Ершова, Варвара Сергеевна

Варвара Сергеевна Ершова
Имя при рождении:	Варвара Сергеевна Вяземская
Дата рождения:	1815(1815)
Дата смерти:	1907(1907)
Отец:	князь Сергей Сергеевич Вяземский
Мать:	Елизавета Ростиславовна Татищева
Супруг:	Иван Иванович Ершов
Награды и премии:

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Варвара Сергеевна Ершова (урождённая княжна Вяземская; 1815—1907) — русская благотворительница из рода Вяземских, хозяйка подмосковной усадьбы Воробьёво, кавалерственная дама ордена Святой Екатерины (15 мая 1893).

Биография

Княжна Варвара Сергеевна родилась в семье генерал-майора князя Сергея Сергеевича Вяземского (1777—1847) и Елизаветы Ростиславовны Татищевой (1788—1860). Сергей Сергеевич был сыном действительного тайного советника и сенатора Сергея Ивановича Вяземского, владевшего усадьбой Пущино-на-Наре, и Анны Федотовны Каменской, сестры фельдмаршала М. Каменского. «Он был живой и весёлый, из себя видный и красивый мужчина, разговорчивый и любезный и большой шутник, когда был помоложе, и не последней руки любезник.» Елизавета Ростиславовна по линии отца, Ростислава Евграфовича, была правнучкой историка Василия Татищева. В семье родилось семеро детей, однако четверо (Михаил, Елизавета, Анимаиса, Надежда) скончались в детстве. У Варвары было два старших брата: Александр (1806—1867) и Николай (1815—1881). Свою единственную дочь Елизавета Ростиславовна «сама кормила, холила и растила.»

Около 1835 года Варвара Сергеевна была принята фрейлиной к императорскому двору за заслуги матери, которая «была начальницей Дома трудолюбия в Москве, который привела в хороший порядок, то своею службой выслужила дочери и фрейлинский вензель.»

25 апреля 1837 года в Москве в церкви Григория Богослова на Большой Дмитровке княжна Варвара Сергеевна вышла замуж за Ивана Ивановича Ершова (1806—1864), сына генерал-лейтенанта Ивана Захаровича Ершова и Евдокии Семёновны Жигулиной. В 1838 году Ершов подал прошение на годовой отпуск с выездом за границу для лечения, откуда супруги вернулись только осенью 1839 года, имея двух детей.

Вернувшись из-за границы, Ершовы поселились в Москве в доме Татищевых на Петровке, который им уступила Елизавета Ростиславовна. Зимой семья жила в городе, а на лето уезжала в своё подмосковное имение Воробьёво, входившее в число земель в Подольском уезде, полученных Варварой Сергеевной в приданое. В 1850-х годах Ершовы продали дом на Петровке купцу Катуару и почти постоянно жили в деревне, где с 1847 года Иван Иванович неоднократно избирался подольским уездным предводителем дворянства. Варвара Сергеевна посвящала себя детям, заботе об имении и благотворительности. Вместе с матерью она с юности состояла в нескольких попечительных комитетах. Варвара Сергеевна была членом Совета Московского благотворительного общества и попечительницей Симоновской школы этого общества. За свою деятельность она была награждена орденом Святой Екатерины малого креста (1893), а также медалью «В память царствования императора Александра III» и юбилейным знаком «В память исполнения 2 мая 1897 года 100 лет существования Ведомства учреждений Императрицы Марии». В 1876 году в усадьбе была открыта школа, содержавшаяся на деньги Ершовых. Учебный класс находился в одном из помещений имения, а попечительницей школы стала Вера Ивановна Ершова, продолжившая традиции матери и бабушки. Летом в Воробьево съезжались многочисленные родственники и друзья семьи. Граф С. Д. Шереметев, посетивший в июне 1886 года В. И. Ершова, вспоминал: «Проехали верст десять и показался Воробьевский дом, окруженный рощами на берегу реки Рожая. Дом на горе, каменный с двумя флигелями, соединенными крутой галереею, обделанной наглухо. В доме живут: мать Ершова, 70-ти летняя старуха, урожденная княгиня Вяземская с незамужней дочерью и со старшей замужней дочерью Хитровой, у которой сын студент Казанского университета и дочь невеста.» В 1885—1886 годах в соседнем имении Меньшово работал известный художник Василий Дмитриевич Поленов, который вскоре подружился с семьёй Ершовых. Он сам, члены его семьи и друзья неоднократно бывали в Воробьево. Один из них писал: «…Максимов написал картину, называется: „Все в прошлом“. Старушка-помещица сидит и мечтает у крыльца балкона в старом кресле. (Немножко похожа на Варвару Сергеевну)».

Варвара Сергеевна пользовалась уважением среди своих родственников. С. А. Зернова вспоминала о дальней родственнице Ершовых Марии Ивановне Веригиной (матери С. К. Веригина), которая «на первый день Рождества и Пасхи делала всего два визита со своими детьми: к своей 80-летней тётке, председательнице благотворительного общества, фрейлине Варваре Сергеевне Ершовой и к моей матери»

Варвара Сергеевна Ершова скончалась в 1907 году.

Дети

• Михаил
• Ольга
• Мария (1841—1909) — крестница в. кн. Александра Николаевича, в 1863 году вышла замуж за казанского вице-губернатора Константина Никаноровича Хитрово (1828—1890), сына Никанора Никаноровича Хитрово и Екатерины Николаевны Лопухиной;
• Владимир (1844—1899) — с 1877 года женат на Елене Михайловне Леонтьевой (1854—1923), дочери шталмейстера Михаила Ивановича Леонтьева и сестре М. М. Леонтьева;
• Вера (1849—1910) — не замужем;
• Сергей (1856—1869)

Ссылки

• [www.dnplopatino.ru/wp-content/uploads/2013/04/%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D1%8F-%D1%83%D1%81%D0%B0%D0%B4%D1%8C%D0%B1%D1%8B-%D0%92%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B1%D1%8C%D0%B5%D0%B2%D0%BE.pdf А. Дудин «История усадьбы Воробьёво»]

Отрывок, характеризующий Ершова, Варвара Сергеевна

Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.