Китайско-вьетнамская война

Китайско-вьетнамская война (1979)
Основной конфликт: Третья Индокитайская война
Дата	17 февраля – 16 марта 1979 года
Место	Вьетнам
Итог	Ничья
Противники
Китай Вьетнам
Командующие
Сюй Шию Ян Дэчжи Ван Тиен Зунг Во Нгуен Зиап
Силы сторон
250 тыс. человек 100 тыс. человек (в основном пограничные силы и ополчение)
Потери
не менее 22 тыс. убитых и раненых 20 тыс. убитых и раненых (минимальная оценка)

Китайско-вьетнамская война (1979) (кит. трад. 對越自衛反擊戰, упр. 对越自卫反击战, пиньинь: duì yuè zìwèi fǎnjī zhàn — «Упреждающая оборонительная война против Вьетнама»; вьетн. Chiến tranh biên giới Việt-Trung) — вооружённый конфликт между Вьетнамом и Китаем, произошедший в феврале — марте 1979 года. Иногда называется первой в истории войной между социалистическими государствами (по аналогии с «Первой Империалистической» — «Первая Социалистическая»).

Предпосылки

Китай и Вьетнам традиционно враждовали друг с другом. После тысячелетнего китайского владычества в X веке н. э. Вьетнам сумел обрести независимость, однако в дальнейшем между государствами имели место ещё несколько конфликтов. В конце XIX и первой половине XX века Китай и Вьетнам были в некоторой степени объединены борьбой против европейского колониализма, а затем — коммунистической идеологией. В период Второй мировой войны, когда деятельность коммунистов была объявлена во Франции (чьей колонией в то время являлся Индокитай) вне закона, будущий основатель современного вьетнамского государства Хо Ши Мин и другие активисты вьетнамской коммунистической партии нашли прибежище на территории Китая.

Китай оказал существенную поддержку Вьетминю в его вооружённой борьбе с Францией, в результате которой Вьетнам вновь получил независимость. Значительная военная (включая отправку инженерных и зенитных соединений) и экономическая помощь была оказана и коммунистическому Северному Вьетнаму в период Вьетнамской войны.

Вьетнамское понимание причин конфликта

После победы вьетнамских коммунистов в 1975 году и воссоединения двух частей Вьетнама политика Китая по отношению к своему южному соседу стала меняться. Китайское руководство было объективно не заинтересовано в появлении у своих границ сильного государства, да ещё и просоветски ориентированного. Советско-китайский раскол в немалой степени определял внешнюю политику Китая. Характерным примером столкновения китайской и советской «сфер влияния» послужили события в Камбодже, где в 1975 году к власти пришли «красные кхмеры» во главе с Пол Потом, избравшие Китай своим единственным внешнеполитическим союзником. Помимо организации социальных экспериментов внутри государства «красные кхмеры» начали устраивать пограничные провокации против Вьетнама, которые в конце концов привели к возникновению перманентной войны. От их действий страдала как вьетнамская община в Камбодже, так и вьетнамцы, жившие в граничащих с Камбоджей областях. После ряда ограниченных военных операций руководство Вьетнама пришло к выводу о необходимости действовать более решительно. В ноябре 1978 года Вьетнам заключил долговременный договор о дружбе и сотрудничестве с СССР. Вскоре после этого вьетнамская армия начала полномасштабную интервенцию в Камбоджу, результатом которой стали свержение Пол Пота и приход к власти Хенг Самрина, готового сотрудничать с Вьетнамом.

Китай был очень обеспокоен камбоджийскими событиями. Во-первых, имел место факт свержения дружественного ему режима. Во-вторых, подписание советско-вьетнамского договора и оккупация вьетнамской армией Камбоджи (равно как произошедший несколько ранее захват власти в Афганистане партией НДПА, также просоветски ориентированной) привели к росту влияния СССР в регионе. У китайского руководства вполне могло сложиться впечатление, что Советский Союз постепенно окружает Китай цепочкой своих стран-сателлитов. В качестве ответа было решено провести ограниченную военную операцию, которая позволила бы ослабить давление вьетнамских войск на «красных кхмеров» в Камбодже, а также достичь некоторых других целей (анализ предполагаемых военных и политических целей Китая в этой войне см. ниже). Следует также отметить, что за полтора месяца до войны, 1 января 1979 года, Китай установил дипломатические отношения с США.

