайне редко, по причине его неудобности для всадников и превосходства лука по многим параметрам. Например, в 1486 году Траханиот сообщал о ружьецах, которыми пользовались «дети дворян»[2]. Ситуация изменилась в конце XVI века, когда появились конные пищальники. В остальном войске, со Смутного времени, дворяне и дети боярские предпочитали пистолеты, обычно импортные с колесцовым замком; а пищали и карабины отдавали своим боевым холопам (нередко — обозным). Поэтому, например, в 1634 году правительство предписывало тем служилым людям, которые вооружены только пистолетами, приобрести более серьёзный огнестрел, а тем, кто вооружён саадаком, запастись и пистолетами[4]. Эти пистолеты применялись в ближнем бою, для стрельбы в упор[6]. С середины XVII века в поместной коннице появляются винтовальные пищали и особое распространение получают на востоке Руси — к примеру, в 1702 году у кузнецких у детей боярских они составляли 50 %[28].

Защитное вооружение

Основным доспехом была кольчуга, а, точнее, её разновидность — панцирь. Широкое распространение имел также кольчато-пластинчатый доспех. Реже применялись зерцала; гусарские и рейтарские латы[29]. В XVI веке не менее, чем ⅔ конного войска обладало металлическими доспехами. К защитному вооружению небогатых помещиков относятся куяки и тегиляи. До второй половины XVI века основным типом шлема был шелом, хотя применялись и другие — в частности, мисюрки, колпаки, шишаки, шапки железные. Последние два типа позднее вытеснили шеломы, которые практически перестают употребляться к началу XVII века. Кроме того, отдельно следует выделить ерихонки. Некоторые командиры носили шапки-киверы вместо шлемов[2]. Многие использовали наручи, реже встречались бутурлыки и наколенники. Кроме того, богатые воины нередко носили несколько доспехов. Нижним доспехом обычно был кольчужный панцирь. Под шелом иногда одевали шишак или мисюрку. К тому же металлические доспехи, бывало, комбинировали с тегиляями. Если ещё в 1637 году царская грамота, направленная воеводе Д. Г. Сабурову, предписывала поместному войску быть на службе «в бехтерцах, в панцырях и в шеломах, и в шапках мисюрках», то во второй половине XVII века доспехи нередко оставлялись по причине их малополезности в связи с распространением огнестрельного оружия.

Боевые кони

Согласно Висковатову, с ХV века встречаются следующие термины, классифицирующие коней: Мерин, Конь, Бахмат и Аргамак. Последними называли статных турецких и польских лошадей. Бахматы, малорослые и короткошейные, но необыкновенно крепкие лошади, по неутомимости их, были особенно полезны в походах. Собственно Конями называли лошадей ногайской породы. Они в состоянии были бежать, без отдыха, по семи и восьми часов сряду, но зато требовалось около полугода для их поправления. Кроме этого они имели еще те недостатки, что были дики, пугливы и неповоротливы. Под Меринами разумели лошадей своих, русских; они были невелики, но смирны и выносили много труда. Сверх исчисленных здесь родов употребляли нередко жеребцов черкасских, весьма красивых, но уступавших всем прочим в крепости. В походах употреблялись почти исключительно Аргамаки, Кони и Мерины, причём Аргамаки упоминались довольно редко. Конский доспех не использовался, за исключением, быть может, редких случаев среди наиболее богатых представителей войска[30]. Согласно Герберштейну и применительно, по крайней мере, к первой половине XVI века:

«Лошади у них маленькие, холощенные, не подкованы; узда самая лёгкая; сидят они так низко, что колени их почти сходятся над седлом; седла маленькие и приспособлены с таким расчетом, что всадники могут безо всякого труда поворачиваться во все стороны и стрелять из лука. Сидя на лошади, они так подтягивают ноги, что совсем не способны выдержать достаточно сильного удара копья или стрелы. К шпорам прибегают весьма немногие, а большинство пользуется плеткой, которая всегда висит на мизинце правой руки, так что в любой момент, когда нужно, они могут схватить её и пустить в ход, а если дело опять дойдет до оружия (лука или сабли, которой они, впрочем, по их собственным словам, пользуются весьма редко), то они оставляют плетку и она свободно свисает с руки. Далее, повод узды у них в употреблении длинный, с дырочкой на конце; они привязывают его к одному из пальцев левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, выстрелить, не выпуская повода. Хотя они держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть одновременно, однако ловко и без всякого затруднения умеют пользоваться ими».

— Записки о Московии. Сигизмунд фон Герберштейн[22]

  • Поместное войско на западноевропейских изобразительных источниках XVI—XIX веков
  • Muscovy cavalryman XVI century.PNG
  • Muscovy cavalry XVI century.PNG
  • Muscovy cavalryman mid XVI century.PNG
  • RusVsad tegilay.gif
  • Herberstein Russian in militaryform.jpg
  • Herberstein Muscovy 3cavalry.jpg
  • Herberstein Muscovy cavalryman.jpg
  • Horse Warrior.gif

Напишите отзыв о статье "Поместное войско"

