Вымышленные языки Толкина

Вымышленные языки Дж. Р. Р. Толкина — ряд искусственных языков, созданных Дж. Р. Р. Толкином. Многие из этих языков были использованы автором для описываемой им в своих литературных трудах вымышленной вселенной, часто называемой Средиземьем.

Использование в произведениях

Эти языки использовались в «Хоббите» для нескольких имен, например, Элронд или Больг; во «Властелине Колец» — для имен (как, например, Галадриэль или Арагорн) и нескольких стихотворений («Намариэ»), а в «Сильмариллионе» — для практически всех имен и названий, включая заголовок книги, и нескольких повествовательных предложений.

Роль языков согласно их автору

В одном из писем Толкин писал:

… я думаю, что основополагающим «фактом» о всей моей работе является то, что она целостна и фундаментально лингвистична по своему замыслу. [...] Это не «хобби» в смысле чего-то совершенно отличного от основного занятия человека, того, чем человек занимается для отвлечения и отдыха. Изобретение языков является основой моих трудов. «Истории» были написаны более для того, чтобы создать мир для этих языков, а не наоборот. Для меня сначала возникает слово, а затем — история, связанная с ним. Я бы предпочел писать «по-эльфийски». Но, безусловно, такая книга, как «Властелин Колец» подверглась серьёзной редактуре, и я оставил там ровно столько «языков», сколько мог переварить читатель (хотя сейчас я узнаю, что многие хотели бы большего). [...] В любом случае, для меня это во многом эссе по «лингвистической эстетике», как я иногда отвечаю людям, которые спрашивают меня, о чём я написал свою книгу.

Оригинальный текст (англ.)  

... what I think is a primary ‘fact’ about my work, that it is all of a piece, and fundamentally linguistic in inspiration. [...] It is not a ‘hobby’, in the sense of something quite different from one’s work, taken up as a relief-outlet. The invention of languages is the foundation. The ‘stories’ were made rather to provide a world for the languages than the reverse. To me a name comes first and the story follows. I should have preferred to write in ‘Elvish’. But, of course, such a work as The Lord of the Rings has been edited and only as much ‘language’ has been left in as I thought would be stomached by readers. (I now find that many would have liked more.) [...] It is to me, anyway, largely an essay in ‘linguistic aesthetic’, as I sometimes say to people who ask me ‘what is it all about’.

— The Letters of J.R.R.Tolkien, pp. 219–220

Список языков, созданных Толкином

Толкин — один из самых известных и плодовитых конлангеров. Он сконструировал — с различной степенью детализации — более двадцати языков, каждый из которых имеет грамматику и лексический корпус. Точное количество языков, созданных Толкином, неизвестно, поскольку многие из его лингвистических работ до сих пор не изданы.

Искусственные языки, используемые в вымышленной вселенной Толкина

• Эльфийская языковая семья представляет собой группу языков, происходящих от единого предка, называемого прото-языком. Эта семья конструировалась, начиная с 1910-х годов. Толкин работал над этими языками вплоть до своей смерти в 1973 году. Он создал грамматику и лексику как минимум пятнадцати эльфийских языков и диалектов: протоэльфийского, общего эльдарина, квенья, голдогрина, телерина, синдарина, илькорина, нандорина, аварина.
• Существует много языков людей Средиземья, но на большинство из них Толкин только намекал. Однако как минимум три он разработал до уровня грамматики и лексики: талиска, адунайский язык и «Совал Фарэ» (англ. Sôval Phârë), или «Всеобщий язык», по-английски называемый вестрон (на нём говорили хоббиты и люди в Третью Эпоху). Другие языки людей, которые были менее проработаны, включали: далийский, роханский, рованион (представленный готским), халадин, дунландский, друг, язык харадрим и язык истерлингов.
• Секретный язык гномов — кхуздул. Гномы также использовали язык жестов, называемый иглишмек (англ. Iglishmêk).
• Язык энтов — энтийский.
• Язык Валар — валарин.
• Язык орков Первой Эпохи, созданный для них Морготом.
• Черное Наречие, созданное Сауроном для своей «империи».
• Многие языки орков Третьей Эпохи, часто включающие искаженные формы слов из Черного Наречия и других языков.

Прочие искусственные языки

• Наффарин был первым языком, который Толкин сконструировал полностью самостоятельно.
• Гаутиск — германский «незаписанный» язык, на котором Толкин называл себя Ундархруименитупп.
• Маго, или Магол — язык, основанный на венгерском языке.

Глоссопейя

Термин «глоссопейя» (англ. Glossopoeia) был изобретен Толкином; в настоящее время он используется для обозначения конструирования языков, особенно художественных языков.

