Вяземская, Вера Фёдоровна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вяземская Вера Фёдоровна»)
Перейти к: навигация, поиск
Вера Фёдоровна Вяземская
Художник В. Ф. Бинеман, 1820-е гг.
Имя при рождении:

Гагарина

Дата рождения:

6 сентября 1790(1790-09-06)

Место рождения:

Яссы

Дата смерти:

8 июля 1886(1886-07-08) (95 лет)

Место смерти:

Баден-Баден

Отец:

Фёдор Сергеевич Гагарин
(1757-1794)

Мать:

Прасковья Юрьевна Трубецкая (1762-1848)

Супруг:

Пётр Андреевич Вяземский (1792-1878)

Дети:

5 сыновей и 3 дочери

Княгиня Вера Фёдоровна Вяземская, урождённая княжна Гагарина (6 сентября 1790 — 8 июля 1886) — жена П. А. Вяземского, конфидентка и корреспондентка А. С. Пушкина[1].





Биография

Старшая дочь генерал-майора Фёдора Сергеевича Гагарина и Прасковьи Юрьевны, урождённой княжны Трубецкой, во 2-м браке Кологривовой. Родилась в Яссах, куда, во время турецкого похода, последовала за мужем её мать. В 1794 году князь Гагарин был убит во время мятежа в Baршаве. Вера Фёдоровна получила воспитание под нежным попечением матери в Москве, куда Прасковья Юрьевна переселилась с малолетними детьми после смерти мужа. Вигель писал о Вере Фёдоровне[2] :

Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась... Небольшой рост, маленький нос, огненный, пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица и грациозная непринужденность движений долго молодили её. Смелое обхождение в ней казалось не наглостью, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот её в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор её.

В сентябре 1811 года в свете было объявлено о помолвке княжны Веры Гагариной с Петром Андреевичем Вяземским, а 18 октября 1811 года состоялась свадьба. Об их женитьбе сохранилось предание, записанное П. И. Бартеневым:

В августе 1811 года у Прасковьи Юрьевны Кологривовой… собиралось молодое общество, и однажды одна из девиц бросила в пруд башмачок, а молодые люди, и в числе их князь Петр Андреевич, кинулись вылавливать из пруда кинутый башмачок. Князь Вяземский захлебнулся в пруду, а когда его вытащили, уже не в силах был возвратиться к себе домой… а должен был лечь в постель в доме Кологривова. За ним, разумеется, ухаживали, и всех усерднее княжна Вера. Это продолжалось несколько времени и разнеслось между знакомыми. Кологривов объявил настойчиво, что для прекращения сплетен невольный их гость должен жениться на княжне Вере. Свадьба состоялась… причем князь венчался сидя в кресле…

Супруги жили дружно, несмотря на многочисленные увлечения Петра Андреевича. Поэт посвятил жене несколько стихотворений, самое известное из которых — «К подруге» (1812). Имя Веры Фёдоровны неразрывно связано с литературным кругом, группировавшимся вокруг её мужа. Она была другом Жуковского и находилась в родственной связи с семейством Карамзиных.

Дружба с поэтом

В 1824 году в Одессе княгиня Вера познакомилась с А. С. Пушкиным. Между ними довольно быстро установились дружеские и доверительные отношения, сохранившиеся до конца жизни поэта, полушутливо Вяземская называла его «приёмным сыном». Письма княгини Веры к мужу из Одессы — один из источников сведений о Пушкине в период его южной ссылки. О поэте она писала:

...я считаю его хорошим, но озлобленным своими несчастьями; он относится ко мне дружественно, и я этим тронута; он приходит ко мне даже когда скверная погода, несмотря на то что, по-видимому, скучает у меня, и я нахожу, что это очень хорошо с его стороны. Вообще он с доверием говорит со мной о своих неприятностях и страстях.
С Вяземской поэт делился своими тайными планами бегства за границу, и она обещала ему в этом деле свою помощь. Известны шесть писем Пушкина к Вере Фёдоровне, он называл её «доброй и милой бабой», «княгиней-лебедушкой». В апреле 1830 года Пушкин писал ей[3] :
Моя женитьба на Натали… решена, а Вас, божественная княгиня, прошу быть моей посаженной матерью.
Его пожелание не сбылось: Вяземская заболела и не смогла присутствовать на свадьбе. После дуэли Пушкина с Дантесом княгиня Вера находилась в квартире умирающего поэта. После его смерти написала в Москву письмо, предназначенное для распространения в обществе, с рассказом о преддуэльных событиях и последних днях поэта[4][K 1].