Примечания

  1. ↑ Илл. 92. Ратники в тегиляях и шапках железных // Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению: в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова.
  2. ↑ 1 2 3 Кирпичников А. Н. Военное дело на Руси в XIII—XV вв. — Л.: Наука, 1976.
  3. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 Чернов А. В. [www.hrono.ru/libris/lib_ch/chrnv00.html Вооруженные силы Русского Государства в XV—XVII вв. (С образования централизованного государства до реформ при Петре I)]. — М.: Воениздат, 1954.
  4. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Волков В. А. Войны и войска Московского государства. — М.: Эксмо, Алгоритм, 2004. — ISBN 5-699-05914-8.
  5. ↑ Михайлова И. Б. Служилые люди Северо-Восточной Руси в XIV — первой половине XVI века. — СПб.: Издательство С.-Петербургского государственного университета, 2003. — 640 с. — 1000 экз. — ISBN 5-288-032883-1.
  6. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 Курбатов О. А. Очерки развития тактики русской конницы «сотенной службы» с середины XVI в. до середины XVII в. // Военная археология. Вып. 2.. — М., 2011. — С. 58—91.
  7. ↑ Середонин О. М. «Известия иностранцев о русских вооруженных силах.»- СПб., 1891
  8. ↑ «Боярские списки последней четверти XVI — начала XVII в. и роспись русского войска 1604 г.» / Сост. С. П. Мордовина, А. Л. Станиславский, ч. 1 — М., 1979
  9. ↑ Ричард Хэлли. «Холопство в России» 1450—1725. — М., 1998
  10. ↑ 1 2 Зимин А. А. К истории военных реформ 50-х годов XVI в // Исторические записки. — М.: Институт истории АН СССР, 1956. — Т. 55. — С. 344—359.
  11. ↑ 1 2 3 Курбатов О. А. Отклик на статью А. Н. Лобина // Петербургские славянские и балканские исследования. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. — 2009. — № 1—2 (5/6). — С. 104—119.
  12. ↑ 1 2 Абрамович Г. В. Дворянское войско в царствование Ивана IV // Россия на путях централизации : Сб. статей. — М., 1982. — С. 186—192.
  13. ↑ Кобрин В. Б. Опричнина. Генеалогия. Антропонимика: Избр. труды. — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2008. — 369 с. — 2000 экз. — ISBN 978-5-7281-0935-8.
  14. ↑ 1 2 3 Станиславский А. Л. Труды по истории государева двора в России XVI—XVII веков. — М.: РГГУ, 2004. — 506 с. — 1000 экз. — ISBN 5-7281-0557-2.
  15. ↑ 1 2 Каргалов В. В. Русские воеводы: XVI-XVII вв. — М.: Вече, 2005. — 384 с. — (Военные тайны России). — 5000 экз. — ISBN 5-9533-0813-2.
  16. ↑ Воробьев В. М. «Конность, людность, оружность и сбруйность» служилых «городов» при первых Романовых // Дом Романовых в истории России : Сб. статей. — СПб., 1995. — С. 93—108.
  17. ↑ Рабинович М. Д. [history.scps.ru/petr/rab01.htm Полки петровской армии 1698—1725]. — М.: Советская Россия, 1977.
  18. ↑ Волков С. В. [www.genrogge.ru/rok/index.htm Русский офицерский корпус]. — М.: Воениздат, 1993.
  19. ↑ 1 2 Курбатов О. А. Из истории военных реформ в России во 2-й половине XVII века. Реорганизация конницы на материалах Новгородского разряда 1650-х — 1660-х гг. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. — М., 2002.
  20. ↑ Лобин А. Н. К вопросу о численности вооружённых сил Российского государства в XVI в // Петербургские славянские и балканские исследования. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. — 2009. — № 1—2 (5/6). — С. 45-78.
  21. ↑ Пенской В. В. Некоторые соображения по поводу статьи А. Н. Лобина «К вопросу о численности вооружённых сил Российского государства в XVI в.» // Петербургские славянские и балканские исследования. Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. — 2009. — № 1—2 (5/6). — С. 91—103.
  22. ↑ 1 2 3 Герберштейн. Записки о Московии.
  23. ↑ [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000034/st007.shtml Часть I, глава VII] // Всемирная история. Энциклопедия. — М.: Издательство социально-экономической литературы, 1958. — Т. 5.
  24. ↑ Пётр Петрей. История о Великом Княжестве Московском.
  25. ↑ Илл. 130. Сотенное знамя 1696—1699 г // Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению: в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова.
  26. ↑ 1 2 3 4 Двуреченский О. В. Холодное наступательное вооружение Московского государства (конец XV — начало XVII века). Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук. — СПб., 2008.
  27. ↑ Илл. 83-84. Карабины, XVII век // Историческое описание одежды и вооружения российских войск, с рисунками, составленное по высочайшему повелению: в 30 т., в 60 кн. / Под ред. А. В. Висковатова.
  28. ↑ [www.war-guns.ru/narez/narez_747.html Винтовальные ружья (Винтовальные пищали)] (2009). Проверено 16 августа 2011. [www.webcitation.org/66g4CpJeU Архивировано из первоисточника 4 апреля 2012].
  29. ↑ Малов А. «Конность, людность и оружность» служилого «города» перед Смоленской войной на материале Великих Лук // Цейхгауз. — 2002. — № 2 (18). — С. 12—15. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0868-801X&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0868-801X].
  30. ↑ Висковатов А. В. Историческое описание одежды и вооружения российских войск. — 1841. — Т. I.

