Артёмов, Вячеслав Петрович

Вячеслав Артёмов
Вячеслав Артёмов в 1978, Москва. Фото Дм. Смирнова
Основная информация
Полное имя	Вячеслав Петрович Артёмов
Дата рождения	29 июня 1940(1940-06-29) (83 года)
Место рождения	Москва, РСФСР, СССР
Страна	СССР СССР Россия Россия
Профессии	композитор
Инструменты	фортепиано
Награды

Вячесла́в Петро́вич Артёмов (род. 29 июня 1940, в Москве) — российский композитор.

Готовился стать физиком, но неожиданно поступил на композиторское отделение музыкального училища при Московской консерватории (класс А. И. Пирумова), а затем в Московскую консерваторию, которую закончил в 1968 году по классу композиции Николая Сидельникова и по классу фортепиано Товия Логовинского. Считает себя приверженцем романтической традиции, хотя испытал самые разнообразные влияния: Прокофьева, русского фольклора, Стравинского, традиционной восточной музыки, Мессиана, Скрябина, Вареза. Работает в области симфонической и камерной музыки.

Артёмов предпочитает не называть свою музыку неопределённым словом «современная». Он использует особый термин для обозначения её включённости в традицию — «musica perennis» (мусика пэрэннис — вечная музыка). Эта музыкальная традиция, которая в своём явственном проявлении существует немногим более четырёхсот лет, имеет своим предметом прежде всего остроту переживаний человека, самую потаённую глубину его существования. Внимание В. Артёмова сосредоточено на мире переживаний не ради них самих, но для достижения сверхреального бытия. Как говорит композитор, «музыка — это единственный истинный путь познания смысла существования».

Артёмов считает музыку наукой — концентрацией душевного опыта и — наряду с астрофизикой — одной из двух главнейших фундаментальных наук: астрофизика расширяет горизонт познания Вселенной, музыка раскрывает глубину и силу духа человека, взаимосвязь его с Мировой Душой. Музыка — наивысшее достижение человеческого духа, «посредник между Богом и человеком», «сгусток духовной энергии, призванной пробудить в человеке нравственное сознание» и «музыка — особая наука: космология духа. Она не требует спекуляций и логических описаний. Она несёт озарение, и этот опыт передаётся непосредственно звуками». «Музыка выражает тайну душевной жизни и через неё — тайну вселенского Бытия. Посредством индивидуальной творческой души раскрывается несказанная тайна Творения, тайна Мировой души» («Основание философии музыки»).

Его музыку исполняли дирижёры — Геннадий Рождественский, Дмитрий Китаенко, Мстислав Ростропович, Владимир Федосеев, Тимур Мынбаев, Валентин Кожин, Саулюс Сондецкис, Михаил Плетнёв, Владимир Спиваков, Теодор Курентзис, Фёдор Глущенко, Вирко Балей, пианисты — Станислав Бунин, Дмитрий Алексеев, Андрей Диев, Михаил Мунтян, скрипачи Лиана Исакадзе, Олег Крыса, Татьяна Гринденко, Владислав Иголинский, виолончелисты — Йо-Йо Ма, Александр Рудин, органисты — Олег Янченко, Алексей Семёнов, певицы — Лидия Давыдова, Лариса Пятигорская, Марина Мещерякова, Нелли Ли, Елена Брылёва, Любовь Петрова.

В 1975 году стал одним из музыкантов импровизационного ансамбля «Астрея», в который входили также София Губайдулина и Виктор Суслин.

В 1979 году на VI съезде композиторов в докладе Тихона Хренникова его музыка подверглась критике, и Артёмов попал в так называемую «хренниковскую семёрку» — «чёрный список» 7 отечественных композиторов. Однако, несколько позднее, Хренников пересмотрел своё мнение об Артёмове, заявив, что в своём «Реквиеме» он превзошёл Моцарта и Верди (см. цитаты ниже).

Артёмов участвовал во многих европейских фестивалях с 1979 года. Авторские фестивали: «Фестиваль премьер» (1994, Москва), «Артёмов-фестиваль» (1997, Амстердам). Произведения Артёмова выдвигались на госпремии в России и престижные премии в США. Они вышли на 27 компакт-дисках в США, Англии, Германии и России.

Произведения Артёмова выходили в издательствах «Музыка», «Советский композитор», C.F.Peters (Frankfurt). В Москве выходит собрание сочинений Артёмова в 17 томах (вышло 8 томов).

Артёмов — действительный член Российской академии естественных наук, президент Фонда духовного творчества, член Ассоциации современной музыки, кавалер Ордена Дружбы (2010).

Оба цикла симфоний — Симфония Пути и Звезда исхода написаны в новом значительном, возвышенном и сладостном стиле — stile nuòvo grande, sùblime e soave.