Китайское понимание причин конфликта

В 1975 году состоялся визит Генерального секретаря КПВ Ле Зуана в Москву, в ходе которого было опубликовано совместное заявление о «нерушимой дружбе между двумя странами и укреплении единства социалистического лагеря». После повторного посещения Ле Зуаном СССР в 1977 году Вьетнам был принят (в 1978 году) в СЭВ, находящийся под советским контролем. В 1978 году Ле Зуан снова посетил СССР, где подписал договор о военной взаимопомощи, а также шесть других соглашений. По этим договорённостям СССР получал право на создание военно-морских и военно-воздушных баз во Вьетнаме. Также декларировалось создание просоветски ориентированной системы коллективной азиатской безопасности. Все эти действия приводили к созданию стратегических советских клещей с севера и юга КНР.

Результатом советско-вьетнамского сотрудничества стала внезапная постановка Вьетнамом вопросов о вьетнамо-китайской границе. У Вьетнама появились претензии по разграничению Тонкинского залива, при этом Вьетнам потребовал себе ⅔ морской акватории залива. Вьетнамом была произведена оккупация нескольких островов из группы Парасельских и Спратли, которые руководство КНР считало китайскими, а также предъявлены территориальные претензии на остальные острова. Инициировались бесконечные пограничные споры, приводившие к конфликтам на сухопутной границе.

Одновременно, в нарушение ранее достигнутых договорённостей, Вьетнам выдвинул требование к проживавшим в бывшем Южном Вьетнаме гражданам КНР об отказе их от китайского гражданства. Началась кампания по выдавливанию этнических китайцев с территории Вьетнама, в результате которой сотни тысяч людей вынуждены были бежать из Южного Вьетнама в сопредельные страны региона. Многие из них, спасая свои жизни, покидали Вьетнам на неприспособленных для продолжительного плавания плавсредствах. На севере Вьетнама проводилась кампания по «чистке границы» от традиционно проживающих там выходцев из Китая. Все эти меры привели к тому, что до конца 1978 года из Вьетнама было изгнано более 280 000 человек.

После подписания советско-вьетнамского договора, 25 декабря 1978 года, Вьетнам ввёл войска в Камбоджу для свержения прокитайского правительства «красных кхмеров». В это же время на китайско-вьетнамской границе с 1974 года продолжались взаимные провокации, которые становились все более кровопролитными. К февралю 1979 года количество вооружённых провокаций достигло 3535 случаев. По данным китайской стороны, только с августа 1978 года по февраль 1979 года со стороны Вьетнама было произведено 705 случаев нарушения границы, в спровоцированных конфликтах было убито более 300 китайских пограничников и жителей приграничных районов.

МИД КНР 18 января, 10 и 16 февраля 1979 года сделал три последовательных заявления с требованиями прекратить провокации на границе. Власти Вьетнама проигнорировали заявления китайского МИД.

Ход войны

Действия на суше

После подписания в ноябре договора о взаимопомощи между СССР и Вьетнамом, 7 декабря 1978 года в Центральном военном совете КНР прошло совещание по выработке стратегии действий в создавшемся положении. Дэн Сяопин, заместитель председателя Центрального военного совета, был назначен командующим восточной части приграничного с Вьетнамом Гуанси-Чжуанского автономного района. Было принято решение о переброске дополнительных войск к границе с Вьетнамом.

8 декабря 1978 года Центральный военный совет выпустил распоряжение о приведении в повышенную боевую готовность приграничных с СССР и Монголией военных округов: Шэньянского, Пекинского, Ланьчжоуского (провинция Ганьсу), Синьцзянского. Армии указанных округов должны были скрытно рассредоточиться для исключения уничтожения в местах постоянной дислокации. Распоряжение показывает, что китайское руководство ожидало основной ответный удар в предстоящей операции со стороны СССР. Вьетнамский театр военных действий, в случае вступления СССР в войну, рассматривался как второстепенный.

К утру 8 января Гуанчжоуский военный округ закончил оперативное развёртывание группы войск. Также было закончено сосредоточение дополнительных войск в провинции Юньнань.

