Вьетнамская империя
| Вьетнамская империя | |||||||
| вьетн. Đế quốc Việt Nam | |||||||
| марионеточное государство Японской империи | |||||||
| |||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|
| |||||||
| Гимн «Đăng đàn cung» </small>Король восходит на трон</small> «Việt Nam minh châu trời Đông» Вьетнам - жемчужина Востока | |||||||
| |||||||
| Столица | Хюэ | ||||||
| Язык(и) | вьетнамский | ||||||
| Форма правления | монархия | ||||||
| Династия | Нгуен | ||||||
| император | |||||||
| - 1945 | Бао Дай | ||||||
| Преемственность | |||||||
| ← протекторат Тонкин ← протекторат Аннам ← колония Кохинхина Демократическая Республика Вьетнам → протекторат Аннам → колония Кохинхина → протекторат Тонкин → | |||||||
Вьетнамская империя (вьетн. Đế quốc Việt Nam 帝國越南) — марионеточное прояпонское государство, короткое время существовавшее на территории Вьетнама в конце Второй мировой войны
Содержание
Предыстория
Вскоре после падения Франции администрация Французского Индокитая, контролируемая из Вишистской Франции, разрешила Японии оккупировать северную часть своей территории. В стране был установлен «совместный протекторат» Японии и Вишистской администрации.
Оккупировав Индокитай, Япония сначала осторожно, стремясь избегать конфликтов с французской администрацией, а с 1942 года широко и агрессивно развернула пропаганду паназиатских идей среди местного населения, привлекая на свою сторону различные националистические группы и организации, которые рассчитывали с помощью Японии добиться успехов в антиколониальной борьбе за независимость Вьетнама. На этой социальной базе с помощью японцев были созданы Национал-социалистическая партия Великого Вьета, Партия народного правления Великого Вьета и др. В 1942—1943 годах при активной поддержке Японии активизировали свою деятельность политико-религиозные движения «Као Дай» и «Хоа Хао». Японское командование проводило линию на объединение всех прояпонски настроенных группировок и отдельных правых деятелей Вьетнама (Чан Чонг Ким, Нго Динь Зьем и др.) с целью осуществления антифранцузского переворота и создания своего марионеточного правительства.
Деятельность прояпонских сил облегчалась тем, что с началом Второй мировой войны колониальная администрация серьёзно ослабила Коммунистическую партию Индокитая. Многие организации КПИК были разгромлены. Чтобы сохранить ЦК партии от полного разгрома, с конца 1939 года местопребывание его перенесли из Сайгона в Северный Вьетнам, а затем, после оккупации Северного Вьетнама Японией — на некоторое время в Южный Китай. 19 мая 1941 года в Цзинси (Южный Китай) на совещании представителей КПИК и первых организаций Спасения Родины было провозглашено образование Лиги борьбы за независимость Вьетнама (Вьетминь). Центром деятельности Вьетминя стал Вьетбак.
К началу 1945 года вооружённые силы Японии потерпели ряд серьёзных неудач. Поражение на Филиппинских островах привело японское командование в замешательство. Обстановка требовала выработки новых планов ведения войны. В этой ситуации японские оккупационные войска организовали 9 марта 1945 года государственный переворот в Индокитае, ликвидировав французскую администрацию. Потерявшие свою боеспособность за пять лет оккупации французские войска большей частью послушно сложили оружие. Лишь несколько подразделений оказались способными с боями прорваться сквозь японские кордоны к китайской границе.
Вьетнамская империя
Чтобы заручиться поддержкой вьетнамцев, Япония заявила, что она возвращает власть над Вьетнамом законным представителям династии Нгуен, и 11 марта 1945 года была провозглашена реставрация Бао Дая (очевидно, что это могло случиться так быстро лишь в том случае, если между Бао Даем и японцами была предварительная договорённость), который объявил о денонсации договора от 6 июня 1884 года, превратившего Вьетнам в колонию Франции. Сразу же после переворота вышли из подполья и активизировали свою деятельность те вьетнамские националистические силы, которые ориентировались на Японию. Они восторженно приветствовали независимость и японских «освободителей». 17 апреля был сформирован новый кабинет во главе с одним из правых прояпонски настроенных националистов Чан Чонг Кимом.