Избранные сочинения

• «Симфония пути», тетралогия — Symphony of the Way, tetralogy:

«Путь к Олимпу», симфония — Way to Olympus, 1978—1984

«„На пороге светлого мира“», симфония — On the Threshold of a Bright World, 1990,2002

«Тихое веянье», симфония — Gentle Emanation, 1991, 2008

«Денница воссияет», симфония — The Morning Star Arises, 1993

• «Реквием» — Requiem, 1985—1988;
• «Звезда исхода» — The Star of Exodus:

In Memoriam, симфония с солирующей скрипкой, 1968, 1984

In Spe, симфония с солирующими скрипкой и виолончелью, 1995—2014

• «Гурийский гимн» — Gurian Hymn, 1986
• «Симфония Элегий» — A Symphony of Elegies, 1977;
• «Гирлянда речитаций» — A Garland of Recitations, 1975—1981
• Tristia I, 1983
• Tristia II, 1997,1998, rev.2011
• «Латинские гимны» — Latin Hymns:

Miserere mei, 2003

Ave, Maria, 1989

Salve Regina, 2003

Ave maris stella, 2003

• Pietà, 1992, 1996
• «Звёздный ветер» — Star Wind, 1981;
• «Гимны внезапных дуновений» — Hymns of Sudden Wafts, 1983
• «Заклинания» — Incantations, 1981
• «Сны при лунном свете» — Moonlight Dreams, 1982
• Мальтийский гимн «Ave, crux alba», 1994, 2012
• Sola Fide (Только верой), балет-реквием, 3 акта, 1985-2015

Цитаты

«Артёмов — выдающийся композитор. Его „Реквием“ поднял русскую музыку на недосягаемую прежде высоту. Благодаря Артёмову мы не только достигли в этом жанре европейского уровня, но и превзошли его наивысшие достижения — „Реквиемы“ Моцарта и Верди.» (Тихон Хренников, 1988)

«Вячеслав Артёмов занимает особое место в русской музыке… В „Заклинаниях“ он воссоздал поразительный по реальности и яркости звуковой образ первобытной магии. Кажется, что это не сочинённая автором музыка, но где-то реально бытующая и подслушанная им, воскрешённая его надындивидуальной генетической памятью». (Альфред Шнитке, 1983)

«Мастер музыки, десятилетиями окружённый ореолом непризнания, Артёмов доказал собою, что для истинного художника в советской России непризнание — это патент на благородство, высоту чувств и глубину переживаний и одновременно это важнейшее свидетельство духовного безразличия, атрофии нравственного и религиозного чувства и катастрофического опошления нравов в обществе, пережившем многолетнее господство атеизма. В этом смысле можно сказать, что Артёмов намного опередил своё время». (Михаил Тараканов, 1994)

«Мы являемся очевидцами музыки, которая отваживается просто существовать, сияя как солнце, позволяющее нам наслаждаться его теплом. Глубокие религиозные убеждения г-на Артёмова делают его редким явлением среди русских композиторов и включают его в избранную компанию О. Мессиана и раннего К. Пендерецкого на мировой музыкальной сцене». (Octavio Roca. «The Washington Times», 26.01.1992)

«Вячеслав Артёмов признан как наиболее выдающийся композитор его поколения, а для некоторых — он наиболее значительный русский композитор после Шостаковича. Что не нуждается в особенном подчёркивании — это благородство и искренность подлинной духовности, которая пронизывает всё искусство Артёмова». (Robert Matthew-Walker, 1993)

«Артёмов имеет абсолютно ясное и абсолютно неповторимое композиторское лицо. Артёмов приносит славу нашей стране и русскому искусству. Вот Слава, который приносит славу». (Мстислав Ростропович, 1990)

«Артёмов — именно такой композитор, который особенно необходим своей стране в это трудное время…Его музыка и его художественная позиция отражают поиски нового порядка духовных ценностей, который основан на особом значении личности и возвращении к вечным ценностям». (Richard Freed. «Kennedy Center Stagebill», september 1990)

«Я нахожусь под невероятным впечатлением, которое граничит с потрясением, от всего того, что я увидел в его совершенно бездонных партитурах…Каждый звук Артёмова — это сердце, это нервы, это тонкий мелодизм, это какая-то небесная магия…» (Дмитрий Китаенко,1988)

«Артёмов — единственный композитор сегодня, создающий серьёзные монументальные композиции потрясающей силы и красоты. Это — Антон Брукнер XXI века». (Теодор Курентзис, 2011)