17 февраля, в 4:30 утра, китайские войска получили приказ о наступлении. В это же время часть самолётов ВВС были отправлены на патрулирование в Тонкинский залив для защиты китайских нефтяных платформ.

В начале 1979 года на китайско-вьетнамской границе постоянно происходили вооружённые инциденты, провоцируемые, по утверждению вьетнамцев, китайской стороной. Подготовка к войне продолжалась несколько месяцев. Окончательное решение о начале боевых действий Политбюро ЦК КПК приняло 9 февраля. У границы с Вьетнамом были сосредоточены внушительные силы (по советским данным): 44 дивизии общей численностью 600 000 человек личного состава. Однако из этой группировки на территорию Вьетнама вторглись лишь 250 000 военнослужащих. С вьетнамской стороны им противостояли войска общей численностью до 100 000 человек, причём в первой линии обороны у вьетнамцев находились только пограничные войска и подразделения народного ополчения. Регулярные части Вьетнамской народной армии (ВНА) располагались во второй линии для защиты района Ханоя и Хайфона, но в ходе войны некоторые из них были выдвинуты к границе и приняли участие в боях. Численное превосходство китайцев в некоторой степени компенсировалось тем, что многие вьетнамские ополченцы и военнослужащие уже имели боевой опыт.

За несколько дней до начала войны глава КНР Дэн Сяопин сделал своё известное заявление о том, что Китай собирается преподать урок Вьетнаму. Ранним утром 17 февраля 1979 года после артиллерийской подготовки Народно-освободительная армия Китая (НОАК) начала вторжение в северные провинции Вьетнама. Они сразу же встретили ожесточённое сопротивление пограничников и ополченцев. Вторжение происходило по нескольким направлениям. Основными были: лаокайское, каобанское (от водопада Дэтянь) и лангшонское. В целом же боевые действия шли почти по всей линии вьетнамо-китайской границы. За первые три дня войны китайцам удалось захватить провинциальный центр Лаокай и продвинуться в некоторых местах на 15 км вглубь территории Вьетнама. Однако после этого темп наступления резко снизился. После ввода в бой подкреплений и ценой тяжёлых потерь НОАК к концу февраля захватила ещё один провинциальный центр — Каобанг. Кульминация вторжения наступила 4 марта, когда после ожесточённых боёв был захвачен Лангшон, откуда китайским войскам открывалась дорога на Ханой. О степени озабоченности вьетнамцев падением Лангшона говорит тот факт, что 5 марта во Вьетнаме была объявлена всеобщая мобилизация. Но в тот же день Китай официально объявил о прекращении наступления и начале вывода войск. Несмотря на это, бои продолжались до завершения вывода китайских войск с территории Вьетнама, произошедшего, по китайским данным, 16 марта.

Характерной и весьма необычной чертой китайско-вьетнамской войны стало то, что она оказалась сухопутной. Обе стороны по различным причинам практически не использовали боевую авиацию и военно-морской флот.

Действия на море

Корабли Тихоокеанского флота СССР с лета 1978 года находились в районе Южно-китайского и Восточно-китайского морей, где проводили учения. К началу 1979 года в Южно-Китайском море была сконцентрирована крупная эскадра, в составе которой к 20 февраля насчитывалось 13 крупных военных кораблей. Советский флот также использовал в этом районе бывшую военно-морскую базу США Камрань.

К концу февраля-началу марта 1979 года эскадра получила подкрепление и уже состояла из 30 надводных кораблей, в том числе — КРУ «Адмирал Сенявин» (проект 68-бис), РКР «Адмирал Фокин» (пр. 58), РКР «Владивосток» (проект 1134), БПК «Василий Чапаев» (проект 1134А), «Способный» и «Строгий» (пр. 61), «Возбуждённый» (проект 56), СКР «Разящий» (пр. 1135) и другие. Кроме того, в операции принимало участие неуточнённое количество советских дизельных подводных лодок. Они прибыли из следующих дальневосточных баз: Улисса, Конюшки, Авангард, Ракушка, Совгавань, Магадан и Бичева.

