Высадка в Италии

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Высадка в Италии
Основной конфликт: Вторая мировая война

Войска союзников высаживаются на побережье Салерно под артиллерийским обстрелом. Сентябрь1943г.
Дата

3 сентября16 сентября 1943 года

Место

Салерно, Калабрия и Таранто, Италия

Итог

Победа союзников

Противники
США
Великобритания
Канада
Третий рейх
Италия (до 8 сентября)
Командующие
Марк Кларк

Бернард Монтгомери

Альберт Кессельринг
Силы сторон
190 000 100 000
Потери
2009 убитыми
7000 раненными
3500 пропавших без вести
3500
 
Итальянская кампания (1943—1945)
Сицилия Южная Италия Капитуляция Италии Четыре дня Неаполя Бомбардировка Бари Линия Вольтурно Линия Барбара Линия Бернхардт Сан-Петро Ортона Монте Кассино Анцио-Неттуно Линия Трасимене Готская линия Северная Италия Апрельское восстание
 
Средиземноморский театр военных действий Второй мировой войны
Средиземное море Северная Африка Мальта Греция (1940) Югославия Греция (1941) Ирак Крит Сирия-Ливан Иран Италия Додеканесские острова Южная Франция

Высадка в Италии — серия операций войск антигитлеровской коалиции в сентябре 1943 года на Апеннинском полуострове. Является частью Итальянской кампании, последовавшей вслед за успешным вторжением на остров Сицилия. Основными действия происходили в Салерно (Operation Avalanche), Калабрии (Operation Baytown) и Таранто (Operation Slapstick).





Предыстория

Стратегия союзников

После поражения войск стран «Оси» в Северной Африке, в рядах союзников не было единого мнения относительно того, каким должен быть следующий шаг. Уинстон Черчилль, в частности, был сторонником высадки в Италии, которую он называл «подбрюшьем Европы». После неудачных военных действий итальянцев, народная поддержка фашистского режима Муссолини стала резко падать, поэтому Черчилль верил, что вторжение сможет «выбить» Италию из войны, и таким образом устранить влияние итальянского флота на Средиземном море, а значит, обезопасить средиземноморские морские пути. Это позволило бы облегчить снабжение союзных войск на Дальнем и Ближнем Востоке[1], а также увеличить количество союзных поставок в Советский Союз. Кроме того, операция в Италии сможет обеспечить постоянный приток немецких войск к югу Европы. Таким образом, меньшее количество войск противника будет расположено в Нормандии, что было особо важно для союзников в преддверии операции «Оверлорд».

Однако, генерал Джордж Маршалл, как и многие другие в американском Генеральном штабе, не хотел проводить никаких операций, из-за которых могла бы отложиться высадка в Нормандии. Когда же стало окончательно ясно, что вторжение во Францию в 1943 невозможно по ряду причин, последовало согласие американцев. Было также решено, что войска, задействованные в операциях в Северной Африке, будут использованы для высадке на Сицилии.

Штаб-квартира Объединённого Союзного Командования отвечала за все сухопутные войска союзников на средиземноморском театре военных действий, она же несла ответственность за разработку плана вторжения и командование военными действиями на Сицилии и в материковой Италии.

Высадка союзных войск в Сицилии в июле 1943, также известная как операция «Хаски» оказалась очень удачной операцией, несмотря на то, что большой части итальянских и немецких войск удалось избежать окружения и эвакуироваться на материковую Италию. Потеря Сицилии и постоянные поражения итальянских войск привели к государственному перевороту, в результате которого Бенито Муссолини был отстранён от власти, что также явилось большой удачей для стран антигитлеровской коалиции. Новое итальянское правительство начало поиск контактов с Великобританией и США на предмет достижения мира. Военно-политическое руководство союзников верило, что быстрая высадка в Италии приведёт к её капитуляции и лёгким победам над немецкими войсками, которые окажутся «запертыми» во враждебной стране. Однако, союзники во многом просчитались — сопротивление итальянских и, тем более, немецких войск оказалось относительно сильным. Поэтому бои в некоторых районах Северной Италии продолжались и после падения Берлина. Кроме того, после высадки союзники столкнулись с проблемой снабжения захваченных территорий продовольствием и другими необходимыми вещами.