См. также

Ссылки

Эволюция
Войны
Монархия
Политический строй
Сословная организация
Рать
Экономика

Отрывок, характеризующий Поместное войско


Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.
В апреле месяце Ростов был дежурным. В 8 м часу утра, вернувшись домой, после бессонной ночи, он велел принести жару, переменил измокшее от дождя белье, помолился Богу, напился чаю, согрелся, убрал в порядок вещи в своем уголке и на столе, и с обветрившимся, горевшим лицом, в одной рубашке, лег на спину, заложив руки под голову. Он приятно размышлял о том, что на днях должен выйти ему следующий чин за последнюю рекогносцировку, и ожидал куда то вышедшего Денисова. Ростову хотелось поговорить с ним.
За шалашом послышался перекатывающийся крик Денисова, очевидно разгорячившегося. Ростов подвинулся к окну посмотреть, с кем он имел дело, и увидал вахмистра Топчеенко.
– Я тебе пг'иказывал не пускать их жг'ать этот ког'ень, машкин какой то! – кричал Денисов. – Ведь я сам видел, Лазаг'чук с поля тащил.
– Я приказывал, ваше высокоблагородие, не слушают, – отвечал вахмистр.
Ростов опять лег на свою кровать и с удовольствием подумал: «пускай его теперь возится, хлопочет, я свое дело отделал и лежу – отлично!» Из за стенки он слышал, что, кроме вахмистра, еще говорил Лаврушка, этот бойкий плутоватый лакей Денисова. Лаврушка что то рассказывал о каких то подводах, сухарях и быках, которых он видел, ездивши за провизией.
За балаганом послышался опять удаляющийся крик Денисова и слова: «Седлай! Второй взвод!»
«Куда это собрались?» подумал Ростов.
Через пять минут Денисов вошел в балаган, влез с грязными ногами на кровать, сердито выкурил трубку, раскидал все свои вещи, надел нагайку и саблю и стал выходить из землянки. На вопрос Ростова, куда? он сердито и неопределенно отвечал, что есть дело.
– Суди меня там Бог и великий государь! – сказал Денисов, выходя; и Ростов услыхал, как за балаганом зашлепали по грязи ноги нескольких лошадей. Ростов не позаботился даже узнать, куда поехал Денисов. Угревшись в своем угле, он заснул и перед вечером только вышел из балагана. Денисов еще не возвращался. Вечер разгулялся; около соседней землянки два офицера с юнкером играли в свайку, с смехом засаживая редьки в рыхлую грязную землю. Ростов присоединился к ним. В середине игры офицеры увидали подъезжавшие к ним повозки: человек 15 гусар на худых лошадях следовали за ними. Повозки, конвоируемые гусарами, подъехали к коновязям, и толпа гусар окружила их.
– Ну вот Денисов всё тужил, – сказал Ростов, – вот и провиант прибыл.
– И то! – сказали офицеры. – То то радешеньки солдаты! – Немного позади гусар ехал Денисов, сопутствуемый двумя пехотными офицерами, с которыми он о чем то разговаривал. Ростов пошел к нему навстречу.
– Я вас предупреждаю, ротмистр, – говорил один из офицеров, худой, маленький ростом и видимо озлобленный.
– Ведь сказал, что не отдам, – отвечал Денисов.
– Вы будете отвечать, ротмистр, это буйство, – у своих транспорты отбивать! Наши два дня не ели.
– А мои две недели не ели, – отвечал Денисов.
– Это разбой, ответите, милостивый государь! – возвышая голос, повторил пехотный офицер.
– Да вы что ко мне пристали? А? – крикнул Денисов, вдруг разгорячась, – отвечать буду я, а не вы, а вы тут не жужжите, пока целы. Марш! – крикнул он на офицеров.
– Хорошо же! – не робея и не отъезжая, кричал маленький офицер, – разбойничать, так я вам…
– К чог'ту марш скорым шагом, пока цел. – И Денисов повернул лошадь к офицеру.
– Хорошо, хорошо, – проговорил офицер с угрозой, и, повернув лошадь, поехал прочь рысью, трясясь на седле.
– Собака на забог'е, живая собака на забог'е, – сказал Денисов ему вслед – высшую насмешку кавалериста над верховым пехотным, и, подъехав к Ростову, расхохотался.
– Отбил у пехоты, отбил силой транспорт! – сказал он. – Что ж, не с голоду же издыхать людям?
Повозки, которые подъехали к гусарам были назначены в пехотный полк, но, известившись через Лаврушку, что этот транспорт идет один, Денисов с гусарами силой отбил его. Солдатам раздали сухарей в волю, поделились даже с другими эскадронами.
На другой день, полковой командир позвал к себе Денисова и сказал ему, закрыв раскрытыми пальцами глаза: «Я на это смотрю вот так, я ничего не знаю и дела не начну; но советую съездить в штаб и там, в провиантском ведомстве уладить это дело, и, если возможно, расписаться, что получили столько то провианту; в противном случае, требованье записано на пехотный полк: дело поднимется и может кончиться дурно».
Денисов прямо от полкового командира поехал в штаб, с искренним желанием исполнить его совет. Вечером он возвратился в свою землянку в таком положении, в котором Ростов еще никогда не видал своего друга. Денисов не мог говорить и задыхался. Когда Ростов спрашивал его, что с ним, он только хриплым и слабым голосом произносил непонятные ругательства и угрозы…
Испуганный положением Денисова, Ростов предлагал ему раздеться, выпить воды и послал за лекарем.
– Меня за г'азбой судить – ох! Дай еще воды – пускай судят, а буду, всегда буду подлецов бить, и госудаг'ю скажу. Льду дайте, – приговаривал он.
Пришедший полковой лекарь сказал, что необходимо пустить кровь. Глубокая тарелка черной крови вышла из мохнатой руки Денисова, и тогда только он был в состоянии рассказать все, что с ним было.
– Приезжаю, – рассказывал Денисов. – «Ну, где у вас тут начальник?» Показали. Подождать не угодно ли. «У меня служба, я зa 30 верст приехал, мне ждать некогда, доложи». Хорошо, выходит этот обер вор: тоже вздумал учить меня: Это разбой! – «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтоб кормить своих солдат, а тот кто берет его, чтоб класть в карман!» Так не угодно ли молчать. «Хорошо». Распишитесь, говорит, у комиссионера, а дело ваше передастся по команде. Прихожу к комиссионеру. Вхожу – за столом… Кто же?! Нет, ты подумай!…Кто же нас голодом морит, – закричал Денисов, ударяя кулаком больной руки по столу, так крепко, что стол чуть не упал и стаканы поскакали на нем, – Телянин!! «Как, ты нас с голоду моришь?!» Раз, раз по морде, ловко так пришлось… «А… распротакой сякой и… начал катать. Зато натешился, могу сказать, – кричал Денисов, радостно и злобно из под черных усов оскаливая свои белые зубы. – Я бы убил его, кабы не отняли.
– Да что ж ты кричишь, успокойся, – говорил Ростов: – вот опять кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо. Денисова перебинтовали и уложили спать. На другой день он проснулся веселый и спокойный. Но в полдень адъютант полка с серьезным и печальным лицом пришел в общую землянку Денисова и Ростова и с прискорбием показал форменную бумагу к майору Денисову от полкового командира, в которой делались запросы о вчерашнем происшествии. Адъютант сообщил, что дело должно принять весьма дурной оборот, что назначена военно судная комиссия и что при настоящей строгости касательно мародерства и своевольства войск, в счастливом случае, дело может кончиться разжалованьем.
Дело представлялось со стороны обиженных в таком виде, что, после отбития транспорта, майор Денисов, без всякого вызова, в пьяном виде явился к обер провиантмейстеру, назвал его вором, угрожал побоями и когда был выведен вон, то бросился в канцелярию, избил двух чиновников и одному вывихнул руку.
Денисов, на новые вопросы Ростова, смеясь сказал, что, кажется, тут точно другой какой то подвернулся, но что всё это вздор, пустяки, что он и не думает бояться никаких судов, и что ежели эти подлецы осмелятся задрать его, он им ответит так, что они будут помнить.
Денисов говорил пренебрежительно о всем этом деле; но Ростов знал его слишком хорошо, чтобы не заметить, что он в душе (скрывая это от других) боялся суда и мучился этим делом, которое, очевидно, должно было иметь дурные последствия. Каждый день стали приходить бумаги запросы, требования к суду, и первого мая предписано было Денисову сдать старшему по себе эскадрон и явиться в штаб девизии для объяснений по делу о буйстве в провиантской комиссии. Накануне этого дня Платов делал рекогносцировку неприятеля с двумя казачьими полками и двумя эскадронами гусар. Денисов, как всегда, выехал вперед цепи, щеголяя своей храбростью. Одна из пуль, пущенных французскими стрелками, попала ему в мякоть верхней части ноги. Может быть, в другое время Денисов с такой легкой раной не уехал бы от полка, но теперь он воспользовался этим случаем, отказался от явки в дивизию и уехал в госпиталь.