Часть подлодок, оставаясь в надводном положении, создали видимый защитный кордон перед входом в Тонкинский залив, таким образом заблокировав его для судов других государств. Как отмечают очевидцы-участники, дежурившее поблизости авианосное ударное соединение Тихоокеанского флота США во главе с авианосцем «Constellation» (CV-64) не пыталось преодолеть этот барьер и войти в залив. А 6 марта «Constellation» с эскортом вообще покинул зону Южно-китайского моря.

В течение конфликта в порт Хайфон постоянно прибывали и разгружались транспортные суда СССР, а также стран, союзных по Варшавскому договору, — ГДР, Болгарии и других.

Потери сторон

После завершения боевых действий обе стороны обнародовали оценки потерь друг друга, однако эти цифры значительно превышают оценки независимых источников и могут быть завышенными в пропагандистских целях. Так, вьетнамской стороной было заявлено, что потери китайцев составили 62 500 человек убитыми (по другому источнику — убитыми и ранеными; убитых было заявлено 26 000).

Китайские потери. Современный китайский исследователь, ссылаясь на китайские источники, сообщает о 22 000 убитых и раненых; эта оценка практически совпадает с той, которую дал заместитель начальника штаба НОАК после окончания войны.

Вьетнамские потери. Официальные вьетнамские данные о понесённых потерях неизвестны. По оценке современного китайского исследователя они составили около 20 000 человек убитыми и ранеными; это наименьшая оценка среди всех, встречающихся в источниках, и заметно ниже цифры, объявленной в своё время Китаем.

Данные независимых источников. По мнению американского автора Майкла Клодфельтера, с обеих сторон погибло по 20 000 человек (то есть в общей сложности 40 000). Эти цифры, вероятно, несколько завышены — согласно оценке Стокгольмского института исследования проблем мира (SIPRI) всего в войне погибло около 30 000 человек.

Военные и политические результаты

Обе стороны объявили о своей победе в войне. Вьетнам заявил (его точка зрения была поддержана советскими источниками), что успешно отразил китайскую агрессию, нанеся противнику тяжёлые потери. Ряд западных исследователей также высказывал мнение, что война для Китая оказалась провальной. В то же время существуют и другие оценки.

Основная сложность при попытке подведения итогов китайско-вьетнамской войны заключается в том, что политические цели китайского руководства в ней до сих пор неясны. Ситуация с военными целями проще — по свидетельству пленных китайских солдат, их было три:

• захватить в короткие сроки значительную часть территории Вьетнама, включая провинциальные центры Лаокай, Каобанг, Лангшон;
• нанести противнику максимальные потери, подорвав его обороноспособность;
• нанести Вьетнаму максимальный экономический ущерб.

С этими свидетельствами перекликается мнение индийского исследователя полковника Бакши, указывающего, что Китай вёл ограниченную войну, в рамках которой намеревался захватить приграничные территории и тем самым заставить Вьетнам ввести в бой свои основные силы, которые и планировалось уничтожить.

Военный успех Китая был частичным. Намеченные провинциальные центры и приграничные территории были захвачены, но на это ушло гораздо больше времени, чем ожидалось. Всем промышленным и хозяйственным объектам Вьетнама на этих территориях был нанесён крупный ущерб. Но основную тяжесть боевых действий вынесло на себе вьетнамское ополчение, — основные силы ВНА использовались ограниченно. В этом китайские планы потерпели неудачу. Собственные потери НОАК, вне зависимости от разницы в оценках, оказались довольно большими. Война продемонстрировала слабость и отсталость НОАК, всё ещё придерживавшейся концепции «народной войны» Мао Цзэдуна. Выявилась слабая подготовка командного состава, низкая мобильность частей (вследствие слабой оснащённости транспортными средствами и больших проблем с тыловым снабжением), отсутствие современного вооружения и средств связи. Существует мнение, что одной из целей Дэн Сяопина, выступавшего за модернизацию китайской армии, было продемонстрировать более консервативной части китайского руководства невозможность ведения современной войны старыми методами. Действительно, вскоре после войны началась глубокая модернизация НОАК. Впрочем, вьетнамская армия также продемонстрировала свои недостатки, в частности, безынициативность и недостаточную подготовленность своего командования. По одной оценке

В ходе боевых действий выявилось неумение командования ВНА (Вьетнамской народной армии) организовать оборону важных направлений для отражения наступления крупных сил противника, отсутствие необходимых навыков в использовании танков, артиллерии и организации их взаимодействия с пехотой.