План высадки

До высадки в Сицилии планы союзного командования предусматривали лишь пересечение мессинского пролива и ограниченное вторжение в район Таранто в «подошве» (Апеннинского полуострова) с последующим продвижением к «пятке» Италии, упреждая оборонные действия итальянцев и немцев. Однако, отстранение от власти Муссолини и фашистской партии в Италии сделали возможным осуществление более смелых и масштабных замыслов, поэтому в первоначальный план высадки была добавлена осада Неаполя. Предстояло выбрать между двумя возможными местами высадки возле Неаполя: в районе реки Вольтурно и в районе Салерно; оба места были в радиусе досягаемости союзных истребителей, базировавшихся на сицилийских аэродромах. Выбор пал на район Салерно, так как он находился ближе к союзническим аэродромам, и был более удобным для высадки. В частности, рельеф дна в тех местах позволял десантным кораблям подойти ближе к берегу. Кроме того, совсем рядом с побережьем Салерно существовала хорошо развитая дорожная сеть, что было немаловажно для продвижения войск.

Операция «Бэйтаун» была запланирована как предварительный шаг в плане высадки 8-й британской армии генерала Бернарда Монтгомери. 8-я армия должна была отплыть из порта Мессины, пересечь мессинский пролив и высадиться на побережье Калабрии. Пролив был достаточно узкий, чтобы десантные корабли могли проделать весь путь сами, без помощи больших военных судов. По плану, 5-я британская пехотная дивизия должна была высадиться на северной части «пятки» полуострова, в то время как 1-я канадская пехотная дивизия высаживалась в южной части, у мыса Спартивенто. Генерал Монтгомери был противником проведения этой операции, так как он считал, что её проведение будет пустой тратой наступательного армейского порыва. В операции предполагалось, что немцы дадут сражение в Калабрии, а если, как утверждал Монтгомери, они этого не сделают, то единственный эффект операции будет заключаться в том, что 8-я армия будет высажена в 550 км к югу от основного места высадки в Салерно. Произошло именно так, как говорил Монтгомери: немцы не дали сражения и ушли, оставив за собой разрушенные коммуникации. Из-за этого 8-й армии пришлось пройти 550 км к северу до Салерно, не встречая никакого сопротивления, кроме инженерных препятствий.

Планы высадки воздушного десанта принимали различные формы, пока в конце концов не были отменены. Первоначальный план, предусматривающий высадку воздушного десанта на планерах в районе Салерно, развился в операцию «Грант», в которой десантники должны были захватить и удержать переправы через реку Вольтурно. Однако разработчики плана пришли к выводу, что снабжать высадившихся десантников будет невозможно, поэтому этот план был отвергнут и заменён на операцию «Грант II». По этому плану 82-я воздушно-десантная дивизия выбрасывалась на аэродромы возле Рима. Так как район высадки был достаточно удалён от мест высадки союзников на побережье, требовалось тесное взаимодействие с итальянскими войсками. Генерал Максвелл Тейлор был тайно послан в Рим для секретных переговоров с новым итальянским правительством по этому поводу. Вернувшись, Тейлор высказал своё мнение: с его точки зрения, высадившись возле Рима, десант попал бы в ловушку, поэтому, на его взгляд, операцию стоило отменить. Командование согласилось с ним и отменило высадку воздушного десанта.

Немецкая оборона

В середине августа немецкое командование назначило Эрвина Роммеля и возглавляемую им группу армий «В» ответственными за оборону северной части Апеннинского полуострова вплоть до Пизы.[2] За южную Италию по прежнему отвечала группа армий «Юг», возглавляемое Альбертом Кессельрингом.[3] Основной военной силой, подвластной южному командованию и Кессельрингу, стала сформированная 22 августа новая 10-я немецкая армия под командованием Генриха фон Фиттингхофа.[4] В состав этой армии входили два корпуса, имевшие в совокупности шесть дивизий, которые должны были удерживать места, где была возможна высадка союзников. Этими дивизиями являлись: танковая дивизия «Герман Геринг», 15-я и 29-я дивизии мотопехоты, 16-я, и 26-я танковые дивизии, а также 1-я парашютная дивизия.[4] 16-я дивизия была размещена на холмах, возвышающихся над салернской равниной.