Бартенев в разные годы (вероятно, с 1860-х по 1880-е) записывал рассказы супругов Вяземских о Пушкине. Вера Фёдоровна передала ему утверждение Идалии Полетики о том, что у Пушкина якобы был роман со свояченицей Александрой[5].

Последние годы

Последние двадцать лет жизни Вяземские жили в основном за границей. Уход за мужем, переписывание его рукописей были непрестанным занятием Веры Фёдоровны. Граф С. Д. Шереметев, муж её внучки, вспоминал[6]:

В своей неизменной, хотя и странствующей обстановке, среди мягких старомодных кресел, с неизбежным столиком для вышивания и с клубками шерсти, с шитыми занавесами, с опахалом или подушками, с памятною всем тростью в руках и в старомодном чепце, который она охотно снимала среди оживленного разговора, полная юношеского пыла, неподдельной веселости и остроумия, с своею чистою, старомосковскою русскою речью, с выходками и вспышками резвого и нестареющего ума, — княгиня Вера Фёдоровна была цельным типом старого Московского допожарного общества. Она кипятилась и негодовала, в то же время заливалась своим заразительным хохотом, следя за всем и живя в постоянном и разнообразном общении со множеством лиц; она принимала у себя запросто августейших посетителей разных стран с одинаковою непринужденностью и своеобразной простотою, не чуждою глубокого знания человеческих слабостей и придворного быта, и всех очаровывала блеском своего свежего, неувядаемого ума.
Последние годы Вяземская провела в Баден-Бадене. Зять её, граф Валуев, называл её львицей Бадена. В 1878 году Вера Фёдоровна овдовела, не имея сил, чтобы перебраться на житьё в Россию, она приехала на железную дорогу, увозившую в Петербург тело князя, и приказала поставить в вагон гроб с останками их дочери Надежды, скончавшейся в 1840 году в Баден-Бадене. Там же Вяземскую навещал престарелый император Вильгельм, которого она принимала уже лежа.

Вера Федоровна Вяземская скончалась в возрасте 95 лет в Баден-Бадене — городе, в котором за 8 лет до неё умер муж, за 14 лет — внук, а за 46 лет — дочь. Похоронили её в Петербурге на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры рядом с могилой мужа.

Дети

Вера Фёдоровна родила восьмерых детей, но большинство из них умерли в очень раннем возрасте, родителей пережил лишь сын Павел.

  • Андрей Петрович (1812—1814)
  • Мария Петровна (1813—1849), с 1836 года была первой женой П.А.Валуева (1815—1890), впоследствии графа и министра внутренних дел; умерла от холеры. По воспоминаниям князя А.М.Мещерского «она была замечательно миловидна, свежа, стройна и умственно развита, её портил только курносый носик, полученный ею по наследству от отца. Вследствие этого недостатка, в свете, где она считалась в числе львиц, её прозвали миловидной дурнушкой... Я не менее других её поклонников находился под влиянием её оригинальной красоты и чарующих голубых глаз»[7]. По свидетельству А.О.Смирновой, П.А.Валуев «имел церемониймейстерские приемы, жил игрой, потому что ни жена, ни он не имели состояния»[8].
  • Дмитрий Петрович (1814—1817)
  • Прасковья Петровна (21.2.1817—11.3.1835), умерла от чахотки, была похоронена на Римском некатолическом кладбище. Пушкин писал жене в конце июля 1834 года[9]: «Княгиня едит в чужие края, дочь её больна не на шутку: бояться чахотки. Дай бог, чтоб юг ей помог. Сегодня видел во сне, что она умерла, и проснулся в ужасе». Гоголь во время пребывания в Риме бывал на могиле княжны Вяземской и трогательно писал об этом её отцу. Волконская З. А. посвятила князю Вяземскому стихотворение на смерть его дочери.
  • Николай Петрович (30.4.1818—9.1.1825)
  • Павел Петрович (1820—1888), камергер, сенатор, историк и литератор; с 1848 года был женат на вдове Марии Аркадьевне Бек, урождённой Столыпиной (1819—1889).
  • Надежда Петровна (1822—1840), умерла от туберкулёза в Баден-Бадене.
  • Пётр Петрович (28.3.1823—18.04.1826)