Это привело к тому, что, например, в районе Каобанга попала в окружение вьетнамская 346-я пехотная дивизия. Полк реактивной артиллерии (РСЗО БМ-21 «Град»), находившийся в резерве, был выведен на боевые позиции лишь 5 марта и не смог принять участие в боевых действиях.

Попытка Китая своим нападением на Вьетнам ослабить военное давление на «красных кхмеров» оказалась не слишком удачной. Хотя ВНА действительно начала переброску одного армейского корпуса из Камбоджи, в долгосрочном плане это вряд ли оказало какое-либо влияние на ход боевых действий против сторонников Пол Пота.

Однако истинная цель Китая в войне 1979 года была, вероятно, не связана с Камбоджей. По мнению западного исследователя Брюса Эллемана, вторжение во Вьетнам было своего рода «пробным камнем» для китайского руководства. Эллеман полагает, что Китай, почувствовав слабость советских лидеров (ту самую слабость и нерешительность во внешней политике, которая, как отмечает Эллеман, является одной из причин распада Советского Союза), решил проверить, сумеет ли безнаказанно напасть на близкого союзника СССР. В период китайско-вьетнамской войны части Советской Армии на Дальнем Востоке и в Монголии были приведены в полную боевую готовность, однако СССР ограничился осуждением китайской агрессии и военными поставками Вьетнаму. В этом плане война была удачной для китайского руководства, увидевшего в советских действиях подтверждение своих подозрений о неготовности СССР использовать силу для защиты внешнеполитических интересов (а имеются данные, что НОАК была развёрнута вдоль советско-китайской границы на случай возможной советской атаки). После этого в апреле 1979 года Китай уже без опаски объявил об отказе от советско-китайского договора о дружбе, союзе и взаимной помощи. Этот договор был подписан в феврале 1950 года и формально продолжал действовать даже на пике конфронтации между двумя странами во время пограничного конфликта на острове Даманском. Советская сторона в 1970-х годах периодически пыталась предложить Китаю заключить новый договор. Договор был заключён сроком на 30 лет (то есть до 1980 года), и если бы в последний год его действий ни одна из сторон не заявила о своём отказе от него, то он автоматически продлевался на пять лет. Этого не случилось. Примечательно, что вторжение Китая во Вьетнам началось буквально через два дня после того, как договор вступил в последний год своего действия.

Послевоенные столкновения

Основная статья: Китайско-вьетнамские вооружённые столкновения (1979—1990)

После окончания войны отношения между Китаем и Вьетнамом ещё около десятилетия оставались напряжёнными. На границе постоянно происходили вооружённые столкновения (июнь 1980, май 1981, апрель 1983, апрель 1984, июнь 1985 и декабрь 1986—январь 1987), временами выливавшиеся в настоящий пограничный конфликт (в 1984 году). Последнее вооружённое столкновение между странами произошло в марте 1988 года.

См. также

• Пограничный конфликт на острове Даманский
• Китайско-индийская пограничная война

Литература

• Гордиенко А. Н. Войны второй половины XX века. — Минск: Литература, 1999. — ISBN 985-437-507-2

Ссылки

• [www.vko.ru/voyny-i-konflikty/pervaya-socialisticheskaya-1 Владимир Славин. Первая социалистическая.] ([www.vko.ru/voyny-i-konflikty/pervaya-socialisticheskaya-2 окончание статьи]).
• [www.vko.ru/DesktopModules/Articles/ArticlesView.aspx?tabID=320&ItemID=25&mid=2869&wversion=Staging Владимир Сумароков. Наглядная демонстрация военной мощи.]

