Александр Вюртембергский (1771—1833)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вюртембергский А.»)
Перейти к: навигация, поиск
Александр Фридрих Вюртембергский
нем. Alexander Friedrich Karl von Württemberg

Портрет Александра Вюртембергского
работы[1] Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения

24 апреля 1771(1771-04-24)

Место рождения

Мёмпельгард (ныне — Монбельяр, Франция)

Дата смерти

4 апреля 1833(1833-04-04) (61 год)

Место смерти

Гота (ныне — Тюрингия, Германия)

Принадлежность

Королевство Вюртемберг Королевство Вюртемберг
Неаполитанское королевство Неаполитанское королевство
Священная Римская империя Священная Римская империя
Российская империя Российская империя

Годы службы

1791—1833

Звание

Генерал от кавалерии

Сражения/войны

Война первой коалиции,
Война второй коалиции,
Отечественная война 1812 года,
Война шестой коалиции

Награды и премии

Герцог Алекса́ндр Фри́дрих Карл Вюртембе́ргский (нем. Alexander Friedrich Karl von Württemberg, 24 апреля 1771, Мёмпельгард — 4 апреля 1833, Гота) — участник революционных и наполеоновских войн, австрийский и российский генерал от кавалерии, военный губернатор Белоруссии, член Государственного совета. Родной брат императрицы Марии Фёдоровны, дядя Александра I и Николая I.





Биография

Родился в Мёмпельгарде (ныне — Монбельяр во французском департаменте Ду региона Франш-Конте). Сын Фридриха Евгения (позже — правящего герцога Вюртембергского) и Фридерики Доротеи Софии Бранденбург-Шведтской, брат короля Вюртемберга Фридриха I.

С рождения записан в вюртембергскую армию. В 11-летнем возрасте, 29 июня 1782 получил от Екатерины II чин бригадира русской армии. В 1791 поступил на неаполитанскую службу и был произведён в генерал-майоры. В 1793 перешёл на службу в австрийскую армию в чине полковника, служил в 7-м драгунском полку принца Вальдека. 13 января 1796 получил чин генерал-майора, 17 июля 1798 — фельдмаршал-лейтенанта, 12 апреля 1800 произведён в генералы от кавалерии. В 17941801 — участник войн против Франции, сражался при Альтхаузене, Острахе и Цюрихе, особо отличился при Штокахе, где разбил генерала Вандама.

По рекомендации А. В. Суворова принят 7 мая 1800 на российскую службу в чине генерал-лейтенанта и назначен шефом кирасирского своего имени полка (с 20 июля 1801 — Рижский драгунский полк). Получил во владение обширные угодья, включая усадьбу Грюнхоф. В генералы от кавалерии произведён 24 августа 1800, однако никаких должностей не занимал, числясь лишь шефом полка. 3 апреля 1811 был назначен белорусским военным губернатором, а также Витебским и Могилевским губернатором.

В Отечественной войне 1812 состоял при штабе 1-й Западной армии, принимал участие в сражениях при Витебске и Смоленске. Во время сражения при Бородине был назначен Кутузовым на место раненого Багратиона, но вскоре приказ был отменён и командование 2-й армией принял Д. С. Дохтуров, при котором герцог оставался до конца сражения. В Тарутинском лагере примкнул к генеральской оппозиции, критиковавшей действия Кутузова. В бою под Тарутиным батарея герцога помогла войскам одержать победу. Затем участвовал в боях под Малоярославцем, Вязьмой и Красным. За Бородино был награждён золотой шпагой с алмазами «За Храбрость», а за Тарутино орденом Св. Георгия 3-го кл. 23 декабря 1812.

11 апреля 1813 назначен командовать осадным корпусом, блокировавшим Данциг, гарнизон которого был вдвое сильнее осаждавших войск. С успехом отражая вылазки осаждённых, герцог нанёс сильное поражение генералу Раппу, вышедшему из крепости с 15 тыс. человек. Взяв затем последовательно ряд неприятельских укреплений, повёл правильную осаду крепости и принудил её к сдаче. За взятие Данцига и пленение корпуса генерала Раппа награждён 19 августа 1813 орденом Св. Георгия 2-го кл. и золотой шпагой, украшенной бриллиантами и лавровыми ветвями, с надписью: «За покорение Данцига». Участвовавшее в осаде Санкт-Петербургское ополчение поднесло герцогу золотую медаль с надписью: «Его королевскому высочеству герцогу Александру Виртембергскому, благодетельному своему начальнику, признательное Санкт-Петербургское ополчение».

В 1814 вновь белорусский военный губернатор, 5 февраля 1818 назначен шефом Рижского драгунского полка. 2 августа 1822 был назначен начальником главного управления путей сообщения. Реорганизовал управление Корпусом инженеров путей сообщения, основал в Петербурге Училище гражданских инженеров. Под его надзором были реконструированы Вышневолоцкая, Мариинская, Тихвинская, Огинская и Березинская водные системы, изыскивались средства для уничтожения порогов на Днепре, были продолжены работы по устройству шоссе между обеими столицами и начато строительство шоссе от Петербурга через Динабург на Ковно. Было предпринято сооружение значительного числа мостов, в том числе в Петербурге (Троицкий и 5 цепных). Из числа запланированных герцогом новых каналов в его управление были окончены два: Августовский и канал его имени, соединивший Сухону, приток Северной Двины, с Шексной, входящей в состав Мариинской системы.

