Выпуск (филателия)

Серия почтовых марок СССР «Арктический флот»

Марка из выпуска 1976 года

Марка из выпуска 1977 года

Марка из выпуска 1978 года

Вы́пуск, или эми́ссия (от лат. emissio — выпуск), в филателии — ввод в обращение той или иной почтовой марки как знака почтовой оплаты, а также совокупность всех напечатанных для этого в рамках единого типографского заказа экземпляров тиража этой марки.

Как правило, почтовые марки или их серии выпускаются (эмитируются) единомоментно, однако бывают и случаи поэтапного ввода тиражей в почтовое обращение — как уже изданных, так и издаваемых тоже поэтапно (с разницей в несколько дней, месяцев, ежегодно или ещё реже). Совокупность введённых в обращение в ходе каждого этапа экземпляров марки (марок) считается их отдельной эмиссией, выпуском — вне зависимости от того, отличаются ли эти выпуски друг от друга по своему внешнему виду, свойствам.

Марка Германской Новой Гвинеи из серии «Яхта „Гогенцоллерн“» номиналом 5 пфеннигов

Выпуск 1900 года

Выпуск 1914 года

(отличие в написании Neu-Guinea)

Статус

Если речь идёт об официальных почтовых марках, их выпуск осуществляет государство в лице своих уполномоченных органов (например, министерства связи, государственной почты и др.). Совокупность этих органов называется почтовой администрацией.

Легитимно выпускающая почтовые марки администрация считается их эмитентом. По правилам Всемирного почтового союза (ВПС), эмитент должен обладать, среди прочего, следующими обязательными свойствами:

• иметь в пределах своей территории неограниченный почтовый суверенитет, включающий исключительное право на выпуск почтовых марок;
• располагать сетью собственных территориальных почтовых учреждений и необходимыми средствами сбора, хранения, транспортировки и выдачи почтовых отправлений;
• быть членом ВПС или участвовать в международном почтовом обращении через другого члена ВПС;
• представлять в ВПС образцы эмитируемых почтовых марок, имеющих обозначение названия соответствующего государства.

Обычно почтовая администрация следует утверждённому установленным порядком перспективному плану выпуска марок на год, отражающему особенности эмиссионной политики данного государства. Совокупность выпущенных им за год экземпляров марок называется годовым набором, позже он может предлагаться к продаже коллекционерам и как единый товар.

С 1920-х годов получил распространение обычай отмечать первый день того или иного выпуска как значимое событие — например, устраивать официальные торжественные церемонии с целью популяризации новой эмиссии. Такие презентации обычно приурочиваются к годовщине памятного события, которому посвящён выпуск, и могут проводятся функционерами почтовых администраций с привлечением заинтересованных лиц — например, потомков изображённого на марке общественно значимого лица, экспертов по его наследию, главы́ учреждения, юбилей со дня основания которого отмечен выпуском, и проч.

На церемонии первого дня как правило презентуются разнообразные специально изготовленные к дате филателистические материалы: конверт первого дня (КПД), картмаксимумы и др. Такие материалы могут изготавливаться как самим почтовым ведомством, так и частным образом. Непременным условием является официальная фиксация даты выхода в свет, часто с помощью специального гашения.

Конверт первого дня с первой серией стандартных почтовых марок княжества Абу-Даби (Договорный Оман), шейх Шахбат ибн Султан ан-Нахайян (1964)

Конверт первого дня Рюкю, посвящённый восстановлению замка Cюри, разбомбленного авиацией США в 1944 году (1958)

От выпусков почтовых марок официальных почтовых администраций отличают частные выпуски — как полуофициальные, так и неофициальные. К первым относятся эмиссии коммерческих организаций, издаваемые с согласия государственной почтовой администрации — например, марки дополнительной оплаты корреспонденции, пересылаемой на летательных аппаратах (см., напр., дирижабельная почта). Ко вторым — выпуски различного рода частных почт, осуществляющих доставку до конкретных не имеющих обычной почтовой связи мест (см., напр., гостиничная почта).