Отрывок, характеризующий Китайско-вьетнамская война

Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.
Граф Остерман Толстой встретил возвращавшихся гусар, подозвал Ростова, благодарил его и сказал, что он представит государю о его молодецком поступке и будет просить для него Георгиевский крест. Когда Ростова потребовали к графу Остерману, он, вспомнив о том, что атака его была начата без приказанья, был вполне убежден, что начальник требует его для того, чтобы наказать его за самовольный поступок. Поэтому лестные слова Остермана и обещание награды должны бы были тем радостнее поразить Ростова; но все то же неприятное, неясное чувство нравственно тошнило ему. «Да что бишь меня мучает? – спросил он себя, отъезжая от генерала. – Ильин? Нет, он цел. Осрамился я чем нибудь? Нет. Все не то! – Что то другое мучило его, как раскаяние. – Да, да, этот французский офицер с дырочкой. И я хорошо помню, как рука моя остановилась, когда я поднял ее».
Ростов увидал отвозимых пленных и поскакал за ними, чтобы посмотреть своего француза с дырочкой на подбородке. Он в своем странном мундире сидел на заводной гусарской лошади и беспокойно оглядывался вокруг себя. Рана его на руке была почти не рана. Он притворно улыбнулся Ростову и помахал ему рукой, в виде приветствия. Ростову все так же было неловко и чего то совестно.
Весь этот и следующий день друзья и товарищи Ростова замечали, что он не скучен, не сердит, но молчалив, задумчив и сосредоточен. Он неохотно пил, старался оставаться один и о чем то все думал.
Ростов все думал об этом своем блестящем подвиге, который, к удивлению его, приобрел ему Георгиевский крест и даже сделал ему репутацию храбреца, – и никак не мог понять чего то. «Так и они еще больше нашего боятся! – думал он. – Так только то и есть всего, то, что называется геройством? И разве я это делал для отечества? И в чем он виноват с своей дырочкой и голубыми глазами? А как он испугался! Он думал, что я убью его. За что ж мне убивать его? У меня рука дрогнула. А мне дали Георгиевский крест. Ничего, ничего не понимаю!»
Но пока Николай перерабатывал в себе эти вопросы и все таки не дал себе ясного отчета в том, что так смутило его, колесо счастья по службе, как это часто бывает, повернулось в его пользу. Его выдвинули вперед после Островненского дела, дали ему батальон гусаров и, когда нужно было употребить храброго офицера, давали ему поручения.