Сражения

Операции в южной Италии

Операция «Baytown»

Первыми союзническими войсками, высадившимися в Италии, был XIII армейский корпус 8-й британской армии генерала Монтгомери, состоящей из британских и канадских войск. 3 сентября при поддержке авиации и флота английские войска пересекли Мессинский пролив и высадились в юго-западной Калабрии, около города Реджо-ди-Калабрия. Сопротивление высадке было незначительным: итальянские войска сдались почти сразу, оставив один немецкий полк оборонять прибрежную полосу длиной в 27 км. Альберт Кессельринг и его штаб не верили в то, что масштабная высадка будет проведена в Калабрии, полагая, что более вероятные места высадки — район Салерно или даже севернее Рима. Именно поэтому Кессельринг приказал LXXVI танковому корпусу генерала Трауготта Херра вместо пребывания в боевой готовности заняться подрывом мостов. Таким образом, предсказания Монтгомери оказались верными: 8-я армия не смогла оттянуть немецкие войска к югу и единственными препятствиями, стоящими у неё на пути, были лишь условия местности и устроенные немцами разрушения (взорванные мосты и завалы на горных дорогах) и мины. К 8 сентября Кессельринг приготовил 10-ю армию Генриха фон Фитингофа для того, чтобы оказать отпор высадившимся союзникам.

Выход Италии из войны

8 сентября, перед основным вторжением на полуостров, Италия объявила о выходе из войны. В ответ на это германское командование отдало приказ о начале операции «Ось»: в Италию были введены дополнительные войска, переброшенные из Южной Франции и с Балканского полуострова, и немецкая армия начала разоружать итальянские части. На рассвете 9 сентября итальянское правительство во главе с королём бежало из Рима на самолёте в Бриндизи. Итальянская армия прекратила сопротивление, итальянский флот направился к базам союзников, чтобы сдаться. Однако немецкие войска в Италии были готовы к такому развитию событий: они направились, чтобы обезоружить итальянцев и занять выгодные позиции для обороны.

Операция Slapstick

9 сентября началась операция «Слэпстик». В ходе этой операции 1-я британская воздушно-десантная дивизия при поддержке 12-го отряда крейсеров ВМФ Великобритании высадилась в Таранто, важной базе итальянского флота. Так как за день до того капитулировала Италия, а немецких войск в округе было немного, то англичане высадились прямо в порту, не проводя, таким образом, никакой наземной атаки. Сопротивление было слабым, поэтому город и порты были захвачены почти мгновенно.

Высадки в Салерно

Операция «Аваланч» — основное вторжение в Италию силами 5-й армии США, началось 9 сентября. Для обеспечения большей неожиданности было решено произвести захват города без предварительных морских и воздушных бомбардировок. Однако, как и предсказывали флотские командиры, эффект неожиданности не был достигнут. Когда первые части 36-й пехотной дивизии США высадились на побережье Пестума, из громкоговорителей было объявлено по-английски: «Подходите и сдавайтесь. Вы под прицелом.» Несмотря на это, союзные войска начали наступление.

10-й британский корпус, состоящий из 46-й и 56-й пехотных дивизий, а также отрядов лёгкой пехоты американских рейнджеров и коммандос 2-й британской бригады специального назначения, был по-разному встречен при высадке. Рейнджеры не встретили никакого сопротивления и удачно выполнили свою боевую задачу по захвату горных перевалов. Британские коммандос высадились при незначительном сопротивлении и быстро захватили Салерно. Двум пехотным дивизиям, однако, пришлось высаживаться при достаточно серьёзном сопротивлении, поэтому для успешной высадки пришлось бомбардировать прибрежный участок для высадки с моря. Глубина и интенсивность немецкого сопротивления вынудила британских командиров концентрировать свои силы, вместо того, чтобы спешить соединяться с американскими войсками на юге.

В Пестуме союзники столкнулись с определёнными препятствиями при высадке и продвижении, так как в районе высадки немцы установили оборонные укрепления, состоящие из пулемётных гнёзд, артиллёрии и рассеянных по прибрежной полосе танков. Хотя 36-я (техасская) дивизия ещё ни разу не была в бою и несмотря на то, что организация её высадки заняла довольно много времени, прибережные районы были успешно заняты. Около 7 часов утра началась немецкая контратака. Немцы атаковали силами 16-й танковой дивизии под командованием генерал-майора Рудольфа Зикениуса. Союзники понесли серьёзные потери, но атака была отбита огнём морской артиллерии. На юге, 1-й батальон 141 пехотного полка увяз в боях, длившихся весь день и потерял радиосвязь с дивизией.