Рецензии

Requiem — 23 апреля 2015

Боль не проходит, свет не гаснет…

        «Реквием» Артёмова – произведение огромное, значимое и этапное для композитора.  Возможно, даже и самое главное в его карьере. Вячеслав Артёмов, входивший в «хренниковскую семёрку», подвергался обструкции в советские времена, но родину не покинул, что, вполне возможно, и позволило ему успешно балансировать на грани между будущим и вечным, успешно создавая свою любимую musica perennis, щедро окрашенную в национальные тона. Артёмов – композитор, безусловно, русский, имеющий в основе своего мироощущения мощнейшую русскую традицию, но легко выходящий за рамки любых дискурсов и ограничений. Представленный публике «Реквием» - одно из ярчайших свидетельств такого выхода, а мощнейший и широчайший арсенал исполнительных средств, мастерски использованных композитором, неизбежно приводит  слушателя к потрясению. «Реквием», огромный - и по замыслу, и по размаху, и даже по времени. Сложнейшая музыкальная ткань, состоящая из звучания сотен голосов инструментов и певцов, чьи музыкальные движения зачастую нарушали все привычные законы и логичные казалось бы, траектории. 

Дирижёр действовал с внимательной страстностью и очень ясно ощущалось, что то самое переживание, которое так почитает сам Артёмов, как высшее средство познания, не покидало его всё время исполнения «Реквиема». На слушателя обрушился артёмовский космос, полный боли и отчаяния, балансирующий на грани смерти, но так и не срывающийся в спасительное небытие. Вся многоголосица, и резкие рояльные акценты, и работа органа, и работа ударных, и работа духовых — всё мощно создавало это ощущение, а великолепные струнные группы оркестра доводили это переживание до немыслимых глубин. Перенести напряжение столь высокого уровня было непросто, а когда Артёмов привел свой «Реквием» к финалу, в котором становилось ясно, что свет не гаснет (а он не гаснет, потому что не гаснет никогда), публика оставалась какое-то время замершей, а потом можно было увидеть, как вместе с овацией зрители поднимаются и стоят…

        Ирина Шымчак.  "Музыкальный Клондайк",  май 2015

Горе не может быть чужим

         Философские глубины, эпическая мощь, предельно обостренная эмоция – много чего   переплелось в этом грандиозном сочинении. Музыкальные пласты, представленные мощными голосами хоров и оркестровыми партиями, словно штормящие волны накатывают на слушателя, подавляя, заставляя содрогнуться и ужаснуться бездне горя, масштабу нечеловеческих страданий. Сразу после мировой премьеры «флагман советской музыки» Тихон Николаевич Хренников, до того весьма критически относившийся к Артёмову, справедливо заметил, что этим сочинением композитор обессмертил себя, встав вровень с Моцартом и Верди, а, быть может, даже превзошел их. Трудно не согласиться с этим мнением: эмоциональное воздействие этой музыки очень велико, она самобытна и оригинальна, но в то же время, с предыдущими великими реквиемами, тем же вердиевским, чувствуется явственное родство – по апокалиптичности звучания, силе эмоционального высказывания, мастерскому обращению с циклопическими толщами звучностей, умело спаянных композитором в звуковую фреску ренессансного масштаба. 
       Александр Матусевич.   «Музыкальный центр» (MuzCentrum.ru),  28.04.2015 

Реквием Вячеслава Артёмова прозвучал в БЗК

 Такое бывает редко. Когда объявленного концерта ждёшь, как События, предвкушаешь  нечто особое, вплоть до привкуса страха под ложечкой, и когда Оно наступает — не обманываешься в ожиданиях…

«Мученикам многострадальной России» — такой авторский подзаголовок имеет это произведение. Партитура Артёмова задумана настолько многослойно, объёмно по звучанию, что именно в натуральном акустическом пространстве замысел автора предстаёт наиболее адекватно.

Процитирую профессора Юлию Евдокимову из буклета к первой записи Реквиема: «Как грандиозное живописное полотно, это произведение можно долго «рассматривать» вблизи, поражаясь смысловым значением каждой звуковой подробности. Но можно отойти на расстояние – и тогда оно потрясает величественностью, мощью общей драматургии, динамикой эмоционального развития, могущественной властностью художественного впечатления…

И ещё об одном необходимо сказать — о чистоте художественного языка сочинения, красоте, как исходной этической предпосылке всех средств, всех приёмов выражения. Никаких экстремальных средств воздействия на слушателя, никакого давления, никаких превышений. Классическая концепция искусства". Но описывать великую музыку словами — всегда условность. В этот Реквием надо покорно погрузиться, как в стихию. Канонический латинский текст заупокойной мессы придаёт замыслу вненациональный масштаб, но русские музыкальные корни напоминают о себе. Оркестровая партитура Реквиема даже на слух не оставляет сомнений в предельной сложности всех партий. Сольные вокальные партии у Артёмова лишены развёрнутых арий. Вместо этого — сложная и тонкая ансамблевая работа. Долгие дружные аплодисменты завершили исполнение Реквиема. Вячеслав Петрович Артёмов вышел на сцену импозантный, при бабочке. Казалось, он удовлетворён исполнением, горячо жал руки всем солистам и дирижёру, приветствовал хор и оркестр. С трудом верилось, что в июне композитору исполнится 75 лет. Значит прозвучавший в Москве после долгого перерыва Реквием можно рассматривать и как первое приношение к юбилею Мастера.