В июне месяце произошло Фридландское сражение, в котором не участвовали павлоградцы, и вслед за ним объявлено было перемирие. Ростов, тяжело чувствовавший отсутствие своего друга, не имея со времени его отъезда никаких известий о нем и беспокоясь о ходе его дела и раны, воспользовался перемирием и отпросился в госпиталь проведать Денисова.
Госпиталь находился в маленьком прусском местечке, два раза разоренном русскими и французскими войсками. Именно потому, что это было летом, когда в поле было так хорошо, местечко это с своими разломанными крышами и заборами и своими загаженными улицами, оборванными жителями и пьяными и больными солдатами, бродившими по нем, представляло особенно мрачное зрелище.
В каменном доме, на дворе с остатками разобранного забора, выбитыми частью рамами и стеклами, помещался госпиталь. Несколько перевязанных, бледных и опухших солдат ходили и сидели на дворе на солнушке.
Как только Ростов вошел в двери дома, его обхватил запах гниющего тела и больницы. На лестнице он встретил военного русского доктора с сигарою во рту. За доктором шел русский фельдшер.
– Не могу же я разорваться, – говорил доктор; – приходи вечерком к Макару Алексеевичу, я там буду. – Фельдшер что то еще спросил у него.
– Э! делай как знаешь! Разве не всё равно? – Доктор увидал подымающегося на лестницу Ростова.
– Вы зачем, ваше благородие? – сказал доктор. – Вы зачем? Или пуля вас не брала, так вы тифу набраться хотите? Тут, батюшка, дом прокаженных.
– Отчего? – спросил Ростов.
– Тиф, батюшка. Кто ни взойдет – смерть. Только мы двое с Макеевым (он указал на фельдшера) тут трепемся. Тут уж нашего брата докторов человек пять перемерло. Как поступит новенький, через недельку готов, – с видимым удовольствием сказал доктор. – Прусских докторов вызывали, так не любят союзники то наши.
Ростов объяснил ему, что он желал видеть здесь лежащего гусарского майора Денисова.
– Не знаю, не ведаю, батюшка. Ведь вы подумайте, у меня на одного три госпиталя, 400 больных слишком! Еще хорошо, прусские дамы благодетельницы нам кофе и корпию присылают по два фунта в месяц, а то бы пропали. – Он засмеялся. – 400, батюшка; а мне всё новеньких присылают. Ведь 400 есть? А? – обратился он к фельдшеру.
Фельдшер имел измученный вид. Он, видимо, с досадой дожидался, скоро ли уйдет заболтавшийся доктор.
– Майор Денисов, – повторил Ростов; – он под Молитеном ранен был.
– Кажется, умер. А, Макеев? – равнодушно спросил доктор у фельдшера.
Фельдшер однако не подтвердил слов доктора.
– Что он такой длинный, рыжеватый? – спросил доктор.
Ростов описал наружность Денисова.
– Был, был такой, – как бы радостно проговорил доктор, – этот должно быть умер, а впрочем я справлюсь, у меня списки были. Есть у тебя, Макеев?
– Списки у Макара Алексеича, – сказал фельдшер. – А пожалуйте в офицерские палаты, там сами увидите, – прибавил он, обращаясь к Ростову.
– Эх, лучше не ходить, батюшка, – сказал доктор: – а то как бы сами тут не остались. – Но Ростов откланялся доктору и попросил фельдшера проводить его.
– Не пенять же чур на меня, – прокричал доктор из под лестницы.
Ростов с фельдшером вошли в коридор. Больничный запах был так силен в этом темном коридоре, что Ростов схватился зa нос и должен был остановиться, чтобы собраться с силами и итти дальше. Направо отворилась дверь, и оттуда высунулся на костылях худой, желтый человек, босой и в одном белье.
Он, опершись о притолку, блестящими, завистливыми глазами поглядел на проходящих. Заглянув в дверь, Ростов увидал, что больные и раненые лежали там на полу, на соломе и шинелях.
– А можно войти посмотреть? – спросил Ростов.
– Что же смотреть? – сказал фельдшер. Но именно потому что фельдшер очевидно не желал впустить туда, Ростов вошел в солдатские палаты. Запах, к которому он уже успел придышаться в коридоре, здесь был еще сильнее. Запах этот здесь несколько изменился; он был резче, и чувствительно было, что отсюда то именно он и происходил.
В длинной комнате, ярко освещенной солнцем в большие окна, в два ряда, головами к стенам и оставляя проход по середине, лежали больные и раненые. Большая часть из них были в забытьи и не обратили вниманья на вошедших. Те, которые были в памяти, все приподнялись или подняли свои худые, желтые лица, и все с одним и тем же выражением надежды на помощь, упрека и зависти к чужому здоровью, не спуская глаз, смотрели на Ростова. Ростов вышел на середину комнаты, заглянул в соседние двери комнат с растворенными дверями, и с обеих сторон увидал то же самое. Он остановился, молча оглядываясь вокруг себя. Он никак не ожидал видеть это. Перед самым им лежал почти поперек середняго прохода, на голом полу, больной, вероятно казак, потому что волосы его были обстрижены в скобку. Казак этот лежал навзничь, раскинув огромные руки и ноги. Лицо его было багрово красно, глаза совершенно закачены, так что видны были одни белки, и на босых ногах его и на руках, еще красных, жилы напружились как веревки. Он стукнулся затылком о пол и что то хрипло проговорил и стал повторять это слово. Ростов прислушался к тому, что он говорил, и разобрал повторяемое им слово. Слово это было: испить – пить – испить! Ростов оглянулся, отыскивая того, кто бы мог уложить на место этого больного и дать ему воды.
– Кто тут ходит за больными? – спросил он фельдшера. В это время из соседней комнаты вышел фурштадский солдат, больничный служитель, и отбивая шаг вытянулся перед Ростовым.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие! – прокричал этот солдат, выкатывая глаза на Ростова и, очевидно, принимая его за больничное начальство.
– Убери же его, дай ему воды, – сказал Ростов, указывая на казака.
– Слушаю, ваше высокоблагородие, – с удовольствием проговорил солдат, еще старательнее выкатывая глаза и вытягиваясь, но не трогаясь с места.
– Нет, тут ничего не сделаешь, – подумал Ростов, опустив глаза, и хотел уже выходить, но с правой стороны он чувствовал устремленный на себя значительный взгляд и оглянулся на него. Почти в самом углу на шинели сидел с желтым, как скелет, худым, строгим лицом и небритой седой бородой, старый солдат и упорно смотрел на Ростова. С одной стороны, сосед старого солдата что то шептал ему, указывая на Ростова. Ростов понял, что старик намерен о чем то просить его. Он подошел ближе и увидал, что у старика была согнута только одна нога, а другой совсем не было выше колена. Другой сосед старика, неподвижно лежавший с закинутой головой, довольно далеко от него, был молодой солдат с восковой бледностью на курносом, покрытом еще веснушками, лице и с закаченными под веки глазами. Ростов поглядел на курносого солдата, и мороз пробежал по его спине.
– Да ведь этот, кажется… – обратился он к фельдшеру.
– Уж как просили, ваше благородие, – сказал старый солдат с дрожанием нижней челюсти. – Еще утром кончился. Ведь тоже люди, а не собаки…
– Сейчас пришлю, уберут, уберут, – поспешно сказал фельдшер. – Пожалуйте, ваше благородие.
– Пойдем, пойдем, – поспешно сказал Ростов, и опустив глаза, и сжавшись, стараясь пройти незамеченным сквозь строй этих укоризненных и завистливых глаз, устремленных на него, он вышел из комнаты.