Получив известие о болезни Наташи, графиня, еще не совсем здоровая и слабая, с Петей и со всем домом приехала в Москву, и все семейство Ростовых перебралось от Марьи Дмитриевны в свой дом и совсем поселилось в Москве.
Болезнь Наташи была так серьезна, что, к счастию ее и к счастию родных, мысль о всем том, что было причиной ее болезни, ее поступок и разрыв с женихом перешли на второй план. Она была так больна, что нельзя было думать о том, насколько она была виновата во всем случившемся, тогда как она не ела, не спала, заметно худела, кашляла и была, как давали чувствовать доктора, в опасности. Надо было думать только о том, чтобы помочь ей. Доктора ездили к Наташе и отдельно и консилиумами, говорили много по французски, по немецки и по латыни, осуждали один другого, прописывали самые разнообразные лекарства от всех им известных болезней; но ни одному из них не приходила в голову та простая мысль, что им не может быть известна та болезнь, которой страдала Наташа, как не может быть известна ни одна болезнь, которой одержим живой человек: ибо каждый живой человек имеет свои особенности и всегда имеет особенную и свою новую, сложную, неизвестную медицине болезнь, не болезнь легких, печени, кожи, сердца, нервов и т. д., записанных в медицине, но болезнь, состоящую из одного из бесчисленных соединений в страданиях этих органов. Эта простая мысль не могла приходить докторам (так же, как не может прийти колдуну мысль, что он не может колдовать) потому, что их дело жизни состояло в том, чтобы лечить, потому, что за то они получали деньги, и потому, что на это дело они потратили лучшие годы своей жизни. Но главное – мысль эта не могла прийти докторам потому, что они видели, что они несомненно полезны, и были действительно полезны для всех домашних Ростовых. Они были полезны не потому, что заставляли проглатывать больную большей частью вредные вещества (вред этот был мало чувствителен, потому что вредные вещества давались в малом количестве), но они полезны, необходимы, неизбежны были (причина – почему всегда есть и будут мнимые излечители, ворожеи, гомеопаты и аллопаты) потому, что они удовлетворяли нравственной потребности больной и людей, любящих больную. Они удовлетворяли той вечной человеческой потребности надежды на облегчение, потребности сочувствия и деятельности, которые испытывает человек во время страдания. Они удовлетворяли той вечной, человеческой – заметной в ребенке в самой первобытной форме – потребности потереть то место, которое ушиблено. Ребенок убьется и тотчас же бежит в руки матери, няньки для того, чтобы ему поцеловали и потерли больное место, и ему делается легче, когда больное место потрут или поцелуют. Ребенок не верит, чтобы у сильнейших и мудрейших его не было средств помочь его боли. И надежда на облегчение и выражение сочувствия в то время, как мать трет его шишку, утешают его. Доктора для Наташи были полезны тем, что они целовали и терли бобо, уверяя, что сейчас пройдет, ежели кучер съездит в арбатскую аптеку и возьмет на рубль семь гривен порошков и пилюль в хорошенькой коробочке и ежели порошки эти непременно через два часа, никак не больше и не меньше, будет в отварной воде принимать больная.
Что же бы делали Соня, граф и графиня, как бы они смотрели на слабую, тающую Наташу, ничего не предпринимая, ежели бы не было этих пилюль по часам, питья тепленького, куриной котлетки и всех подробностей жизни, предписанных доктором, соблюдать которые составляло занятие и утешение для окружающих? Чем строже и сложнее были эти правила, тем утешительнее было для окружающих дело. Как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ему стоила тысячи рублей болезнь Наташи и что он не пожалеет еще тысяч, чтобы сделать ей пользу: ежели бы он не знал, что, ежели она не поправится, он не пожалеет еще тысяч и повезет ее за границу и там сделает консилиумы; ежели бы он не имел возможности рассказывать подробности о том, как Метивье и Феллер не поняли, а Фриз понял, и Мудров еще лучше определил болезнь? Что бы делала графиня, ежели бы она не могла иногда ссориться с больной Наташей за то, что она не вполне соблюдает предписаний доктора?
– Эдак никогда не выздоровеешь, – говорила она, за досадой забывая свое горе, – ежели ты не будешь слушаться доктора и не вовремя принимать лекарство! Ведь нельзя шутить этим, когда у тебя может сделаться пневмония, – говорила графиня, и в произношении этого непонятного не для нее одной слова, она уже находила большое утешение. Что бы делала Соня, ежели бы у ней не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи первое время для того, чтобы быть наготове исполнять в точности все предписания доктора, и что она теперь не спит ночи, для того чтобы не пропустить часы, в которые надо давать маловредные пилюли из золотой коробочки? Даже самой Наташе, которая хотя и говорила, что никакие лекарства не вылечат ее и что все это глупости, – и ей было радостно видеть, что для нее делали так много пожертвований, что ей надо было в известные часы принимать лекарства, и даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение и не дорожит своей жизнью.
Доктор ездил каждый день, щупал пульс, смотрел язык и, не обращая внимания на ее убитое лицо, шутил с ней. Но зато, когда он выходил в другую комнату, графиня поспешно выходила за ним, и он, принимая серьезный вид и покачивая задумчиво головой, говорил, что, хотя и есть опасность, он надеется на действие этого последнего лекарства, и что надо ждать и посмотреть; что болезнь больше нравственная, но…
Графиня, стараясь скрыть этот поступок от себя и от доктора, всовывала ему в руку золотой и всякий раз с успокоенным сердцем возвращалась к больной.
Признаки болезни Наташи состояли в том, что она мало ела, мало спала, кашляла и никогда не оживлялась. Доктора говорили, что больную нельзя оставлять без медицинской помощи, и поэтому в душном воздухе держали ее в городе. И лето 1812 года Ростовы не уезжали в деревню.
Несмотря на большое количество проглоченных пилюль, капель и порошков из баночек и коробочек, из которых madame Schoss, охотница до этих вещиц, собрала большую коллекцию, несмотря на отсутствие привычной деревенской жизни, молодость брала свое: горе Наташи начало покрываться слоем впечатлений прожитой жизни, оно перестало такой мучительной болью лежать ей на сердце, начинало становиться прошедшим, и Наташа стала физически оправляться.


Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».