Случается и так, что выпуск меняет свой статус. Так, испанская серия 1930 года «Маха обнажённая» — первые в мире почтовые марки в жанре ню, — были заказаны в лондонской типографии Waterlow & Sons частным образом, но Почта Испании (Correos) в обмен на часть тиражей позже признала эту эмиссию легитимной государственной.

Внеплановые выпуски

Именно о выпусках почтовых марок (а не просто об издании марки или серии марок) часто говорят тогда, когда первые происходят незапланированно — в силу необходимости из-за несовершенства плана или стремительно изменившихся обстоятельств.

Так, новый выпуск (а также новодел) издаётся в случае недостатка тиража, он допечатывается по ранее выполненному образцу, порой с производственными отличиями. Перепроизводство тиража, когда его вводят в обращение поэтапно, частями, вызывает остаточные выпуски. Последние включают в себя и вспомогательные выпуски надпечатанных марок при изменении почтовых тарифов (например, из-за деноминации) или целевого назначения (например, превращения почтовых марок в служебные, доплатные, авиапочтовые и проч.).

Выпуски Австро-Венгрии на бумаге с меловым слоем и на обычной бумаге (1908)

Денежная реформа в СССР (1961)

Авиапочтовый выпуск Мемельланда (1921)^[≡]

Случается и так, что на той или иной марке выявляют сюжетную ошибку. Если государство расценивает такую ошибку как недопустимую, оно уничтожает существующий тираж, оперативно выпуская исправленный вариант. Так, в 1961 году Почта Италии спешно изъяла из обращения «Розовую Гронки», вызвавшую дипломатический скандал из-за неверно показанных на этой марке границ Перу, и напечатала взамен другую, с более корректной географической картой.

Ставшие основными для почтовых администраций многих стран мира коммеморативные марки — это памятные выпуски, обычно они приурочены к знаменательным датам тех или иных важных для общества событий. Когда такие события наступают неожиданно и при этом их большое общественное значение очевидно, почта организует специальные выпуски — либо в виде памятных надпечаток части уже существующего тиража (например, выпуски по поводу перелёта Москва — Сан-Франциско через Северный полюс или свержения короля Египта Фарука I), либо оперативно издавая марки нового дизайна (например, в связи с гибелью королевы Бельгии Астрид).

Так, после победы сборной Англии в чемпионате мира по футболу Royal Mail издала специальный выпуск посвящённых ЧМ-1966 марок с надпечатками. После убийства в 1934 году короля Александра I Почта Югославии выпустила стандартную серию с его портретом в траурных рамках.

Гибель королевы Бельгии Астрид (1935)

Свержение короля Египта Фарука I (1952)

Победа Англии в ЧМ по футболу (1966)

Убийство короля Югославии Александра I (1934)

Временные выпуски

При возникновении острой необходимости в почтовых марках выпускаются временные выпуски — провизории. Их объединяет не только срочность и вызванная этим примитивность изготовления, но и ограниченный срок нахождения в почтовом обращении и, часто, ареал применения.

В последнем случае издаются местные (локальные) выпуски. Распространённая причина их появления — отсутствие или утрата регулярной связи между центральной почтовой администрацией и местными органами связи. Одним из способов оперативного решения проблемы сохранения или возобновления почтового сообщения является временное разрешение местных выпусков. Так произошло, например, в 1945 году на территориях бывшего Третьего Рейха и его сателлитов.

Местные выпуски земель советской зоны оккупации Германии (1945)

Берлин-Бранденбург

Восточная Саксония («Красная „Почта“»)

Мекленбург — Передняя Померания

Провинция Саксония

Западная Саксония

Тюрингия

Местные выпуски городов освобождённой Чехии (1945)

Блатна

Брно

Прага

Пльзень

Оломоуц

Куновице

Местные выпуски, впрочем, бывают и не провизорными — таковы, например, российские земские марки 1866—1918 годов, появившиеся из-за недостаточного развития общегосударственной почтовой сети.