Пройдя коридор, фельдшер ввел Ростова в офицерские палаты, состоявшие из трех, с растворенными дверями, комнат. В комнатах этих были кровати; раненые и больные офицеры лежали и сидели на них. Некоторые в больничных халатах ходили по комнатам. Первое лицо, встретившееся Ростову в офицерских палатах, был маленький, худой человечек без руки, в колпаке и больничном халате с закушенной трубочкой, ходивший в первой комнате. Ростов, вглядываясь в него, старался вспомнить, где он его видел.
– Вот где Бог привел свидеться, – сказал маленький человек. – Тушин, Тушин, помните довез вас под Шенграбеном? А мне кусочек отрезали, вот… – сказал он, улыбаясь, показывая на пустой рукав халата. – Василья Дмитриевича Денисова ищете? – сожитель! – сказал он, узнав, кого нужно было Ростову. – Здесь, здесь и Тушин повел его в другую комнату, из которой слышался хохот нескольких голосов.
«И как они могут не только хохотать, но жить тут»? думал Ростов, всё слыша еще этот запах мертвого тела, которого он набрался еще в солдатском госпитале, и всё еще видя вокруг себя эти завистливые взгляды, провожавшие его с обеих сторон, и лицо этого молодого солдата с закаченными глазами.
Денисов, закрывшись с головой одеялом, спал не постели, несмотря на то, что был 12 й час дня.
– А, Г'остов? 3до'ово, здо'ово, – закричал он всё тем же голосом, как бывало и в полку; но Ростов с грустью заметил, как за этой привычной развязностью и оживленностью какое то новое дурное, затаенное чувство проглядывало в выражении лица, в интонациях и словах Денисова.
Рана его, несмотря на свою ничтожность, все еще не заживала, хотя уже прошло шесть недель, как он был ранен. В лице его была та же бледная опухлость, которая была на всех гошпитальных лицах. Но не это поразило Ростова; его поразило то, что Денисов как будто не рад был ему и неестественно ему улыбался. Денисов не расспрашивал ни про полк, ни про общий ход дела. Когда Ростов говорил про это, Денисов не слушал.
Ростов заметил даже, что Денисову неприятно было, когда ему напоминали о полке и вообще о той, другой, вольной жизни, которая шла вне госпиталя. Он, казалось, старался забыть ту прежнюю жизнь и интересовался только своим делом с провиантскими чиновниками. На вопрос Ростова, в каком положении было дело, он тотчас достал из под подушки бумагу, полученную из комиссии, и свой черновой ответ на нее. Он оживился, начав читать свою бумагу и особенно давал заметить Ростову колкости, которые он в этой бумаге говорил своим врагам. Госпитальные товарищи Денисова, окружившие было Ростова – вновь прибывшее из вольного света лицо, – стали понемногу расходиться, как только Денисов стал читать свою бумагу. По их лицам Ростов понял, что все эти господа уже не раз слышали всю эту успевшую им надоесть историю. Только сосед на кровати, толстый улан, сидел на своей койке, мрачно нахмурившись и куря трубку, и маленький Тушин без руки продолжал слушать, неодобрительно покачивая головой. В середине чтения улан перебил Денисова.
– А по мне, – сказал он, обращаясь к Ростову, – надо просто просить государя о помиловании. Теперь, говорят, награды будут большие, и верно простят…
– Мне просить государя! – сказал Денисов голосом, которому он хотел придать прежнюю энергию и горячность, но который звучал бесполезной раздражительностью. – О чем? Ежели бы я был разбойник, я бы просил милости, а то я сужусь за то, что вывожу на чистую воду разбойников. Пускай судят, я никого не боюсь: я честно служил царю, отечеству и не крал! И меня разжаловать, и… Слушай, я так прямо и пишу им, вот я пишу: «ежели бы я был казнокрад…
– Ловко написано, что и говорить, – сказал Тушин. Да не в том дело, Василий Дмитрич, – он тоже обратился к Ростову, – покориться надо, а вот Василий Дмитрич не хочет. Ведь аудитор говорил вам, что дело ваше плохо.
– Ну пускай будет плохо, – сказал Денисов. – Вам написал аудитор просьбу, – продолжал Тушин, – и надо подписать, да вот с ними и отправить. У них верно (он указал на Ростова) и рука в штабе есть. Уже лучше случая не найдете.
– Да ведь я сказал, что подличать не стану, – перебил Денисов и опять продолжал чтение своей бумаги.
Ростов не смел уговаривать Денисова, хотя он инстинктом чувствовал, что путь, предлагаемый Тушиным и другими офицерами, был самый верный, и хотя он считал бы себя счастливым, ежели бы мог оказать помощь Денисову: он знал непреклонность воли Денисова и его правдивую горячность.
Когда кончилось чтение ядовитых бумаг Денисова, продолжавшееся более часа, Ростов ничего не сказал, и в самом грустном расположении духа, в обществе опять собравшихся около него госпитальных товарищей Денисова, провел остальную часть дня, рассказывая про то, что он знал, и слушая рассказы других. Денисов мрачно молчал в продолжение всего вечера.
Поздно вечером Ростов собрался уезжать и спросил Денисова, не будет ли каких поручений?
– Да, постой, – сказал Денисов, оглянулся на офицеров и, достав из под подушки свои бумаги, пошел к окну, на котором у него стояла чернильница, и сел писать.
– Видно плетью обуха не пег'ешибешь, – сказал он, отходя от окна и подавая Ростову большой конверт. – Это была просьба на имя государя, составленная аудитором, в которой Денисов, ничего не упоминая о винах провиантского ведомства, просил только о помиловании.
– Передай, видно… – Он не договорил и улыбнулся болезненно фальшивой улыбкой.