Так как между районами высадки англичан и американцев всё ещё сохранялся разрыв шириной в восемь километров, целиком находящийся в районе, отведённом для двух английских дивизий, то границы района действия 10-го корпуса были несколько скорректированы, чтобы позволить ему успешно проводить свои операции: большая часть незанятой зоны отошла к 6-му корпусу. Оба корпуса соединились к концу второго дня высадки и оккупировали прибрежную полосу длиной в 55-70 км и глубиной до 10-12 км.

Немецкие контратаки

С 12 по 14 сентября немецкие войска пошли в контратаку силами шести моторизованных дивизий, надеясь сбросить обосновавшихся на побережье Салерно союзников обратно в море перед тем, как те соединятся с 8-й британской армией. Американцы понесли серьёзные потери; их войска были сильно растянуты вдоль побережья, для того чтобы сопротивляться сконцентрированным атакам. Весь 2-й батальон 143-й пехотной бригады 36-й дивизии был зажат между немецкими танковыми лавинами и фактически уничтожен.

На левом фланге, там где высадилась и спешила занять бывшую территорию 10-го корпуса 45-я пехотная дивизия США, немецким танковым соединениям также удалось достичь определённых успехов. 13 сентября правый фланг дивизии отступил, образовав выступ между двумя американскими дивизиями в месте слияния рек Селе и Калоре Лучано. Примерно в 6.5 километрах от места высадки, куда прибывали суда с войсками и снабжением, немецкие танки были остановлены огнём наземной и морской артиллерии, а также пехотными засадами, в которых сидели заменявшие пехоту артиллеристы.

Передовые части обеих дивизий отступили за реку Ла Казо, чтобы сократить длину оборонительной линии. Новый периметр обороны удерживался с помощью 82-й воздушно-десантной дивизии. Два батальона (1,800 парашютистов) 504-го парашютно-пехотного полка десантировались ночью 13 сентября в район высадки на побережье и сразу же двинулись укреплять правый фланг 6-го корпуса. На следующую ночь кризисная ситуация миновала, 505-й парашютный полк также десантировался на побережье и поддержал 504-й полк. 325-й пехотный полк, усиленный батальоном из 504-го полка высадился с моря 15 сентября.

14 сентября, поддерживаемые мощным огнём с моря и артиллерией 5-й армии, получившие подкрепление и реорганизованные силы союзников отразили все попытки немцев найти слабое место в союзной обороне. Потери немцев, особенно в бронетехнике, были весьма ощутимы. Весь день 15 сентября немецкие контратаки продолжались, однако уже в начале следующего дня стало ясно, что англо-американские войска слишком сильны и хорошо укреплены для того, чтобы их можно было сбросить назад в море. Поняв это, немецкий генерал фон Феттингоф приказал 10-й армии отступать в северном направлении под прикрытием умело организованных операций, задерживающих противника. 17 сентября патрули союзников обнаружили, что немцы отступили по всему побережью, и 18 сентября, после закрепления на недавно занятых позициях, 5-я армия США начала продвигаться на север.

Генерал Марк Уэйн Кларк был награждён Крестом за Выдающиеся Заслуги, второй по старшинству наградой за доблесть в бою, за своё командование войсками во время кризисной ситуации. Во время немецких атак его часто видели подбадривающим солдат на передовых позициях. Однако, с точки зрения историка Карло д’Эстэ, именно плохое планирование операции Кларком явилось причиной кризиса. Сам Кларк винил в кризисе медлительность 8-й армии, для которой имелись относительно законные основания — 9 сентября Монтгомери приостановил своё продвижение на два дня, чтобы дать 8-й армии возможность отдохнуть.

Дальнейшее продвижение союзников

После того, как 5-я армия закрепилась на побережье, 19 сентября она начала наступать в направлении Неаполя. 82-я воздушно-десантная дивизия, понёсшая серьёзные потери у Альтавилла-Силентина была включена в состав 10-го корпуса. Она присоединилась к рейнджерам и 23-й танковой бригаде в обходе немецких укреплений в Носера, которые атаковала 46-я дивизия. 7-я бронетанковая дивизия, обошла 46-ю дивизию, и двинулась на захват Неаполя, в то время как только что высадившаяся 3-я пехотная дивизия 22 сентября захватила Ансерно, а 28 сентября — Авеллино.

8-я армия достаточно хорошо продвигалась вперёд, несмотря на инженерные препятствия, созданные немцами. 16 сентября она соединилась с 1-й воздушно-десантной дивизией на Адриатическом побережье. Она расположилась слева от дивизии и справа от 5-й армии. Продвигаясь вдоль побережья, 27 сентября силы 8-й армии захватили аэродромы возле Фоджа. Фоджа являлась важной целью для союзных войск из-за находившегося там комплекса аэродромов, которые дали бы союзной авиации возможность атаковать новые цели во Франции, Германии и на Балканах.