Порой необходимость в провизориях возникает из-за появления/увеличения почтовой территории той или иной администрации вследствие сецессии провинций, освобождения прежде занятых противником земель, а также после оккупации новых. В качестве субстрата при производстве оккупационных выпусков применяются как почтовые марки прежних властей (например, американских при оккупации Филиппин Японией в 1942 году), так и самого оккупирующего государства (например, финского при оккупации Финляндией Советской Карелии в 1941 году).

Фактически, в ход могут пойти любые доступные ресурсы. Так, в 1918 году первые почтовые марки Латвии печатались на обороте топографических карт германского генерального штаба, а в образованном Лигой Наций в 1919 году Мемельланде применялись надпечатанные марки Франции, отстоящей от него на 1,5 тыс. км^{[^]}.

Выпуск Японии для оккупированной американской колонии Филиппины (1942)

Выпуск Финляндии для «Восточной Карелии» (1941)

Первая марка Латвии и часть топографической карты германского генштаба на её обороте (1919)

Это же относится и к случаям, когда будущее той или иной территории не определено — например, та же Лига Наций выпускала плебисцитарные марки для Ольштына (Алленштайна) путём надпечаток серии «Германия».

Иногда, в случае нехватки марок той или иной стоимости и острой необходимости в них, провизории производятся путём физического разрезания марок более высокого номинала и назначения каждому получившемуся кусочку недостающего. Так произошло, например, в новорождённом Королевстве сербов, хорватов и словенцев в 1920 году после ввода новой валюты (динаров) и недостатке марок номиналом 5 пара. Как правило, подобные марки-бисекты имеют крайне ограниченный ареал распространения и тираж (так как производятся вручную) и изымаются из обращения немедленно после получения почтой искомых тиражей. Так, территорией действия провизория «Винета» (1901) был только борт одноимённого крейсера кайзерлихмарине.

Однако наиболее доступным по средствам и эстетически приемлемым для потребителя способом выпуска провизориев была и остаётся надпечатка существующих тиражей почтовых марок, поэтому в большинстве случаев почтовые администрации прибегают именно к нему. Как следствие, сам факт надпечатки ассоциируется со срочностью, чрезвычайными обстоятельствами и порой этот эффект используется почтой намеренно, даже когда она имеет возможность выпуска полноценной марки вместо суррогата. Так, в 1956 году Deutsche Bundespost выпустила для Западного Берлина почтовую марку из серии «Колокол Свободы», изменив её цвет с карминового на болотно-зелёный и снабдив надпечаткой с доплатой в помощь жертвам наводнения. Эта марка находилась в обращении до конца следующего 1957 года.

Плебисцитарный выпуск Лиги Наций о принадлежности Ольштына (1920)

Бисект марки Королевства СХС 10 пара из серии «Веригар» (Любляна, 1920)

Выпуск Западной Германии номиналом 20 пфеннигов карминового цвета (1951)

Выпуск для Западного Берлина с изменением цвета и надпечаткой (1956)

Помощь жертвам наводнений иногда становится поводом для мобилизации общественного мнения и проявления международной солидарности. Например, в 1953 году подобную серию провизориев с доплатными надпечатками выпустила страна, где, в силу особенностей её рельефа и климата, наводнения невозможны как таковые — Исландия. Собранные средства предназначались пострадавшим в том году от масштабного наводнения жителям Нидерландов.

Совместные выпуски

Во времена расцвета колониальных империй, когда почтовые марки для колоний эмитировались из общего центра (метрополии), получили распространение выпуски колониального типа, изготовлявшиеся в два проката — большая часть рисунка марок наносилась с единой для всех печатной формы (англ. key plate), после чего с помощью отличающихся для каждой колонии duty plate впечатывалась текстовая часть (название той или иной колонии и номинал).