Вернувшись в полк и передав командиру, в каком положении находилось дело Денисова, Ростов с письмом к государю поехал в Тильзит.
13 го июня, французский и русский императоры съехались в Тильзите. Борис Друбецкой просил важное лицо, при котором он состоял, о том, чтобы быть причислену к свите, назначенной состоять в Тильзите.
– Je voudrais voir le grand homme, [Я желал бы видеть великого человека,] – сказал он, говоря про Наполеона, которого он до сих пор всегда, как и все, называл Буонапарте.
– Vous parlez de Buonaparte? [Вы говорите про Буонапарта?] – сказал ему улыбаясь генерал.
Борис вопросительно посмотрел на своего генерала и тотчас же понял, что это было шуточное испытание.
– Mon prince, je parle de l'empereur Napoleon, [Князь, я говорю об императоре Наполеоне,] – отвечал он. Генерал с улыбкой потрепал его по плечу.
– Ты далеко пойдешь, – сказал он ему и взял с собою.
Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра, в то время как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне. Со времени своего вступления в высшие миры, Борис сделал себе привычку внимательно наблюдать то, что происходило вокруг него и записывать. Во время свидания в Тильзите он расспрашивал об именах тех лиц, которые приехали с Наполеоном, о мундирах, которые были на них надеты, и внимательно прислушивался к словам, которые были сказаны важными лицами. В то самое время, как императоры вошли в павильон, он посмотрел на часы и не забыл посмотреть опять в то время, когда Александр вышел из павильона. Свидание продолжалось час и пятьдесят три минуты: он так и записал это в тот вечер в числе других фактов, которые, он полагал, имели историческое значение. Так как свита императора была очень небольшая, то для человека, дорожащего успехом по службе, находиться в Тильзите во время свидания императоров было делом очень важным, и Борис, попав в Тильзит, чувствовал, что с этого времени положение его совершенно утвердилось. Его не только знали, но к нему пригляделись и привыкли. Два раза он исполнял поручения к самому государю, так что государь знал его в лицо, и все приближенные не только не дичились его, как прежде, считая за новое лицо, но удивились бы, ежели бы его не было.
Борис жил с другим адъютантом, польским графом Жилинским. Жилинский, воспитанный в Париже поляк, был богат, страстно любил французов, и почти каждый день во время пребывания в Тильзите, к Жилинскому и Борису собирались на обеды и завтраки французские офицеры из гвардии и главного французского штаба.
24 го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов ужин. На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье, приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Ростове, также как и во всей армии, из которой он приехал, еще далеко не совершился в отношении Наполеона и французов, из врагов сделавшихся друзьями, тот переворот, который произошел в главной квартире и в Борисе. Все еще продолжали в армии испытывать прежнее смешанное чувство злобы, презрения и страха к Бонапарте и французам. Еще недавно Ростов, разговаривая с Платовским казачьим офицером, спорил о том, что ежели бы Наполеон был взят в плен, с ним обратились бы не как с государем, а как с преступником. Еще недавно на дороге, встретившись с французским раненым полковником, Ростов разгорячился, доказывая ему, что не может быть мира между законным государем и преступником Бонапарте. Поэтому Ростова странно поразил в квартире Бориса вид французских офицеров в тех самых мундирах, на которые он привык совсем иначе смотреть из фланкерской цепи. Как только он увидал высунувшегося из двери французского офицера, это чувство войны, враждебности, которое он всегда испытывал при виде неприятеля, вдруг обхватило его. Он остановился на пороге и по русски спросил, тут ли живет Друбецкой. Борис, заслышав чужой голос в передней, вышел к нему навстречу. Лицо его в первую минуту, когда он узнал Ростова, выразило досаду.
– Ах это ты, очень рад, очень рад тебя видеть, – сказал он однако, улыбаясь и подвигаясь к нему. Но Ростов заметил первое его движение.
– Я не во время кажется, – сказал он, – я бы не приехал, но мне дело есть, – сказал он холодно…
– Нет, я только удивляюсь, как ты из полка приехал. – «Dans un moment je suis a vous», [Сию минуту я к твоим услугам,] – обратился он на голос звавшего его.
– Я вижу, что я не во время, – повторил Ростов.
Выражение досады уже исчезло на лице Бориса; видимо обдумав и решив, что ему делать, он с особенным спокойствием взял его за обе руки и повел в соседнюю комнату. Глаза Бориса, спокойно и твердо глядевшие на Ростова, были как будто застланы чем то, как будто какая то заслонка – синие очки общежития – были надеты на них. Так казалось Ростову.
– Ах полно, пожалуйста, можешь ли ты быть не во время, – сказал Борис. – Борис ввел его в комнату, где был накрыт ужин, познакомил с гостями, назвав его и объяснив, что он был не статский, но гусарский офицер, его старый приятель. – Граф Жилинский, le comte N.N., le capitaine S.S., [граф Н.Н., капитан С.С.] – называл он гостей. Ростов нахмуренно глядел на французов, неохотно раскланивался и молчал.
Жилинский, видимо, не радостно принял это новое русское лицо в свой кружок и ничего не сказал Ростову. Борис, казалось, не замечал происшедшего стеснения от нового лица и с тем же приятным спокойствием и застланностью в глазах, с которыми он встретил Ростова, старался оживить разговор. Один из французов обратился с обыкновенной французской учтивостью к упорно молчавшему Ростову и сказал ему, что вероятно для того, чтобы увидать императора, он приехал в Тильзит.
– Нет, у меня есть дело, – коротко ответил Ростов.
Ростов сделался не в духе тотчас же после того, как он заметил неудовольствие на лице Бориса, и, как всегда бывает с людьми, которые не в духе, ему казалось, что все неприязненно смотрят на него и что всем он мешает. И действительно он мешал всем и один оставался вне вновь завязавшегося общего разговора. «И зачем он сидит тут?» говорили взгляды, которые бросали на него гости. Он встал и подошел к Борису.
– Однако я тебя стесняю, – сказал он ему тихо, – пойдем, поговорим о деле, и я уйду.
– Да нет, нисколько, сказал Борис. А ежели ты устал, пойдем в мою комнатку и ложись отдохни.
– И в самом деле…
Они вошли в маленькую комнатку, где спал Борис. Ростов, не садясь, тотчас же с раздраженьем – как будто Борис был в чем нибудь виноват перед ним – начал ему рассказывать дело Денисова, спрашивая, хочет ли и может ли он просить о Денисове через своего генерала у государя и через него передать письмо. Когда они остались вдвоем, Ростов в первый раз убедился, что ему неловко было смотреть в глаза Борису. Борис заложив ногу на ногу и поглаживая левой рукой тонкие пальцы правой руки, слушал Ростова, как слушает генерал доклад подчиненного, то глядя в сторону, то с тою же застланностию во взгляде прямо глядя в глаза Ростову. Ростову всякий раз при этом становилось неловко и он опускал глаза.
– Я слыхал про такого рода дела и знаю, что Государь очень строг в этих случаях. Я думаю, надо бы не доводить до Его Величества. По моему, лучше бы прямо просить корпусного командира… Но вообще я думаю…
– Так ты ничего не хочешь сделать, так и скажи! – закричал почти Ростов, не глядя в глаза Борису.
Борис улыбнулся: – Напротив, я сделаю, что могу, только я думал…
В это время в двери послышался голос Жилинского, звавший Бориса.
– Ну иди, иди, иди… – сказал Ростов и отказавшись от ужина, и оставшись один в маленькой комнатке, он долго ходил в ней взад и вперед, и слушал веселый французский говор из соседней комнаты.