9—12 марта 1945 года в местечке Тисон (провинция Бакнинь) состоялся расширенный пленум бюро ЦК КПИК, который дал оценку сложившейся политической ситуации в стране и определил тактику партии в новых условиях. Лозунг «Долой японцев и французов!», использовавшийся с 1940 по март 1945 года, был заменён лозунгом «Долой японских фашистов!». Были приняты решения о начале борьбы за установление коммунистического режима в Индокитае и о подготовке ко всеобщему восстанию. Партизанские отряды в Северном Вьетнаме получили приказ разоружить те изолированные гарнизоны и посты французской армии и Армии безопасности (вспомогательные войска из вьетнамцев, созданные французами), которые не были намерены сопротивляться японскому перевороту. Некоторые из таких операций прошли успешно: французы были не только деморализованы и не хотели воевать, но порой и предпочитали отдавать оружие вьетнамцам, а не японцам.
Особенность этого периода заключалась в том, что после 9 марта Вьетминь уже обеспечил себе военный контроль над Северным Вьетнамом. Сделать это было нетрудно. Японцы, полностью разгромившие французов во время переворота, контролировали только важнейшие стратегические дороги и города. Весь остальной Вьетнам фактически не принадлежал никому. Известен ряд случаев, когда французские посты и гарнизоны соглашались сотрудничать с Вьетминем, однако наладить это сотрудничество было трудно, так как вьетнамские отряды ещё не могли выйти на открытый бой с японцами, а скрываться с вьетнамцами в джунглях не соглашались французы, у которых была более удобная альтернатива — уйти в Китай.
15—20 апреля 1945 года в уезде Хиепхоа (провинция Бакзянг) была созвана военно-революционная конференция Вьетминя, которая наметила план подготовки ко всеобщему восстанию. Конференция призвала к образованию местных органов власти: Народных комитетов и Комитетов освобождения. В соответствии с решением конференции в мае 1945 года все вооружённые силы Вьетминя объединялись в единую Вьетнамскую освободительную армию. Народные комитеты на местах назначались сначала Вьетнамской освободительной армией, а затем с их помощью создавались организации Спасения Родины. Был также создан Военно-революционный комитет Северного Вьетнама.
4 мая 1945 года правительство во главе с Чан Чонг Кимом впервые собралось в Хюэ. Одним из первых его шагов было установление в качестве названия страны слова «Вьетнам», объединившего в себе древние названия и северной (Дайвьет) и южной (Аннам) частей. Также началась работа над территориальным воссоединением Вьетнама, разделённого французами на колонию Кохинхина и протектораты Тонкин и Аннам. Японским властям эта идея была не очень по душе, однако общая обстановка была такова, что им нельзя было терять поддержки вьетнамцев, поэтому они согласились на передачу правительству Кима управления территориями Тонкина и Аннама, оставив за собой лишь контроль над стратегически важными городами Ханой, Хайфон и Дананг. Между тем Южный Вьетнам оставался под прямым японским управлением, как Кохинхина во времена французского господства.
4 июня 1945 года в шести провинциях Северного Вьетнама (Каобанг, Баккан, Лангшон, Тхайнгуен, Туенкуанг и Хазянг) возник единый освобождённый район с центром в местечке Танчао (провинция Туйенкуанг), который к августу распространил своё влияние на ряд провинций нижней и средней дельты Красной реки.