       Татьяна Елагина.  «Belcanto.ru»,  29.04.2015

Великая музыка с нами и про нас

       Полный зал в течение 80 минут был погружен в это духовное действо, мысленно и эмоционально захватившее и объединившее всех. Оно строилось в классической последовательности, принятой в латинской мессе. Традиционную тему Реквиема - оплакивание Христа, композитор расширил остро современным мироощущением, причастностью к событиям, свидетелем и очевидцем которых он был. Вячеслава Артёмова можно назвать истинным сыном ХХ века; он родился в 1940 году, застав в младенчестве войну. Все темы века этим поколением были поняты и пережиты. Артемов входил в музыкальный мир в блистательном окружении учителей и талантливых ровесников, окрыленный романтическими настроениями 60-х. Но путь его не был гладким, как и у всех художников, отмеченных исключительной одаренностью и предельной искренностью души. Так что его музыкальное повествование о жертвенном восхождении на вершины духа, в мир созерцания божественной сущности мира, было для него своего рода искуплением за всех страждущих.

ИНТЕРЕСНА ИСТОРИЯ НАПИСАНИЯ РЕКВИЕМА. Артёмов начал писать его в 1984 году в Дилижане, в Доме творчества композиторов и закончил в 1988-м. Премьера Реквиема, который получил название «Мученикам многострадальной России», состоялась 28 ноября 1988 года в Москве, за 10 дней до Спитакского землетрясения. Когда оно произошло, Вячеслав Артёмов сделал всё, чтобы его Реквием прозвучал по Всесоюзному радио уже как отклик на армянскую трагедию. Трансляция Реквиема Артёмова была первой трансляцией музыки такого рода по Всесоюзному радио. Ранее это было запрещено по религиозным мотивам. И этот опыт, как рассказывает композитор, открыл дорогу радиотрансляциям реквиемов Моцарта и Верди. Поэтому резонно считать исполнение Реквиема Вячеслава Артёмова, посвященное памяти жертв Геноцида армян, состоявшееся 23 апреля 2015 года в Москве, своего рода традицией, подтверждающей особо почтительное и любовное отношение композитора к Армении, её истории и её народу. Его многие произведения были написаны в Дилижане, в Доме творчества композиторов. Он работал здесь даже в тёмные 90-е, зимой, в холоде и при свечах завершая монументальную тетралогию симфоний под объединенным названием «Симфония Пути». В этом он был и летописцем армянской истории, переживая с народом Армении его драматическую реальность. Творчество Вячеслава Артёмова взрастает на богатейшей почве русского Ренессанса XIX века, объединившего в себе грани всех искусств и философии. Но просвещенное художественное мышление направлено всегда к первозданным истокам, черпая там ту самую всеобщность, к которой так стремится высокое искусство. Оставаясь глубоко русским художником, в своих произведениях он становится приверженцем того метода развития музыкального материала, который, в частности, расшифровывается эпиграфом к его симфонии "Путь к Олимпу " (1978, 1984). Это высказывание Сенеки — « …и тогда, быть может, достигнешь вершин или тех мест, про которые ты один будешь знать, что это ещё не вершины». Такая «неустанность постоянного движения», «порыв к вечной битве», «сила и мощь, контрастирующие с неиссякаемой нежностью» присущи всем его сочинениям. Это его мировоззрение, его музыкальный язык. «Я ВЕРЮ В ПРЕОБРАЖЕНИЕ ТВАРНОГО МИРА ПОСРЕДСТВОМ МУЗЫКИ», — говорит композитор. «Музыка — это посредник между Богом и человеком. Музыка — это сгусток духовной энергии, призванный пробудить в человеке нравственное сознание, очистить душу», — пишет он. После премьеры Реквиема в 1988 году мир взорвался восторженными высказываниями. Среди них одно, принадлежащее Юлии Евдокимовой, звучало так: «Это сочинение не волнует — оно потрясает, терзает душу, вырывает из мира обыденных человеческих эмоций, заставляет содрогнуться, мучает и, одновременно просветляет, очищает сердце. Долго не может уйти из памяти — понуждает думать о музыке, о себе, о своём месте в жизни, о нравственных критериях в ней…».