Ростов приехал в Тильзит в день, менее всего удобный для ходатайства за Денисова. Самому ему нельзя было итти к дежурному генералу, так как он был во фраке и без разрешения начальства приехал в Тильзит, а Борис, ежели даже и хотел, не мог сделать этого на другой день после приезда Ростова. В этот день, 27 го июня, были подписаны первые условия мира. Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1 й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который давал ему батальон французской гвардии. Государи должны были присутствовать на этом банкете.
Ростову было так неловко и неприятно с Борисом, что, когда после ужина Борис заглянул к нему, он притворился спящим и на другой день рано утром, стараясь не видеть его, ушел из дома. Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и французский императоры. На площади он видел расставляемые столы и приготовления к обеду, на улицах видел перекинутые драпировки с знаменами русских и французских цветов и огромные вензеля А. и N. В окнах домов были тоже знамена и вензеля.
«Борис не хочет помочь мне, да и я не хочу обращаться к нему. Это дело решенное – думал Николай – между нами всё кончено, но я не уеду отсюда, не сделав всё, что могу для Денисова и главное не передав письма государю. Государю?!… Он тут!» думал Ростов, подходя невольно опять к дому, занимаемому Александром.
У дома этого стояли верховые лошади и съезжалась свита, видимо приготовляясь к выезду государя.
«Всякую минуту я могу увидать его, – думал Ростов. Если бы только я мог прямо передать ему письмо и сказать всё, неужели меня бы арестовали за фрак? Не может быть! Он бы понял, на чьей стороне справедливость. Он всё понимает, всё знает. Кто же может быть справедливее и великодушнее его? Ну, да ежели бы меня и арестовали бы за то, что я здесь, что ж за беда?» думал он, глядя на офицера, всходившего в дом, занимаемый государем. «Ведь вот всходят же. – Э! всё вздор. Пойду и подам сам письмо государю: тем хуже будет для Друбецкого, который довел меня до этого». И вдруг, с решительностью, которой он сам не ждал от себя, Ростов, ощупав письмо в кармане, пошел прямо к дому, занимаемому государем.
«Нет, теперь уже не упущу случая, как после Аустерлица, думал он, ожидая всякую секунду встретить государя и чувствуя прилив крови к сердцу при этой мысли. Упаду в ноги и буду просить его. Он поднимет, выслушает и еще поблагодарит меня». «Я счастлив, когда могу сделать добро, но исправить несправедливость есть величайшее счастье», воображал Ростов слова, которые скажет ему государь. И он пошел мимо любопытно смотревших на него, на крыльцо занимаемого государем дома.
С крыльца широкая лестница вела прямо наверх; направо видна была затворенная дверь. Внизу под лестницей была дверь в нижний этаж.
– Кого вам? – спросил кто то.
– Подать письмо, просьбу его величеству, – сказал Николай с дрожанием голоса.
– Просьба – к дежурному, пожалуйте сюда (ему указали на дверь внизу). Только не примут.
Услыхав этот равнодушный голос, Ростов испугался того, что он делал; мысль встретить всякую минуту государя так соблазнительна и оттого так страшна была для него, что он готов был бежать, но камер фурьер, встретивший его, отворил ему дверь в дежурную и Ростов вошел.
Невысокий полный человек лет 30, в белых панталонах, ботфортах и в одной, видно только что надетой, батистовой рубашке, стоял в этой комнате; камердинер застегивал ему сзади шитые шелком прекрасные новые помочи, которые почему то заметил Ростов. Человек этот разговаривал с кем то бывшим в другой комнате.
– Bien faite et la beaute du diable, [Хорошо сложена и красота молодости,] – говорил этот человек и увидав Ростова перестал говорить и нахмурился.
– Что вам угодно? Просьба?…
– Qu'est ce que c'est? [Что это?] – спросил кто то из другой комнаты.
– Encore un petitionnaire, [Еще один проситель,] – отвечал человек в помочах.
– Скажите ему, что после. Сейчас выйдет, надо ехать.
– После, после, завтра. Поздно…
Ростов повернулся и хотел выйти, но человек в помочах остановил его.
– От кого? Вы кто?
– От майора Денисова, – отвечал Ростов.
– Вы кто? офицер?
– Поручик, граф Ростов.
– Какая смелость! По команде подайте. А сами идите, идите… – И он стал надевать подаваемый камердинером мундир.
Ростов вышел опять в сени и заметил, что на крыльце было уже много офицеров и генералов в полной парадной форме, мимо которых ему надо было пройти.
Проклиная свою смелость, замирая от мысли, что всякую минуту он может встретить государя и при нем быть осрамлен и выслан под арест, понимая вполне всю неприличность своего поступка и раскаиваясь в нем, Ростов, опустив глаза, пробирался вон из дома, окруженного толпой блестящей свиты, когда чей то знакомый голос окликнул его и чья то рука остановила его.
– Вы, батюшка, что тут делаете во фраке? – спросил его басистый голос.
Это был кавалерийский генерал, в эту кампанию заслуживший особенную милость государя, бывший начальник дивизии, в которой служил Ростов.
Ростов испуганно начал оправдываться, но увидав добродушно шутливое лицо генерала, отойдя к стороне, взволнованным голосом передал ему всё дело, прося заступиться за известного генералу Денисова. Генерал выслушав Ростова серьезно покачал головой.
– Жалко, жалко молодца; давай письмо.
Едва Ростов успел передать письмо и рассказать всё дело Денисова, как с лестницы застучали быстрые шаги со шпорами и генерал, отойдя от него, подвинулся к крыльцу. Господа свиты государя сбежали с лестницы и пошли к лошадям. Берейтор Эне, тот самый, который был в Аустерлице, подвел лошадь государя, и на лестнице послышался легкий скрип шагов, которые сейчас узнал Ростов. Забыв опасность быть узнанным, Ростов подвинулся с несколькими любопытными из жителей к самому крыльцу и опять, после двух лет, он увидал те же обожаемые им черты, то же лицо, тот же взгляд, ту же походку, то же соединение величия и кротости… И чувство восторга и любви к государю с прежнею силою воскресло в душе Ростова. Государь в Преображенском мундире, в белых лосинах и высоких ботфортах, с звездой, которую не знал Ростов (это была legion d'honneur) [звезда почетного легиона] вышел на крыльцо, держа шляпу под рукой и надевая перчатку. Он остановился, оглядываясь и всё освещая вокруг себя своим взглядом. Кое кому из генералов он сказал несколько слов. Он узнал тоже бывшего начальника дивизии Ростова, улыбнулся ему и подозвал его к себе.
Вся свита отступила, и Ростов видел, как генерал этот что то довольно долго говорил государю.
Государь сказал ему несколько слов и сделал шаг, чтобы подойти к лошади. Опять толпа свиты и толпа улицы, в которой был Ростов, придвинулись к государю. Остановившись у лошади и взявшись рукою за седло, государь обратился к кавалерийскому генералу и сказал громко, очевидно с желанием, чтобы все слышали его.
– Не могу, генерал, и потому не могу, что закон сильнее меня, – сказал государь и занес ногу в стремя. Генерал почтительно наклонил голову, государь сел и поехал галопом по улице. Ростов, не помня себя от восторга, с толпою побежал за ним.