Напишите отзыв о статье "Вяземская, Вера Фёдоровна"

Комментарии

  1. Письмо датируется предположительно первыми числами февраля 1837 года. Перевод с французского черновика опубликован Н. Ф. Бельчиковым в № 12 «Нового мира» за 1931 год. Исследователи предполагают, что письмо было адресовано или Екатерине Николаевне Орловой, или сестре Вяземской Надежде Фёдоровне Четвертинской.

Примечания

  1. Об отношениях Пушкина с княгиней Верой см. комментарий В. В. Набокова к знаменитой строфе «Я помню море пред грозою…»
  2. Вигель Ф. Ф. Записки: В 2 кн. — М.: Захаров, 2003.
  3. [pushkin.niv.ru/pushkin/pisma/314.htm Письма Пушкина.]
  4. Абрамович С. [feb-web.ru/feb/pushkin/serial/isd/isd-169-.htm Письма П. А. Вяземского о гибели Пушкина // Сайт «ФЕБ. Русская литература и фольклор».]. Проверено 14 мая 2012. [www.webcitation.org/6AqJIjopL Архивировано из первоисточника 21 сентября 2012].
  5. Ободовская И., Дементьев М. После смерти Пушкина: Неизвестные письма / Ред. и авт. вступит. статьи Д. Д. Благой. — М.: Советская Россия, 1980. — С. 188, 193, 195. — 384 с.
  6. Мемуары графа С. Д. Шереметева , В 3 т. - М, 2005.
  7. Воспоминания князя А.В.Мещерского.-М.,1901.
  8. Смирнова А. О. Записки, дневник, воспоминания, 2003.
  9. А.С.Пушкин. Собрание сочинений А.С. Пушкина в десяти томах. Т.10. Письма 1831-1837 — Л.: Наука,1978.

Литература

  • [feb-web.ru/feb/pushkin/critics/lit/lit-803-.htm Пушкин в письмах П. А. Вяземского к жене (1830—1838): Отрывки из писем] // А. С. Пушкин: Исследования и материалы / Публикация, предисловие и комментарии В. Нечаевой. — М.: Журнально-газетное объединение, 1934. — С. 803—812. — (Лит. наследство; Т. 16—18).
  • Вяземская // Путеводитель по Пушкину. — М.; Л.: Гос. изд-во худож. лит., 1931. — С. 87. (Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 6 т. — М.; Л.: Гос. изд-во худож. лит., 1930—1931. — Т. 6, кн. 12. — Прил. к журн. Красная Нива на 1931 г.).
  • П. А. и В. Ф. ВЯЗЕМСКИЕ // Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И., Иезуитова Р. В., Левкович Я. Л. Комментарии // Пушкин в воспоминаниях современников. — 3-е изд., доп. — СПб.: Академический проект, 1998. — Т. 1—2. Т. 2. — 1998. — С. 449—617.
  • Ободовская И., Дементьев М. После смерти Пушкина: Неизвестные письма / Ред. и авт. вступит. статьи Д. Д. Благой. — М.: Советская Россия, 1980. — С. 349. — 384 с.

Ссылки

  • [www.nasledie-rus.ru/podshivka/8216.php О. Видова. Миф: отношения А. С. Пушкина с Е. К. Воронцовой и Реальность: А. С. Пушкин и В. Ф. Вяземская]. Наше наследие. Проверено 15 мая 2012.

Отрывок, характеризующий Вяземская, Вера Фёдоровна

– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.