Вяземский, Николай Григорьевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Вяземский Николай Григорьевич»)
Перейти к: навигация, поиск

Князь Николай Григорьевич Вяземский (3 января 17692 декабря 1846) — действительный тайный советник, сенатор, писатель из младшей ветви рода князей Вяземских.

Сын статского советника князя Григория Ивановича Вяземского (ум. 1805) от второго его брака с Беклемишевой. Старшей сестрой Вяземского была бывшая фрейлина Екатерины II, старица Евфросиния (ум.1855). Младшая сестра — княжна Мария Григорьевна (1772—1865), сначала была замужем за князем А. Н. Голицыным, затем, при жизни первого супруга, вышла за графа Л. К. Разумовского.

Получил домашнее воспитание. С целью совершенствования образования был отправлен в Германию, где слушал лекции в Гёттингенском университете, был знаком с Бюргером, Лихтенбергом и Кестнером. В январе 1795 года был назначен камергером к великой княгине Анне Фёдоровне. Находясь при дворе, имел столкновения с императором Павлом I и Александром I, из-за чего предпочел удалиться из Петербурга.

С 1805 по 1811 года, был сенатором восьмого апелляционного департамента Сената. В 1812 году во исполнение приказа императора о формировании дворянских ополчений в Калуге, возглавил мосальское ополчение, где имел усадьбу Жуково[1]. С 1813—1815 года и с 1818—1824 года состоял калужским предводителем дворянства, но постоянно жил в Москве в великолепном доме Разумовских на ул. Тверской, д. 21, который получил в подарок от сестры в 1818 году.

Князь Вяземский увлекался литературой, по свидетельству И. М. Снегирева, он написал в 1825 году историко-политический роман «Странствования моего дяди». Был знаком со многими литераторами, Карамзиным, Бестужевым-Марлинским, Гоголем и другими. По воспоминаниям современников, внешне был очень хорош собой[2]:

Имя князя Н. Г. Вяземского я упоминаю здесь, чтобы его не смешивали с именем поэта П. А. Вяземского. Оба они были люди высокого роста и достигли глубокой старости, но поэт не отличался такими изящными и благородными чертами лица, как его кузен, бывший даже под старость замечательно красивым мужчиной. Дети походили на него красотой: княгиня Голицына лицом была вылитый отец. Старый князь был ходячей хроникой, его воспоминания заходили далеко в область прошлого столетия.

Князь Вяземский умер в Москве в чине действительного тайного советника в 1846 году и похоронен в Донском монастыре.

Княгиня Екатерина Вяземская, 1-я жена.
Княгиня Анна Голицына, дочь


Семья

Был женат два раза и имел семь дочерей и двух сыновей:

  1. жена Екатерина Васильевна Васильчикова (1773/1774—1816), дочь камергера В. С. Васильчикова от брака его с графиней А. К. Разумовской; внучка гетмана К. Г. Разумовского. В браке имела троих дочерей. После смерти матери они жили в доме тётки княгини М. В. Кочубей.
  2. жена Софья Егоровна Беринг, урожденная Панина (179.—1858), в первом браке была за подполковником артиллерии Александром Петровичем Берингом (ум. 1820) и имела пятерых детей[3], овдовев, в 1822 году вышла за князя Вяземского, которому родила еще шестерых детей. Из них:
    • Григорий Николаевич (1823—1882), полковник, композитор, автор оперы «Княгиня Острожская». В молодости обрел печальную славу участием в кровавой дуэли из-за нежелания жениться на Софьи Бахметевой. Дуэль состоялась в 1847 году в Петровском-Разумовском, где брат Бахметевой, Юрий, был убит. В 1848 году Вяземский женился на красавице графине Прасковье Петровне Толстой (1822—1867), но брак их не был счастливым.
    • Екатерина Николаевна (1824—1840)
    • Лев Николаевич (1831—1852)

Напишите отзыв о статье "Вяземский, Николай Григорьевич"

Примечания

  1. Усадьба Н. Г. Вяземского и населенный пункт не сохранились.
  2. Воспоминания Фридриха Боденштедта // Русский Старина. 1887. №5. — С. 433.
  3. Среди детей сын Алексей Беринг (1812—1872), московский обер-полицмейстер; дочь Меропа Беринг (ум. 1880), с 1842 года жена П. П. Новосильцева.

Источники

Отрывок, характеризующий Вяземский, Николай Григорьевич

– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».