На площади куда поехал государь, стояли лицом к лицу справа батальон преображенцев, слева батальон французской гвардии в медвежьих шапках.
В то время как государь подъезжал к одному флангу баталионов, сделавших на караул, к противоположному флангу подскакивала другая толпа всадников и впереди их Ростов узнал Наполеона. Это не мог быть никто другой. Он ехал галопом в маленькой шляпе, с Андреевской лентой через плечо, в раскрытом над белым камзолом синем мундире, на необыкновенно породистой арабской серой лошади, на малиновом, золотом шитом, чепраке. Подъехав к Александру, он приподнял шляпу и при этом движении кавалерийский глаз Ростова не мог не заметить, что Наполеон дурно и не твердо сидел на лошади. Батальоны закричали: Ура и Vive l'Empereur! [Да здравствует Император!] Наполеон что то сказал Александру. Оба императора слезли с лошадей и взяли друг друга за руки. На лице Наполеона была неприятно притворная улыбка. Александр с ласковым выражением что то говорил ему.
Ростов не спуская глаз, несмотря на топтание лошадьми французских жандармов, осаживавших толпу, следил за каждым движением императора Александра и Бонапарте. Его, как неожиданность, поразило то, что Александр держал себя как равный с Бонапарте, и что Бонапарте совершенно свободно, как будто эта близость с государем естественна и привычна ему, как равный, обращался с русским царем.
Александр и Наполеон с длинным хвостом свиты подошли к правому флангу Преображенского батальона, прямо на толпу, которая стояла тут. Толпа очутилась неожиданно так близко к императорам, что Ростову, стоявшему в передних рядах ее, стало страшно, как бы его не узнали.
– Sire, je vous demande la permission de donner la legion d'honneur au plus brave de vos soldats, [Государь, я прошу у вас позволенья дать орден Почетного легиона храбрейшему из ваших солдат,] – сказал резкий, точный голос, договаривающий каждую букву. Это говорил малый ростом Бонапарте, снизу прямо глядя в глаза Александру. Александр внимательно слушал то, что ему говорили, и наклонив голову, приятно улыбнулся.
– A celui qui s'est le plus vaillament conduit dans cette derieniere guerre, [Тому, кто храбрее всех показал себя во время войны,] – прибавил Наполеон, отчеканивая каждый слог, с возмутительным для Ростова спокойствием и уверенностью оглядывая ряды русских, вытянувшихся перед ним солдат, всё держащих на караул и неподвижно глядящих в лицо своего императора.
– Votre majeste me permettra t elle de demander l'avis du colonel? [Ваше Величество позволит ли мне спросить мнение полковника?] – сказал Александр и сделал несколько поспешных шагов к князю Козловскому, командиру батальона. Бонапарте стал между тем снимать перчатку с белой, маленькой руки и разорвав ее, бросил. Адъютант, сзади торопливо бросившись вперед, поднял ее.
– Кому дать? – не громко, по русски спросил император Александр у Козловского.
– Кому прикажете, ваше величество? – Государь недовольно поморщился и, оглянувшись, сказал:
– Да ведь надобно же отвечать ему.
Козловский с решительным видом оглянулся на ряды и в этом взгляде захватил и Ростова.
«Уж не меня ли?» подумал Ростов.
– Лазарев! – нахмурившись прокомандовал полковник; и первый по ранжиру солдат, Лазарев, бойко вышел вперед.
– Куда же ты? Тут стой! – зашептали голоса на Лазарева, не знавшего куда ему итти. Лазарев остановился, испуганно покосившись на полковника, и лицо его дрогнуло, как это бывает с солдатами, вызываемыми перед фронт.
Наполеон чуть поворотил голову назад и отвел назад свою маленькую пухлую ручку, как будто желая взять что то. Лица его свиты, догадавшись в ту же секунду в чем дело, засуетились, зашептались, передавая что то один другому, и паж, тот самый, которого вчера видел Ростов у Бориса, выбежал вперед и почтительно наклонившись над протянутой рукой и не заставив ее дожидаться ни одной секунды, вложил в нее орден на красной ленте. Наполеон, не глядя, сжал два пальца. Орден очутился между ними. Наполеон подошел к Лазареву, который, выкатывая глаза, упорно продолжал смотреть только на своего государя, и оглянулся на императора Александра, показывая этим, что то, что он делал теперь, он делал для своего союзника. Маленькая белая рука с орденом дотронулась до пуговицы солдата Лазарева. Как будто Наполеон знал, что для того, чтобы навсегда этот солдат был счастлив, награжден и отличен от всех в мире, нужно было только, чтобы его, Наполеонова рука, удостоила дотронуться до груди солдата. Наполеон только прило жил крест к груди Лазарева и, пустив руку, обратился к Александру, как будто он знал, что крест должен прилипнуть к груди Лазарева. Крест действительно прилип.
Русские и французские услужливые руки, мгновенно подхватив крест, прицепили его к мундиру. Лазарев мрачно взглянул на маленького человечка, с белыми руками, который что то сделал над ним, и продолжая неподвижно держать на караул, опять прямо стал глядеть в глаза Александру, как будто он спрашивал Александра: всё ли еще ему стоять, или не прикажут ли ему пройтись теперь, или может быть еще что нибудь сделать? Но ему ничего не приказывали, и он довольно долго оставался в этом неподвижном состоянии.
Государи сели верхами и уехали. Преображенцы, расстроивая ряды, перемешались с французскими гвардейцами и сели за столы, приготовленные для них.
Лазарев сидел на почетном месте; его обнимали, поздравляли и жали ему руки русские и французские офицеры. Толпы офицеров и народа подходили, чтобы только посмотреть на Лазарева. Гул говора русского французского и хохота стоял на площади вокруг столов. Два офицера с раскрасневшимися лицами, веселые и счастливые прошли мимо Ростова.
– Каково, брат, угощенье? Всё на серебре, – сказал один. – Лазарева видел?
– Видел.
– Завтра, говорят, преображенцы их угащивать будут.
– Нет, Лазареву то какое счастье! 10 франков пожизненного пенсиона.
– Вот так шапка, ребята! – кричал преображенец, надевая мохнатую шапку француза.
– Чудо как хорошо, прелесть!
– Ты слышал отзыв? – сказал гвардейский офицер другому. Третьего дня было Napoleon, France, bravoure; [Наполеон, Франция, храбрость;] вчера Alexandre, Russie, grandeur; [Александр, Россия, величие;] один день наш государь дает отзыв, а другой день Наполеон. Завтра государь пошлет Георгия самому храброму из французских гвардейцев. Нельзя же! Должен ответить тем же.
Борис с своим товарищем Жилинским тоже пришел посмотреть на банкет преображенцев. Возвращаясь назад, Борис заметил Ростова, который стоял у угла дома.
– Ростов! здравствуй; мы и не видались, – сказал он ему, и не мог удержаться, чтобы не спросить у него, что с ним сделалось: так странно мрачно и расстроено было лицо Ростова.
– Ничего, ничего, – отвечал Ростов.
– Ты зайдешь?
– Да, зайду.
Ростов долго стоял у угла, издалека глядя на пирующих. В уме его происходила мучительная работа, которую он никак не мог довести до конца. В душе поднимались страшные сомнения. То ему вспоминался Денисов с своим изменившимся выражением, с своей покорностью и весь госпиталь с этими оторванными руками и ногами, с этой грязью и болезнями. Ему так живо казалось, что он теперь чувствует этот больничный запах мертвого тела, что он оглядывался, чтобы понять, откуда мог происходить этот запах. То ему вспоминался этот самодовольный Бонапарте с своей белой ручкой, который был теперь император, которого любит и уважает император Александр. Для чего же оторванные руки, ноги, убитые люди? То вспоминался ему награжденный Лазарев и Денисов, наказанный и непрощенный. Он заставал себя на таких странных мыслях, что пугался их.
Запах еды преображенцев и голод вызвали его из этого состояния: надо было поесть что нибудь, прежде чем уехать. Он пошел к гостинице, которую видел утром. В гостинице он застал так много народу, офицеров, так же как и он приехавших в статских платьях, что он насилу добился обеда. Два офицера одной с ним дивизии присоединились к нему. Разговор естественно зашел о мире. Офицеры, товарищи Ростова, как и большая часть армии, были недовольны миром, заключенным после Фридланда. Говорили, что еще бы подержаться, Наполеон бы пропал, что у него в войсках ни сухарей, ни зарядов уж не было. Николай молча ел и преимущественно пил. Он выпил один две бутылки вина. Внутренняя поднявшаяся в нем работа, не разрешаясь, всё также томила его. Он боялся предаваться своим мыслям и не мог отстать от них. Вдруг на слова одного из офицеров, что обидно смотреть на французов, Ростов начал кричать с горячностью, ничем не оправданною, и потому очень удивившею офицеров.
– И как вы можете судить, что было бы лучше! – закричал он с лицом, вдруг налившимся кровью. – Как вы можете судить о поступках государя, какое мы имеем право рассуждать?! Мы не можем понять ни цели, ни поступков государя!
– Да я ни слова не говорил о государе, – оправдывался офицер, не могший иначе как тем, что Ростов пьян, объяснить себе его вспыльчивости.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Поместное_войско&oldid=79761174#.D0.A0.D0.B5.D1.84.D0.BE.D1.80.D0.BC.D1.8B_.D0.98.D0.B2.D0.B0.D0.BD.D0.B0_.D0.93.D1.80.D0.BE.D0.B7.D0.BD.D0.BE.D0.B3.D0.BE»