       Маргарита Рухкян.  “Голос Армении”, 06.05.2015

Альбомы

• CDBMR011129 — Вячеслав Артёмов — Vyacheslav Artyomov: Реквием — Requiem Moscow Philharmonic Symphony Orchestra, Kaunas State Choir — Boheme
• CDBMR002124 — Вячеслав Артёмов — Vyacheslav Artyomov: Ave — Boheme
• CDBMR010127 — Вячеслав Артёмов — Vyacheslav Artyomov: Awakening, Concert of the 13, Morning Songs & A Garland of Recitations — Boheme
• OCD514 — Вячеслав Артёмов — Vyacheslav Artyomov: Invocations Lidia Davydova / Mark Pekarsky / Percussion Ensemble — Olympia
• OCD516 — Вячеслав Артёмов — Vyacheslav Artyomov: Way — Olympia
• OCD515 — Вячеслав Артёмов — Vyacheslav Artyomov: Elegies — Olympia
• 74321 56261 2 — Vyacheslav Artyomov:Lamentations,Gurian Hymn,Tristia I,Way to Olympus — BMG
• MEL CD 10 01760 — Vyacheslav Artyomov: Requiem — Grand Prix, Melodiya 2010
• OCD 00327 — Вячеслав Артёмов: Гирлянда речитаций, Симфония элегий — Грамзапись
• OCD 00333 — Вячеслав Артёмов: Totem, Гимны внезапных дуновений, Заклинания, Tempo costante — Грамзапись
• OCD 00330 — Вячеслав Артёмов: Романтическое каприччо, Пробуждение, Маттинаты, Прелюдии к Сонетам, Сны при лунном свете, Звёздный ветер — Грамзапись
• OCD 00329 — Вячеслав Артёмов: Концерт 13-ти, In Memoriam, Вариации: Птенец анцали, Путь к Олимпу — Грамзапись
• OCD 00328 — Вячеслав Артёмов: Плачи, Ave,Maria, Гурийский гимн, Pieta, Tristia I — Грамзапись
• OCD 00106 — Вячеслав Артёмов: Requiem — Грамзапись
• GCD 00334 — Валерия Любецкая, Вячеслав Артёмов: Божий град, стихи В.Любецкой и музыка В.Артёмова (Гирлянда речитаций, Симфония элегий) — Грамзапись
• GCD 00335 — Валерия Любецкая, Вячеслав Артёмов: Искупление, стихи В.Любецкой и музыка В.Артёмова (Requiem, фрагменты) — Грамзапись

Последние записи

• Тихое веянье, Tristia II — Т. Курентзис, Ф. Копачевский, РНО — ФДТ (2012)
• На пороге светлого мира, Ave atque vale, Ave, crux alba — В.Ашкенази, Р. Шараевский, НФОР — ФДТ (2014)

Литература

• Sowjetische Musik Im Licht Der Perestroika: Interpretationen, Quellentexte, Komponistenmonographien. Herausgegeben von Hermann Danuser,Hannelore Gerlach und Jürgen Köchel. Laaber. Laaber-Verlag, 1990.
• Gerard McBurney. Vyacheslav Artyomov. In: Contemporary Composers. Chicago & London. St.James Press. 1992
• М.Тараканов. Артёмов. Очерк творчества. ФДТ. М.1994
• M.John. Auf dem Wege zu einer neuen Geistigkeit. Verlag Ernst Kuhn. Berlin.1996
• R.Matthew-Walker. The music of Vyacheslav Artyomov. DGR Books.St.Austell.1997
• M.Tarakanov. Vyacheslav Artyomov in search of artistic truth. In: Tsenova, Valeria. Underground Music from the USSR. Harwood Academic Publishers. Amsterdam. 1997
• Грум-Гржимайло Т. Н. Ростропович и его современники. — М.: Агар, 1997. — 7500 экз. — ISBN 5-89218-048-4.
• Мелуа А. И. Российская академия естественных наук: Энциклопедия. — М.—СПб.: Гуманистика, 1998.
• Любецкая В. А. Книга сияний. — М.: Агар, 2000. — 302 с. — 7500 экз. — ISBN 5-89218-038-7.
• Есипова М. В., Фраёнова О. В. Музыканты мира. Биографический словарь. — М.: Большая Российская Энциклопедия, 2001. — 527 с. — ISBN 5852702285.
• The New Grove dictionary of music and musicians.Vol.2.London.2001
• The International Who’s Who in Classical Music 2003. Europa Publications.London.2003
• Вячеслав Артёмов (материалы на русском и английском языках). Музыка. М.2004
• Новая российская энциклопедия.т.2.Энциклопедия. М.2006
• A.Kloth. Der russische Komponist Vjačeslav Artëmov. Verlag die Blaue Eule.Essen.2009

Ссылки

• Andreas Kloth (2009): Der russische Komponist Vjačeslav Artëmov: Ein Beispiel für die politisch und gesellschaftlich bedingte Rezeption nonkonformistischer sowjetischer Komponisten. Die Blaue Eule, Essen. ISBN 3899242440
• [mp3spy.ru/ru/band/BlHo8drV9/artemov_vjacheslav_petrovich/ Сайт, посвящённый творчеству Артёмова]
• [www.edition-peters.de Артёмов на сайте Peters]  (англ.)
• [www.chat.ru/~v_artyomov Informatio] (англ.)
• [www.chat.ru/~art_lyub_cd CD Composer’s home page] (англ.)
• [home.wanadoo.nl/ovar/artyomov.htm Артёмов на сайте Onno van Rijen]  (англ.)
• [www.fonspic.net/artyomov] (англ.)

