Вьенне, Жан-Понс-Гийом

Жан-Понс-Гийом Вьенне
Jean-Pons-Guillaume Viennet
Дата рождения:	18 ноября 1777(1777-11-18)
Место рождения:	Безье
Дата смерти:	10 июля 1868(1868-07-10) (90 лет)
Место смерти:	Ле Валь Сен-Жермен
Гражданство:	Франция Франция
Род деятельности:	поэт, драматург
Язык произведений:	Французской
Дебют:	«Кловис»

Жан-Понс-Гийо́м Вьенне́ (18 ноября 1777, Безье — 10 июля 1868, Ле Валь Сен-Жермен) — французский политик, драматург и поэт. Он также был членом Французской академии и выдающимся масоном.

Его долгая карьера в качестве солдата, политика, драматурга и поэта проходила в политических революциях и литературных войнах, была полна инцидентов и путешествий. У него был талант саморекламы, во времена многих режимов его знали все политические и литературные сановники. Он всё время был настолько не популярен, что однажды сказал о себе: я насчитал до 500 эпиграмм против меня; всех, кто только недавно окончили колледжи, и думают, что присоединились к мыльной опере в которой я должен стать для них первым объектом для насмешек. Его имя было как красная тряпка для быка, для республиканцев и романтиков, но он отомстил всем своим худшим врагам написав о них басни или придумав им едкие эпитеты.

Биография

Семья

Он был сыном члена Национального конвента — Жака Жозефа Вьенне, и племянником священника Луи Эсприта Вьенне, который в 40 лет стал викарием церкви Св. Марии в Париже, и который в ранней фазе французской революции, в 1790 году, вёл проповедь о гражданской конституции духовенства.

Наполеоновские войны

Как отличный студент колледжа в Безье и руководитель клуба ровесников в течение первых лет революции его предназначение виделось по мнению его семьи в карьере в церкви. Тем не менее, в 19 лет, он предпочёл стать вторым лейтенантом в военно-морской артиллерии. Его первая кампания не была счастливой. Направлен он был в Брест, в Лорьян, где 21 апреля 1797 году он ступил на «Геркулес». Этот корабль не успел покинуть гавань, когда он был обнаружен выследившими его двумя британскими крейсерами. После нескольких артиллерийских залпов Геркулес потерял более половины своей боеспособности и Вьенне попал в плен. Затем он провёл семь месяцев в качестве заключённого в тюрьме Плимут и утешал себя написанием стихов и участвуя в театре, который он создал в тюрьме участвуя в постановке собственных пьес, наряду с трагедиями и водевилями того времени. Вернувшись во Францию, в ходе обмена пленными, он возвратился в свой изначальный корпус.

В 1812 году он получил расположение и был приглашён в Париж писать эпитеты, трагедии, комедии и стихи. Некоторые из его эпитетов были вознаграждены в Академии Жё Флоре. Он предпринимал попытки, чтобы его трагедия «Кловис» была постановлена в Комеди Франсе. Но постановка не состоялась, так как он получил приказ вернуться в свой полк и сразу выступить в поход на Саксонию. Он уехал из Парижа в чине капитана в 1813 году в поход на Саксонию. Участвовал в сражении при Лютцене и сражении при Бауцене (в последнем он был награждён лично Наполеоном). В катастрофическом Сражении под Лейпцигом он снова был взят в плен и не вернулся во Францию до реставрации Бурбонов, после чего у него сложилась привязанность к монархии Бурбонов.

Реставрация Бурбонов

Он стал адъютантом генерала Монтележеье, и самого герцога де Берри. Вьенне не вернулся в имперскую армию во время Стодневной войны и отказался голосовать за Конституции Империи от 1815 года (Дополнительный акт), и тем самым вынужден был уехать в Кайен. По настоянию друга отца Комбарсе, приказ, уже подписанный министром Денисом Декре, был отменён.

После бегства Бурбонов не последовал за герцогом де Берри в Гент, который подвергся критике герцога, несмотря на его отказ вернуться на сторону Наполеона. Оставшись без работы, он вернулся к писательству и стал журналистом, сотрудничал в «Аристархе»,«Парижском журнале» и «Конституционном журнале», пока он не был окончательно принят в королевской корпус в качестве майора благодаря содействия Сен-Сира. Его многочисленные донесения датированы именно тем временем.

17 июля 1820 года он поставил одноактную оперу «Аспазия и Перикл», в Парижской национальной опере. И хотя она предполагалась быть сыграна в 16 представлениях, её постановка не увенчалась успехом несмотря на мастерски написанную музыку, но совершенно неинтересные либретто. Осенью, 1820 года, 19 октября, он наконец имел успех с его трагедией «Кловис» во Французском театре. Он писал и другие пьесы в основном трагедии, которые не были поставлены. Был произведён в Командиры эскадрона в 1823 году, и был понижен в звании в 1827 году, после публикации его «Тряпичного письма», направленного на поддержку свободы прессы. Письмо явилось остроумным знаком протеста против ненавистных и абсурдных законов. Это письмо сделало его более популярным и 21 апреля 1828 года он был избран в Палату депутатов Франции от второго избирательного округа Эро (Безье). Он занял своё место среди французских левых того времени, оказал поддержку парламентской оппозиции, что приведёт к Июльской революции из-за его речей.