Глоссопейя Толкина имела два временных измерения: внутренняя (вымышленная) временная шкала событий, описанных в «Сильмариллионе» и других произведениях, и внешняя временная шкала жизни самого Толкина, в ходе которой он постоянно исправлял и улучшал свои языки и их вымышленную историю.

Толкин был профессиональным филологом, специализирующимся на древних германских языках, особенно на древнеанглийском. Он также интересовался и другими языками, выходящими на сферу его профессиональной деятельности, приобретя особую любовь к финскому языку. Он описывал нахождение им книги по финской грамматике как

… вход в винный погреб, полный бутылок удивительного вина, вкус и аромат которого не были известны ранее.

— Письма Дж. Р. Р. Толкина, письмо 163

Глоссопейя была хобби Толкина в течение большей части его жизни. В возрасте тринадцати лет он участвовал в создании звукозаменяющего шифра, известного как Невбош (англ. Nevbosh), «новая бессмыслица», который вырос до такой степени, что включал в себя элементы искусственного языка. Стоит заметить: Толкин заявлял о том, что Невбош не был его первой попыткой создания языка. Вскоре после этого он разработал настоящий искусственный язык — наффарин, который содержал элементы, дожившие до более поздних языков, над которыми он продолжал работать до своей смерти более чем шестьдесят пять лет спустя. Изобретение языков всегда было тесно связано с мифологией, разрабатываемой Толкином, поскольку, по его мнению, язык является неполным без истории народа, говорящего на нём, как, к примеру, англичане никогда не стали был полностью реальными, если бы их представляли только посредством английского языка, на котором они говорят. Следовательно, Толкин принял на себя образ скорее переводчика и редактора, нежели автора своих оригинальных произведений.

Во «Властелине Колец» Толкин использовал литературный приём, заключающийся в объявлении написанного текста переводом с первоначального языка Совал Фарэ на английский, или вестрон, как он назвал его. Этот приём передачи вымышленного языка реальным был развит и далее: роханский язык (родственный Совал Фарэ) был передан древнеанглийским, имена и язык Дейла в «Хоббите» — древнескандинавскими формами, а имена королевства Рованион — готским языком; таким образом генетическая взаимосвязь вымышленных языков Толкина была спроецирована на существующую историческую взаимосвязь германских языков. Более того, для выстраивания параллели с кельтскими элементами в Англии Толкин использовал древневаллийские имена для передачи дунландских имен хоббитов Баклэнда (например, Мериадок вместо Калимак). Естественным последствием этого было то, что «новые» вымышленные языки должны были быть проработаны Толкином до определенного уровня детализации.

Хотя эльфийские языки синдарин и квенья являются наиболее знаменитыми и развитыми из языков, созданных Толкином для его вселенной, они ни в коей мере не являются единственными. Они принадлежат к семейству эльфийских языков, происходящих от общего эльдарина, языка, употребляемого всеми эльфами, а тот, в свою очередь, — от примитивного квендийского, общего источника формирования языков эльдар и аварина. В дополнение к этому существует отдельная семья языков, употребляемых людьми, наиболее выдающимися представителями которой является вестрон (происходящий от адунайского языка Нуменора), «всеобщий язык» народов «Властелина Колец». Большинство людских языков демонстрировали влияние на них эльфийских языков, а также языка гномов. Некоторые независимые языки также были вчерне описаны Толкином, в их числе кхуздул, язык гномов. Прочие языки включают валарин (язык Валар) и Черное Наречие, изобретённое Сауроном во Вторую Эпоху.

Финская морфология (особенно её богатая система склонений существительных) частично поспособствовала развитию квенья. Ещё одним из любимых языков Толкина был валлийский, и отдельные черты валлийской фонетики нашли себе место в синдарине. Очень немногие слова были позаимствованы из существующих языков, поэтому попытки проследить происхождение конкретного эльфийского имени собственного или нарицательного в работах, опубликованных при жизни Толкина, редко увенчивались успехом.

Вымышленные системы письменности

Толкин изобретал не только языки, но также и системы письменности. Он был талантливым каллиграфом. Некоторые из таких систем были разработаны для использования в его вымышленных языках, некоторые — для более практических целей: использования в личном дневнике, а также новый английский алфавит для английского языка.

Список систем письменности, изобретённых Толкином

В хронологическом порядке:

• Тенгвар Румила, или Сарати
• Гондолинские руны (использовавшиеся в Гондолине, городе эльфов в Белерианде)
• Валмарская письменность
• Андиокенья
• Кениайская письменность
• Новый английский алфавит
• «Гоблинский алфавит» (в «Письмах Санта Клауса»)
• Тенгвар Феанора
• Кирт Даэрона (или Ангертас Даэрон)

Отрывок, характеризующий Вымышленные языки Толкина

– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.