Отрывок, характеризующий Артёмов, Вячеслав Петрович

В самом городе между тем было пусто. По улицам никого почти не было. Ворота и лавки все были заперты; кое где около кабаков слышались одинокие крики или пьяное пенье. Никто не ездил по улицам, и редко слышались шаги пешеходов. На Поварской было совершенно тихо и пустынно. На огромном дворе дома Ростовых валялись объедки сена, помет съехавшего обоза и не было видно ни одного человека. В оставшемся со всем своим добром доме Ростовых два человека были в большой гостиной. Это были дворник Игнат и казачок Мишка, внук Васильича, оставшийся в Москве с дедом. Мишка, открыв клавикорды, играл на них одним пальцем. Дворник, подбоченившись и радостно улыбаясь, стоял пред большим зеркалом.
– Вот ловко то! А? Дядюшка Игнат! – говорил мальчик, вдруг начиная хлопать обеими руками по клавишам.
– Ишь ты! – отвечал Игнат, дивуясь на то, как все более и более улыбалось его лицо в зеркале.
– Бессовестные! Право, бессовестные! – заговорил сзади их голос тихо вошедшей Мавры Кузминишны. – Эка, толсторожий, зубы то скалит. На это вас взять! Там все не прибрано, Васильич с ног сбился. Дай срок!
Игнат, поправляя поясок, перестав улыбаться и покорно опустив глаза, пошел вон из комнаты.
– Тетенька, я полегоньку, – сказал мальчик.
– Я те дам полегоньку. Постреленок! – крикнула Мавра Кузминишна, замахиваясь на него рукой. – Иди деду самовар ставь.
Мавра Кузминишна, смахнув пыль, закрыла клавикорды и, тяжело вздохнув, вышла из гостиной и заперла входную дверь.
Выйдя на двор, Мавра Кузминишна задумалась о том, куда ей идти теперь: пить ли чай к Васильичу во флигель или в кладовую прибрать то, что еще не было прибрано?
В тихой улице послышались быстрые шаги. Шаги остановились у калитки; щеколда стала стучать под рукой, старавшейся отпереть ее.
Мавра Кузминишна подошла к калитке.
– Кого надо?
– Графа, графа Илью Андреича Ростова.
– Да вы кто?
– Я офицер. Мне бы видеть нужно, – сказал русский приятный и барский голос.
Мавра Кузминишна отперла калитку. И на двор вошел лет восемнадцати круглолицый офицер, типом лица похожий на Ростовых.
– Уехали, батюшка. Вчерашнего числа в вечерни изволили уехать, – ласково сказала Мавра Кузмипишна.
Молодой офицер, стоя в калитке, как бы в нерешительности войти или не войти ему, пощелкал языком.
– Ах, какая досада!.. – проговорил он. – Мне бы вчера… Ах, как жалко!..
Мавра Кузминишна между тем внимательно и сочувственно разглядывала знакомые ей черты ростовской породы в лице молодого человека, и изорванную шинель, и стоптанные сапоги, которые были на нем.
– Вам зачем же графа надо было? – спросила она.
– Да уж… что делать! – с досадой проговорил офицер и взялся за калитку, как бы намереваясь уйти. Он опять остановился в нерешительности.
– Видите ли? – вдруг сказал он. – Я родственник графу, и он всегда очень добр был ко мне. Так вот, видите ли (он с доброй и веселой улыбкой посмотрел на свой плащ и сапоги), и обносился, и денег ничего нет; так я хотел попросить графа…
Мавра Кузминишна не дала договорить ему.
– Вы минуточку бы повременили, батюшка. Одною минуточку, – сказала она. И как только офицер отпустил руку от калитки, Мавра Кузминишна повернулась и быстрым старушечьим шагом пошла на задний двор к своему флигелю.
В то время как Мавра Кузминишна бегала к себе, офицер, опустив голову и глядя на свои прорванные сапоги, слегка улыбаясь, прохаживался по двору. «Как жалко, что я не застал дядюшку. А славная старушка! Куда она побежала? И как бы мне узнать, какими улицами мне ближе догнать полк, который теперь должен подходить к Рогожской?» – думал в это время молодой офицер. Мавра Кузминишна с испуганным и вместе решительным лицом, неся в руках свернутый клетчатый платочек, вышла из за угла. Не доходя несколько шагов, она, развернув платок, вынула из него белую двадцатипятирублевую ассигнацию и поспешно отдала ее офицеру.
– Были бы их сиятельства дома, известно бы, они бы, точно, по родственному, а вот может… теперича… – Мавра Кузминишна заробела и смешалась. Но офицер, не отказываясь и не торопясь, взял бумажку и поблагодарил Мавру Кузминишну. – Как бы граф дома были, – извиняясь, все говорила Мавра Кузминишна. – Христос с вами, батюшка! Спаси вас бог, – говорила Мавра Кузминишна, кланяясь и провожая его. Офицер, как бы смеясь над собою, улыбаясь и покачивая головой, почти рысью побежал по пустым улицам догонять свой полк к Яузскому мосту.
А Мавра Кузминишна еще долго с мокрыми глазами стояла перед затворенной калиткой, задумчиво покачивая головой и чувствуя неожиданный прилив материнской нежности и жалости к неизвестному ей офицерику.