На переговорах, инициированных правительством Вьетнамской империи, японцы сначала не желали идти на дальнейшие уступки, но общая ситуация вынудила их согласиться в июне и июле на дальнейшие шаги по территориальному воссоединению Вьетнама. 16 июня Бао Дай издал декрет о воссоединении, 29 июня Цутихаси — японский генерал-губернатор Индокитая — подписал ряд указов о передаче начиная с 1 июля различных функций от японской администрации правительствам Вьетнама, Лаоса и Камбоджи. В июле подготовка к воссоединению началась в управляемом японцами Южном Вьетнаме; при этом она сопровождалась пропагандой, утверждающей, что «если Япония проиграет войну, то воссоединение Вьетнама станет невозможным». Тем временем в Центральном и Южном Вьетнаме активизировалась партизанская борьба и освободительное движение.
13 июля Чан Чонг Ким прибыл в Ханой для прямых переговоров с Цутихаси. Тот согласился передать с 20 июля Ханой, Хайфон и Дананг под контроль правительства Вьетнамской империи. Также было решено, что церемония воссоединения с Южным Вьетнамом состоится в Сайгоне 8 августа.
26 июля 1945 года Союзники приняли Потсдамскую декларацию, потребовавшую от Японии безоговорочной капитуляции. Было очевидно, что Япония войну не выиграет. Страх перед возможным наказанием за коллаборационизм отпугнул многих потенциальных сторонников Чан Чонг Кима и Бао Дая, численность их правительства начала стремительно уменьшаться. На совещаниях в начале августа обсуждались вопросы отставки правительства и даже передачи власти Вьетминю. 7 августа правительство Чан Чонг Кима ушло в отставку. Бао Дай попросил его сформировать новое правительство, но конец войны сделал это невозможным. Вступление СССР в войну против Японии и атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки привели к тому, что японцы махнули на всё рукой и согласились на территориальное воссоединение Вьетнама.
Августовская революция
13—15 августа 1945 года в Танчао состоялась конференция КПИК, которая приняла решение о начале всеобщего восстания во Вьетнаме. 16 августа в Танчао собрался Национальный совет фронта Вьетминь, который одобрил решение о начале всеобщего Восстания и избрал Национально-освободительный комитет Вьетнама (Временное правительство) во главе с Хо Ши Мином. В течение 10 дней Августовская революция одержала победу во всей стране: в Ханое — 19 августа, в Хюэ — 23 августа, в Сайгоне — 25 августа.
Падение Вьетнамской империи
Морально сломленные капитуляцией, представители японского военного и гражданского персонала во Вьетнаме раскололись по вопросу об отношении к происходящему. Одни стали поддерживать Вьетминь, освобождать политических заключённых и передавать оружие вооружённым силам Вьетминя, другие (среди них — многие высокопоставленные офицеры) решили поддерживать Чан Чонг Кима и использовать свои войска для борьбы с коммунистами. Чан Чонг Ким пытался взять контроль над ситуацией в свои руки, но это ему не удалось. 21 августа Япония официально объявила прекращение огня, и 25 августа 1945 года император Бао Дай отрёкся от престола. Вьетнамская империя прекратила своё существование.
2 сентября 1945 года от имени Временного правительства Хо Ши Мин на 500-тысячном митинге в Ханое огласил Декларацию независимости, знаменовавшую рождение Демократической республики Вьетнам. Не желающая смиряться с потерей колоний Франция отправила в Индокитай войска. Началась «Война сопротивления».
Напишите отзыв о статье "Вьетнамская империя"
Литература
- «История Востока» в 6 томах. Том V. «Восток в новейшее время (1914—1945)», кн. 2. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2006. — ISBN 5-02-018500-0
- И. В. Можейко. Западный ветер — ясная погода. — М.: АСТ, 2001. — ISBN 5-17-005862-4
Ссылки
- [rovdyrdreams.com/trudnaya-zhizn-zelenogo-drakona-vetnamskoy-monarhii/ Описание герба Вьетнамской Империи]
| ||||||||||||||||||||
| ||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Вьетнамская империя
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.
Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».