Июльская Монархия

Он голосовал за 221 адрес. Переизбран 23 июня 1830 года с 55 % голосов. Он участвовал в создании Июльской монархии и именно он 31 июля объявил о выдвижении кандидатуры Луи-Филиппа, герцога Орлеанского, как генерал-лейтенанта королевства от народа в Мэрию Парижа 31 июля.

Новый король вернул Вьенне сан Командира батальона. Вновь избран депутатом с 5 июля 1831 года с 65 % голосов. В результате, он сидел в министерском кресле длительное время. Призванный к новому режиму, но имея горящий и нетерпимый дух, он был даже для своей партии «несносным ребёнком» и открыто высказывался в пользу проектов его оппонентов, их надежд и лозунгов. Даже в то время как в палате депутатов он продолжал быть откровенно неистовым, он совершал внезапные и резкие нападения на республиканцев, которых он называл казначеями от контрреволюции, за что также быстро получал от них выражение презрения и свистки. В «Столпотворении» и «Карикатурах» он был подвергнут неоднократным злословию, сарказму и даже клевете.

Французская академия избрала его своим членом — 18 ноября 1830 года, в качестве преемника граф де Сегюра. Академия также предоставила арену для его противоречий, и вместе, он и Пьер Баур-Лормиан, были одними из самых самоуверенных лидеров абсолютного сопротивления любому намёку на Романтизм.

Он был близким другом Луи-Филиппа, который сделал его Пэром Франции 7 ноября 1839 года. С неуёмной энергией, Вьенне продолжал писать свои литературные произведения (романы, оперы, трагедии, комедии, эпитеты и басни) также остро, как звучали его громкие политические речи.

Тем не менее, он не жалел, чтоб пэры относились к нему не как к ровне, а только как депутату. Подобная ненависть к нему продлилась до Февральской революции 1848 года, в которой он потерял своего покровителя Пале Люксембургского. Сатирические журналы не оставляли его в покое ни на минуту, в течение всего 1848 года. Позже он был высоко оценён за то, что очень достойно повёл себя и по человечески во время «переворота 2 декабря». Редактировал свои собственные записи в «Разговорном словаре», в который внёс много разных изменений; писал до последнего дня, и умер в возрасте 90 лет. Жозеф де Хаусонвель, сменивший его во Французской академии, рассказал панегирик 31 марта 1870 года. Вьенне был похоронен на Кладбище Пер-Лашез в Париже.

Масонство

В масонстве стал великим командором Верховного совета Франции. Был его надёжной опорой. Занимал должность великого командора с 1860 по 1868 год. Он боролся за сохранение независимости устава, когда Вторая французская империя, злоупотребив своей властью, утверждала, что объединит ДПШУ с Французским уставом, который находился под руководством маршала Бернара Маньяна, и восстановит молодую энергию и популярность Французского устава, которую он потерял после реставрации.

Работы

Неудачи Вьенне в театре никогда не мешали ему писать, и он продолжал создавать произведения на протяжении всей своей жизни. Приведённый ниже список не включает в себя много работ, отвергнутых Парижской Оперой и другими театрами, где он так ничего не смог поставить.

• Aspasia et Pericles, 1 act opera, music by Joseph Daussoigne-Méhul (nephew and student of Étienne Méh), Paris, Théâtre de l’Académie royale de musique, 17 July 1820 ;
• Clovis, 5 act tragedy, Paris, Théâtre Français, 19 Octoebr 1820 ;
• Promenade philosophique au cimetière du Père-Lachaise (1824) ;
• Le Siège de Damas, 5 canto poem, preceded by a preface on the classicists and the romantics (1825) ;
• Sigismond de Bourgogne, 5 act tragedy, Paris, les Comédiens ordinaires du Roi, 10 September 1825 ;
• Sédim, ou les Nègres, 3 canto poem (1826) ;
• la Tour de Montlhéry, histoire du XIIe siècle, novel (1833, 3 vol.), republished in the collection Romans illustrés;
• Le Château Saint-Ange, novel (1834, 2 vol.) ;
• Les Serments, 3 act verse comedy, Paris, Théâtre Français, 16 February 1839 ;
• Fables (1843) ;
• Michel Brémond, 5 act verse drama, Paris, Théâtre de la Porte Saint-Martin, 7 March 1846 ;
• Épîtres et satires, suivies d’un Précis historique sur la satire chez tous les peuples (1847) ;
• La Course à l’héritage, 5 act verse comedy, Paris, second Théâtre-Français (Théâtre de l’Odéon), 29 April 1847 ;
• Les chêne et ses commensaux, fable (1849) ;
• L’0s à ronger (1849) ;
• La Jeune tante, 3 act verse comedy (1854) ;
• Arbogast (general), 5 act tragedy (1859) ;
• Richelieu (drama), 5 act prose drama (1859) ;
• Selma, 1 act verse drama, Paris, Théâtre de l’Odéon, 14 May 1859 ;
• La Franciade, 10 canto poem (1863) ;
• Histoire de la puissance pontificale (1866, 2 vol.), directed against the popes' temporal power ;
• Souvenirs de la vie militaire de Jean Pons Guillaume Viennet, de l’Académie française (1777—1819), prefaced and annotated by MM. Albert Depréaux and Pierre Jourda (1929) ;
• Journal de Viennet, pair de France, témoin de trois règnes, 1817—1848. Foreword and afterword by the duc de La Force (1955).

Ссылки

• [www.academie-francaise.fr/immortels/base/academiciens/fiche.asp?param=363 Биография на сайте Французской академии]

Отрывок, характеризующий Вьенне, Жан-Понс-Гийом

Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.