В недостроенном доме на Варварке, внизу которого был питейный дом, слышались пьяные крики и песни. На лавках у столов в небольшой грязной комнате сидело человек десять фабричных. Все они, пьяные, потные, с мутными глазами, напруживаясь и широко разевая рты, пели какую то песню. Они пели врозь, с трудом, с усилием, очевидно, не для того, что им хотелось петь, но для того только, чтобы доказать, что они пьяны и гуляют. Один из них, высокий белокурый малый в чистой синей чуйке, стоял над ними. Лицо его с тонким прямым носом было бы красиво, ежели бы не тонкие, поджатые, беспрестанно двигающиеся губы и мутные и нахмуренные, неподвижные глаза. Он стоял над теми, которые пели, и, видимо воображая себе что то, торжественно и угловато размахивал над их головами засученной по локоть белой рукой, грязные пальцы которой он неестественно старался растопыривать. Рукав его чуйки беспрестанно спускался, и малый старательно левой рукой опять засучивал его, как будто что то было особенно важное в том, чтобы эта белая жилистая махавшая рука была непременно голая. В середине песни в сенях и на крыльце послышались крики драки и удары. Высокий малый махнул рукой.
– Шабаш! – крикнул он повелительно. – Драка, ребята! – И он, не переставая засучивать рукав, вышел на крыльцо.
Фабричные пошли за ним. Фабричные, пившие в кабаке в это утро под предводительством высокого малого, принесли целовальнику кожи с фабрики, и за это им было дано вино. Кузнецы из соседних кузень, услыхав гульбу в кабаке и полагая, что кабак разбит, силой хотели ворваться в него. На крыльце завязалась драка.
Целовальник в дверях дрался с кузнецом, и в то время как выходили фабричные, кузнец оторвался от целовальника и упал лицом на мостовую.
Другой кузнец рвался в дверь, грудью наваливаясь на целовальника.
Малый с засученным рукавом на ходу еще ударил в лицо рвавшегося в дверь кузнеца и дико закричал:
– Ребята! наших бьют!
В это время первый кузнец поднялся с земли и, расцарапывая кровь на разбитом лице, закричал плачущим голосом:
– Караул! Убили!.. Человека убили! Братцы!..
– Ой, батюшки, убили до смерти, убили человека! – завизжала баба, вышедшая из соседних ворот. Толпа народа собралась около окровавленного кузнеца.
– Мало ты народ то грабил, рубахи снимал, – сказал чей то голос, обращаясь к целовальнику, – что ж ты человека убил? Разбойник!
Высокий малый, стоя на крыльце, мутными глазами водил то на целовальника, то на кузнецов, как бы соображая, с кем теперь следует драться.
– Душегуб! – вдруг крикнул он на целовальника. – Вяжи его, ребята!
– Как же, связал одного такого то! – крикнул целовальник, отмахнувшись от набросившихся на него людей, и, сорвав с себя шапку, он бросил ее на землю. Как будто действие это имело какое то таинственно угрожающее значение, фабричные, обступившие целовальника, остановились в нерешительности.
– Порядок то я, брат, знаю очень прекрасно. Я до частного дойду. Ты думаешь, не дойду? Разбойничать то нонче никому не велят! – прокричал целовальник, поднимая шапку.
– И пойдем, ишь ты! И пойдем… ишь ты! – повторяли друг за другом целовальник и высокий малый, и оба вместе двинулись вперед по улице. Окровавленный кузнец шел рядом с ними. Фабричные и посторонний народ с говором и криком шли за ними.
У угла Маросейки, против большого с запертыми ставнями дома, на котором была вывеска сапожного мастера, стояли с унылыми лицами человек двадцать сапожников, худых, истомленных людей в халатах и оборванных чуйках.
– Он народ разочти как следует! – говорил худой мастеровой с жидкой бородйой и нахмуренными бровями. – А что ж, он нашу кровь сосал – да и квит. Он нас водил, водил – всю неделю. А теперь довел до последнего конца, а сам уехал.
Увидав народ и окровавленного человека, говоривший мастеровой замолчал, и все сапожники с поспешным любопытством присоединились к двигавшейся толпе.
– Куда идет народ то?
– Известно куда, к начальству идет.
– Что ж, али взаправду наша не взяла сила?