Почтовые марки серии «Жница» для различных колоний Португалии (1910—1930)

Изначально это делалось при издании стандартных марок ради экономии, оптимизации затрат. Но достаточно скоро пришло понимание, что у идеи одновременного выпуска идентичных почтовых марок сразу несколькими почтовыми администрациями есть и политический аспект. Поскольку такой проект требует синхронизации производственных и организационных процессов, а значит тесного сотрудничества администраций, факт выпуска демонстрирует политическое единство, солидарность государств-участников в вопросе, которому посвящены марки.

Подобные коммеморативные омнибусные выпуски стали характерной чертой эмиссионной политики многих стран-членов постколониальных и региональных сообществ (британское Содружество наций, Франкофония, Испанидад, Содружество португалоязычных стран, Северный совет, CEPT, UPAEP и др.). В дальнейшем совместные выпуски почтовых марок стали практиковаться и странами, не связанными столь тесными постоянными отношениями. Отмечать то или иное важное сразу для нескольких стран событие одновременным выпуском марок одинакового рисунка и/или сюжета стало хорошим тоном, политическим жестом.

Совместный выпуск почтовых марок СССР и США «Союз — Аполлон» (1975)

Вредные выпуски

Согласно определению Международной федерации филателии (ФИП), вредными выпусками (эмиссиями) считается появление знаков почтовой оплаты, настоящей целью издания которых является злоупотребление доверием филателистов и нажива на них, а не почтовая необходимость. Такие эмиссии квалифицируются ФИП как «наносящие вред филателии» и считаются спекулятивными.

Подобные вредные выпуски инициируются не только легитимными почтовыми администрациями (например, аравийскими княжествами в 1963—1973 годах), но и частными лицами и коммерческими структурами, причём могут мимикрировать под законные выпуски, а также издаваться от имени вымышленных или не обладающих полноценной властью на какой-либо территории эмитентов — марки виртуальных государств, «правительств в изгнании», повстанческих группировок и др. Подобная продукция называется спекулятивно-фантастическими и/или мошенническими выпусками.

Фантастический выпуск: В. Ленин (1922)

Марки «Царской болгарской почты» Симеона II в изгнании (1963 и 1964)

Фантастический выпуск от имени Окуси-Амбено, эксклава Восточного Тимора (1977)

Спекулятивный выпуск эмирата Умм-эль-Кайвайн, ОАЭ, времён «песчаных дюн» (1971)

Фантастический выпуск от имени острова Сахалин (1992)

На своих конгрессах ФИП совершенствует критерии выявления вредных эмиссий, на этой основе формируется «чёрный список» ФИП. Все марки, включенные в этот список, не разрешается экспонировать на филателистических выставках под патронатом ФИП. Аналогичные меры принимаются со своей стороны Международным бюро Всемирного почтового союза (ВПС), Всемирной ассоциацией по развитию филателии (ВАРФ), другими организациями.

Кроме того, подавляющее большинство незаконных выпусков игнорируется авторитетными каталогами почтовых марок, а в случаях легитимно выпущенных марок, попавших в «чёрный список» ФИП, каталоги, как правило, не дают иллюстраций, не присваивают каталожных номеров и ограничиваются общей краткой информационной записью о характере таких эмиссий.

См. также

• Элементы почтовой марки
• Завод (полиграфия)
• Издание

Примечания

Портал «Филателия»

Отрывок, характеризующий Выпуск (филателия)

– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».
Звуки Польского, продолжавшегося довольно долго, уже начинали звучать грустно, – воспоминанием в ушах Наташи. Ей хотелось плакать. Перонская отошла от них. Граф был на другом конце залы, графиня, Соня и она стояли одни как в лесу в этой чуждой толпе, никому неинтересные и ненужные. Князь Андрей прошел с какой то дамой мимо них, очевидно их не узнавая. Красавец Анатоль, улыбаясь, что то говорил даме, которую он вел, и взглянул на лицо Наташе тем взглядом, каким глядят на стены. Борис два раза прошел мимо них и всякий раз отворачивался. Берг с женою, не танцовавшие, подошли к ним.