Оркестр пекинской оперы
Оркестр пекинской оперы, Вэньучан (кит. трад. 文武場, упр. 文武场, пиньинь: Wénwǔ Cháng), сопровождает выступление артистов в пекинской опере. Аккомпанирует пению струнная и духовая часть оркестра; сцены битв, пантомиму и акробатику сопровождают ударные инструменты[1][2].
Содержание
Состав
Оркестр пекинской оперы состоит из двух групп музыкантов: вэньчан (от кит. 文场 — гражданская сцена) и учан (от кит. 武场 — военная сцена). Вэньчан формируют струнные и духовые музыкальные инструменты, он играет во время исполнения вокальных партий. Учан формируют ударные музыкальные инструменты, он играет во время исполнения сцен пантомимы, битв и акробатики[3].
Вэньчан
Тремя главными музыкальными инструментами пекинской оперы называют цзинху, цзинэрху и юэцинь. Также используется понятие четырёх главных музыкальных инструментов, когда к уже названным добавляется маленький саньсянь (кит. 小三弦)[4]. При этом цзинэрху был впервые добавлен в оркестр в 1920-е годы, благодаря актёрским экспериментам Мэй Ланьфана, и используется только как аккомпанемент для ролей амплуа дань и молодой шэн[2]. Также в число струнных инструментов оркестра могут входить пипа[1] и жуань[5].
Помимо струнных, вэньчан формируют и духовые инструменты: сона, шэн[4], сяо, дицзы[5].
Руководит вэньчаном скрипач — циньши[3].
Учан
Учан возглавляет барабанщик сыгу, он же дирижирует и всем оркестром, задавая темп и подавая сигналы к переходу от одной части произведения к другой. Сыгу одновременно играет на барабане даньпигу и трещётках бань. Помимо инструментов сыгу, в учан входят маленький гонг сяоло (кит. 小锣), большой гонг дало (кит. 大锣) и пара цимбал наобо[6]. Также среди ударных инструментов оркестра могут быть барабаны тангу и датангу (большой тангу), различных размеров цимбалы бо и гонги ло (кит. 锣), колокольчики пэнлин (кит. 碰铃) и деревянная коробочка банцзы (кит. 梆子)[5].
История
Пекинская опера происходит из сельской местности и начиналась как ярмарочные выступления, что отражается и по сей день в сильной роли ударных музыкальных инструментов в оркестре. Изначально оркестр сидел перед расположенным над сценой занавесом шоуцзю, однако в середине XX века он переместился вбок сцены и зачастую оказывается скрыт от публики[1].
В годы культурной революции в оркестр временно включались западные музыкальные инструменты, в том числе струнные, гобой, труба, валторна, литавры[2].
В 1980-е и 1990-е годы также временно в оркестр могли включаться литавры, контрабас и электрическое фортепиано[2].
Напишите отзыв о статье "Оркестр пекинской оперы"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Сюй Чэнбэй. [books.google.ru/books?id=VBQ6FTHKiZUC Пекинская опера] = 中国京剧俄 / пер. Сан Хуа, Хэ Жу. — Межконтинентальное издательство Китая, 2003. — С. 60—62. — 138 с. — (Духовная культура Китая). — ISBN 9787508503387.
- ↑ 1 2 3 4 Nancy Guy. [www.oxfordmusiconline.com/subscriber/article/grove/music/51764 Beijing opera] (англ.). Grove Music Online. Проверено 17 мая 2016.
- ↑ 1 2 Жуань Юнчэнь. [dlib.rsl.ru/loader/view/01005061045?get=pdf Пекинская опера как синтетическое сценическое действо]. Российская государственная библиотека (2013). Проверено 17 мая 2016.
- ↑ 1 2 Laikwan Pang, Paul Clark, Tsan-Huang Tsai. [books.google.ru/books?id=_WJ8CwAAQBAJ Listening to China’s Cultural Revolution: Music, Politics, and Cultural Continuities]. — Springer, 2016. — P. 22—25. — 280 p. — ISBN 9781137463579.
- ↑ 1 2 3 Elizabeth Wichmann. [books.google.ru/books?id=7Ok0dxV9K10C Listening to Theatre: The Aural Dimension of Beijing Opera]. — University of Hawaii Press, 1991. — P. 225. — 342 p. — ISBN 9780824812218.
- ↑ Nancy Guy. [books.google.ru/books?id=pg6PNBHw6z4C Peking Opera and Politics in Taiwan]. — University of Illinois Press, 2005. — P. 169—171. — 230 p. — ISBN 9780252029738.
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Оркестр пекинской оперы
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.
Засыпая, он думал все о том же, о чем он думал все ото время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней.
«Любовь? Что такое любовь? – думал он. – Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все, что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть бог, и умереть – значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику». Мысли эти показались ему утешительны. Но это были только мысли. Чего то недоставало в них, что то было односторонне личное, умственное – не было очевидности. И было то же беспокойство и неясность. Он заснул.
Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем то ненужном. Они сбираются ехать куда то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно неловко подползает к двери, это что то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что то не человеческое – смерть – ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия – запереть уже нельзя – хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
«Да, это была смерть. Я умер – я проснулся. Да, смерть – пробуждение!» – вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна – пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения.
Ничего не было страшного и резкого в этом, относительно медленном, пробуждении.
Последние дни и часы его прошли обыкновенно и просто. И княжна Марья и Наташа, не отходившие от него, чувствовали это. Они не плакали, не содрогались и последнее время, сами чувствуя это, ходили уже не за ним (его уже не было, он ушел от них), а за самым близким воспоминанием о нем – за его телом. Чувства обеих были так сильны, что на них не действовала внешняя, страшная сторона смерти, и они не находили нужным растравлять свое горе. Они не плакали ни при нем, ни без него, но и никогда не говорили про него между собой. Они чувствовали, что не могли выразить словами того, что они понимали.
