Вязёмы (усадьба)

Достопримечательность

Вязёмы (усадьба)

Уса́дьба (Большие) Вязёмы — архитектурно-художественный ансамбль XVI—XIX веков, бывшая царская, боярская и княжеская резиденция. Усадьба расположена в посёлке Большие Вязёмы на берегу реки Вязёмки в Одинцовском районе Московской области, в 30 км от Москвы, на краю нынешнего Можайского шоссе (бывшей Большой Смоленской дороги). Усадьба входит в комплекс Государственного историко-литературного музея-заповедника А. С. Пушкина.

История

Впервые название Вязёмы встречается в документах XVI века. При Иване Грозном Вязёмы были последней станцией перед Москвой по Большой Смоленской дороге. Тогда село называлось Никольское-Вязёмы — видимо, в честь существовавшей здесь деревянной церкви (не сохранилась).

В конце 1584 года село было подарено царём Фёдором I Иоанновичем своему шурину Борису Годунову, который немедленно затеял здесь большое строительство.

В конце XVI века здесь значилась «церковь о пяти верхах и камена плотина у пруда» (так сообщает Пискарёвский летописец) — нынешний Спасо-Преображенский собор. Известно, что храм был освящён в 1600 году — значит, что ко времени освящения он был полностью достроен и расписан. Главный престол был посвящён Троице (сейчас имеет другое посвящение), нижний храм в высоком подклете — в честь Николая Чудотворца, южный придел — в честь Благовещения, а северный — во имя Михаила Архангела. Тогда же была построена звонница псковского типа, нехарактерная для архитектуры этих мест.

Во времена Годунова здесь существовал также его деревянный терем, упомянутая Никольская церковь, торжок (здание ярмарки) и целый Иоанно-Богословский монастырь. Все эти постройки были окружены деревянной стеной с пятью башнями; крепостные стены были защищены специально вырытым рвом, так что весь комплекс построек представлял собой мощную крепость. Ни одно из этих сооружений, кроме грандиозного каменного собора и звонницы, до нашего времени не сохранилось — даже в перестроенном виде. Со стороны речки можно разглядеть сильно оплывшие крепостные валы.

В Смутное время Вязёмы стали загородным дворцом Лжедмитрия I, останавливалась здесь и Марина Мнишек. После воцарения Михаила Фёдоровича Вязёмы в 1618 году были приписаны к дворцовому ведомству.

В 1694 году Пётр I пожаловал усадьбу князю Борису Голицыну, который не считал Вязёмы своим главным имением, отдавая предпочтение Дубровицам.

В XVIII веке рядом с собором выстроен дом причта, который вместе с собором и звонницей был огорожен каменной оградой. Во второй половине XVIII века при правнуке Бориса Алексеевича — Николае Михайловиче Голицыне (1729—1793) — началось строительство дворца и флигелей. Строительство двух флигелей закончилось в начале 1770-х годов, а в 1784 году был достроен дом-дворец. Одновременно с постройкой зданий разбит регулярный парк.

После смерти холостого Николая Михайловича усадьбой владел его кузен князь Борис Владимирович, также холостяк. После его смерти в 1813 году усадьба отошла к его брату, московскому генерал-губернатору Д. В. Голицыну, однако здесь подолгу жил и зять предыдущего владельца, литератор С. П. Шевырев, который занимался каталогизацией огромной усадебной библиотеки. К нему в гости заезжал Н. В. Гоголь.

В 1812 году в усадьбе останавливался М. И. Кутузов, а позднее и Наполеон. В память об этих событиях на территории усадьбы установлен памятный знак. В разное время усадьбу посещали Павел I, Н. М. Пржевальский, В. Я. Брюсов, Л. Н. Толстой. С усадьбой связано имя Александра Сергеевича Пушкина. В нескольких километрах отсюда находилось имение Ганнибалов — Захарово, в котором поэт провёл своё детство. У стены церкви похоронен младший брат А. Пушкина — Николенька, умерший во младенчестве.

Голицыны владели усадьбой до революции, однако, как и другие старые дворянские гнёзда, в пореформенное время она оскудела и едва ли не была заброшена. В 1917 году барский дом стоял в заросшем саду с забитыми окнами. В советское время в усадьбе сменили друг друга свыше десятка учреждений — приют для беспризорных детей, школа парашютистов, танковое училище, институты коневодства, полиграфии и фитопатологии.

В конце 1980-х годов силами местных краеведов, в первую очередь А. И. Виноградова и А. М. Рязанова, началось создание музея, в первое время народного, располагавшегося в бывшем доме причта собора. С 1994 года усадьба Вязёмы и усадьба Захарово образуют Государственный историко-литературный музей-заповедник А. С. Пушкина.

Архитектурный ансамбль усадьбы

• Дом-дворец и флигели (70—80-е годы XVIII века)
• Спасо-Преображенский собор (первоначально церковь Живоначальной Троицы) в Вязёмах (конец XVI века)
• Звонница (конец XVI века)
• Ограда вокруг храмового комплекса
• Домик причта
• Плотина на реке Вязёмке, построенная по указу Бориса Годунова
• Каменный мост через реку Вязёмку (1820-е годы)
• Партер
• Регулярный парк
• Памятник Пушкину
• Памятный знак в честь остановки двух армий в Отечественной войне 1812 года
• Комплекс хозяйственных построек XVIII—XX веков
• Конный двор

Музей Пушкина

В состав музейного комплекса входят дворец и два флигеля времён XVIII века, конный двор с флигелями времён XVII века, хозяйственные постройки, парки, пруды, созданные на протяжении XVI—XIX веков. Всего на территории усадьбы Вязёмы более 20 памятников истории и культуры.

Рядом с музеем находится храм Преображения и звонница времён конца XVI века. В ограде храма похоронен младший брат Пушкина — Николай, умерший в возрасте всего 6-ти лет. Во дворце Голицыных представлена интерьерная экспозиция, которая рассказывает о жизни усадьбы во времена Пушкина. Музей регулярно проводит научные конференции.

Литература

Культурное наследие Российской Федерации, объект № 5010323000

• Новиков В. И. Большие Вязёмы. — М.: Московский рабочий, 1988. — 64, [16] с. — (Памятники Подмосковья). — 60 000 экз. — ISBN 5-239-00056-5.
• Карташёв П. Спасо-Преображенская церковь села Большие Вязёмы. — М., б.г. (2006?)
• Кусов В. С. [rusk.ru/st.php?idar=800649 О древнем вяземском стане, и не только онем] // Московский журнал. — Православное информационное агентство «Русская линия», 1.11.2002.

Ссылки

• [www.museum-gol.ru Государственный историко-литературный музей-заповедник А. С. Пушкина]

Отрывок, характеризующий Вязёмы (усадьба)

– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.