«Эскадрон А» Королевских Драгунов вошёл в Неаполь 1 октября (накануне немецкие войска, находящиеся в городе, были изгнаны оттуда начавшимся народным восстанием). К 6 октября 5-я армия вышла к линии реки Вольтурно. Эта линия являлась естественным оборонительным барьером, защищавшим Неаполь, Кампанийскую равнину и аэродромы от немецких контратак. Тем временем, на Адриатическом побережье 8-я армия продвинулась от Кампобассо к Ларино и Термоли, на реке Биферно.

Результаты операции

10-я немецкая армия была близка к тому, чтобы выбить союзников из побережья Салерно. Несмотря на то, что нацисты задействовали шесть танковых дивизий и мотопехоту, они всё же не располагали достаточными силами для того, что сломить сопротивление союзников, особенно в виду того, что те пользовались поддержкой с моря. В пользу союзников сыграло также и то, что Адольф Гитлер придерживался того же мнения, что и командующий группой армий в Северной Италии, фельдмаршал Эрвин Роммель: по их мнению, оборона Италии к югу от Рима не являлась стратегическим приоритетом. В результате, командующему группой армий в южной Италии, фельдмаршалу Альберту Кессельрингу было запрещено использовать резервы из северной группы армий.

Последующий успех 10-й армии в нанесении урона союзникам и стратегические аргументы Кессельринга заставили Гитлера изменить своё мнение. Он согласился, что стоит держать союзников как можно дальше от немецких границ и нефтяных ресурсов Балкан. 6 ноября Гитлер выслал Роммеля контролировать возведение оборонительных укреплений в Северной Франции и передал Кессельрингу командование всеми войсками в Италии, с указанием удержать Рим в немецких руках как можно дольше.

В начале октября, вся южная Италия была в руках союзников и их армии стояли перед «Линией Вольтурно» — первой из нескольких линий немецких оборонительных укреплений, целью которых было ослабление и задержка союзных войск и выигрыш времени для того, чтобы приготовить главную линию обороны — «Зимнюю линию» — сильнейшее укрепление нацистов к югу от Рима. Следующий этап Итальянской кампании стал для союзных армий изнуряющей, тяжёлой борьбой против умелого и опытного противника, прячущегося за хорошо спланированными укреплениями на местности, подходящей для обороны и совсем не подходящей для наступления. Эти факторы во многом свели на нет преимущество союзников в снабжении и в воздухе. Прорыв «Линии Вольтурно», «Линии Барбара» и «Линии Бернхардт» закончился к середине января 1944 и перед союзниками предстала «Линия Густава» — первое из укреплений «Зимней линии». Союзным войскам предстоял кровавый прорыв этой линии и связанные с ним четыре битвы за Монте-Кассино, которые произойдут между январём и маем 1944 г.

Напишите отзыв о статье "Высадка в Италии"

Ссылки

  • [www.vac-acc.gc.ca/remembers/sub.cfm?source=history/secondwar/Italy&CFID=7306822&CFTOKEN=14403978/ Канада и Итальянская Кампания (англ.)]
  • [www.naval-history.net/WW2CampaignsItaly.htm Детали военно-морских операций во время высадки союзников в Италии (англ.)]
  • [www.warmuseum.ca/cwm/newspapers/operations/sicilianitalian_e.html Архив канадских газет времён Сицилийской и Итальянской кампаний (англ.)]

Литература

  • Clark, Lloyd (2006). Anzio: The Friction of War — Italy and the Battle for Rome 1944. Headline Publishing Group, London.
  • Molony, Brigadier C.J.C.; with Flynn, Captain F.C. (R.N.); Davies, Major-General H.L. & Gleave, Group Captain T.P. (2004) [1st. pub. HMSO:1973]. Butler, Sir James. ed. The Mediterranean and Middle East, Volume V: The Campaign in Sicily 1943 and The Campaign in Italy 3rd September 1943 to 31st March 1944. Uckfield, UK: Naval & Military Press.

Примечания

  1. Molony, p. 2.
  2. Molony, p. 210.
  3. Molony, p. 212.
  4. 1 2 Molony, pp. 209 −210.

Отрывок, характеризующий Высадка в Италии

– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.