23 августа 1828 —

за успешное построение канала в окрестностях города Кирилова между Кубенским озером и рекою Шексною, чем учреждено постоянное внутренними водами сообщение между Санкт-Петербургом и Архангельском, дабы навсегда сохранить память трудов на пользу Государства
повелено называть оный канал «каналом герцога Александра Виртембергского».

Входил в состав Комитета министров, 5 декабря 1826 был назначен членом Государственного совета.

Был членом Петербургской Академии наук, Московского общества испытателей природы, Петербургского Минералогического общества и т. д.

1 января 1826 назначен шефом Екатеринославского кирасирского полка, 25 июня 1827 — снова Рижского драгунского полка, коему повелено было именоваться драгунским Его Королевского Высочества Герцога Александра Виртембергского полком.

Умер 4 июля 1833 года в тюрингском городе Готе и похоронен в княжеской усыпальнице во дворце Фриденштайн.

Награды

Семья

С 17 ноября 1798 года Александр был женат на Антуанетте Саксен-Кобург-Заальфельдской (17791824), дочери Франца Фридриха, герцога Саксен-Кобург-Заальфельдского. Дети:

Напишите отзыв о статье "Александр Вюртембергский (1771—1833)"

Примечания

  1. Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись. Каталог / под ред. В. Ф. Левинсона-Лессинга; ред. А. Е. Кроль, К. М. Семенова. — 2-е издание, переработанное и дополненное. — Л.: Искусство, 1981. — Т. 2. — С. 252, кат.№ 7812. — 360 с.

Ссылки

Отрывок, характеризующий Александр Вюртембергский (1771—1833)

– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..
Граф стоял у окна и, не поворачивая лица, слушал слова Наташи. Вдруг он засопел носом и приблизил свое лицо к окну.
Графиня взглянула на дочь, увидала ее пристыженное за мать лицо, увидала ее волнение, поняла, отчего муж теперь не оглядывался на нее, и с растерянным видом оглянулась вокруг себя.
– Ах, да делайте, как хотите! Разве я мешаю кому нибудь! – сказала она, еще не вдруг сдаваясь.
– Маменька, голубушка, простите меня!
Но графиня оттолкнула дочь и подошла к графу.
– Mon cher, ты распорядись, как надо… Я ведь не знаю этого, – сказала она, виновато опуская глаза.
– Яйца… яйца курицу учат… – сквозь счастливые слезы проговорил граф и обнял жену, которая рада была скрыть на его груди свое пристыженное лицо.
– Папенька, маменька! Можно распорядиться? Можно?.. – спрашивала Наташа. – Мы все таки возьмем все самое нужное… – говорила Наташа.
Граф утвердительно кивнул ей головой, и Наташа тем быстрым бегом, которым она бегивала в горелки, побежала по зале в переднюю и по лестнице на двор.
Люди собрались около Наташи и до тех пор не могли поверить тому странному приказанию, которое она передавала, пока сам граф именем своей жены не подтвердил приказания о том, чтобы отдавать все подводы под раненых, а сундуки сносить в кладовые. Поняв приказание, люди с радостью и хлопотливостью принялись за новое дело. Прислуге теперь это не только не казалось странным, но, напротив, казалось, что это не могло быть иначе, точно так же, как за четверть часа перед этим никому не только не казалось странным, что оставляют раненых, а берут вещи, но казалось, что не могло быть иначе.
Все домашние, как бы выплачивая за то, что они раньше не взялись за это, принялись с хлопотливостью за новое дело размещения раненых. Раненые повыползли из своих комнат и с радостными бледными лицами окружили подводы. В соседних домах тоже разнесся слух, что есть подводы, и на двор к Ростовым стали приходить раненые из других домов. Многие из раненых просили не снимать вещей и только посадить их сверху. Но раз начавшееся дело свалки вещей уже не могло остановиться. Было все равно, оставлять все или половину. На дворе лежали неубранные сундуки с посудой, с бронзой, с картинами, зеркалами, которые так старательно укладывали в прошлую ночь, и всё искали и находили возможность сложить то и то и отдать еще и еще подводы.
– Четверых еще можно взять, – говорил управляющий, – я свою повозку отдаю, а то куда же их?
– Да отдайте мою гардеробную, – говорила графиня. – Дуняша со мной сядет в карету.
Отдали еще и гардеробную повозку и отправили ее за ранеными через два дома. Все домашние и прислуга были весело оживлены. Наташа находилась в восторженно счастливом оживлении, которого она давно не испытывала.
– Куда же его привязать? – говорили люди, прилаживая сундук к узкой запятке кареты, – надо хоть одну подводу оставить.
– Да с чем он? – спрашивала Наташа.
– С книгами графскими.
– Оставьте. Васильич уберет. Это не нужно.
В бричке все было полно людей; сомневались о том, куда сядет Петр Ильич.
– Он на козлы. Ведь ты на козлы, Петя? – кричала Наташа.
Соня не переставая хлопотала тоже; но цель хлопот ее была противоположна цели Наташи. Она убирала те вещи, которые должны были остаться; записывала их, по желанию графини, и старалась захватить с собой как можно больше.


Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.
Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.