– А ты думал как! Гляди ко, что народ говорит.
Слышались вопросы и ответы. Целовальник, воспользовавшись увеличением толпы, отстал от народа и вернулся к своему кабаку.
Высокий малый, не замечая исчезновения своего врага целовальника, размахивая оголенной рукой, не переставал говорить, обращая тем на себя общее внимание. На него то преимущественно жался народ, предполагая от него получить разрешение занимавших всех вопросов.
– Он покажи порядок, закон покажи, на то начальство поставлено! Так ли я говорю, православные? – говорил высокий малый, чуть заметно улыбаясь.
– Он думает, и начальства нет? Разве без начальства можно? А то грабить то мало ли их.
– Что пустое говорить! – отзывалось в толпе. – Как же, так и бросят Москву то! Тебе на смех сказали, а ты и поверил. Мало ли войсков наших идет. Так его и пустили! На то начальство. Вон послушай, что народ то бает, – говорили, указывая на высокого малого.
У стены Китай города другая небольшая кучка людей окружала человека в фризовой шинели, держащего в руках бумагу.
– Указ, указ читают! Указ читают! – послышалось в толпе, и народ хлынул к чтецу.
Человек в фризовой шинели читал афишку от 31 го августа. Когда толпа окружила его, он как бы смутился, но на требование высокого малого, протеснившегося до него, он с легким дрожанием в голосе начал читать афишку сначала.
«Я завтра рано еду к светлейшему князю, – читал он (светлеющему! – торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), – чтобы с ним переговорить, действовать и помогать войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух… – продолжал чтец и остановился („Видал?“ – победоносно прокричал малый. – Он тебе всю дистанцию развяжет…»)… – искоренять и этих гостей к черту отправлять; я приеду назад к обеду, и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Последние слова были прочтены чтецом в совершенном молчании. Высокий малый грустно опустил голову. Очевидно было, что никто не понял этих последних слов. В особенности слова: «я приеду завтра к обеду», видимо, даже огорчили и чтеца и слушателей. Понимание народа было настроено на высокий лад, а это было слишком просто и ненужно понятно; это было то самое, что каждый из них мог бы сказать и что поэтому не мог говорить указ, исходящий от высшей власти.
Все стояли в унылом молчании. Высокий малый водил губами и пошатывался.
– У него спросить бы!.. Это сам и есть?.. Как же, успросил!.. А то что ж… Он укажет… – вдруг послышалось в задних рядах толпы, и общее внимание обратилось на выезжавшие на площадь дрожки полицеймейстера, сопутствуемого двумя конными драгунами.
Полицеймейстер, ездивший в это утро по приказанию графа сжигать барки и, по случаю этого поручения, выручивший большую сумму денег, находившуюся у него в эту минуту в кармане, увидав двинувшуюся к нему толпу людей, приказал кучеру остановиться.
– Что за народ? – крикнул он на людей, разрозненно и робко приближавшихся к дрожкам. – Что за народ? Я вас спрашиваю? – повторил полицеймейстер, не получавший ответа.
– Они, ваше благородие, – сказал приказный во фризовой шинели, – они, ваше высокородие, по объявлению сиятельнейшего графа, не щадя живота, желали послужить, а не то чтобы бунт какой, как сказано от сиятельнейшего графа…
– Граф не уехал, он здесь, и об вас распоряжение будет, – сказал полицеймейстер. – Пошел! – сказал он кучеру. Толпа остановилась, скучиваясь около тех, которые слышали то, что сказало начальство, и глядя на отъезжающие дрожки.
Полицеймейстер в это время испуганно оглянулся, что то сказал кучеру, и лошади его поехали быстрее.
– Обман, ребята! Веди к самому! – крикнул голос высокого малого. – Не пущай, ребята! Пущай отчет подаст! Держи! – закричали голоса, и народ бегом бросился за дрожками.
Толпа за полицеймейстером с шумным говором направилась на Лубянку.
– Что ж, господа да купцы повыехали, а мы за то и пропадаем? Что ж, мы собаки, что ль! – слышалось чаще в толпе.


Вечером 1 го сентября, после своего свидания с Кутузовым, граф Растопчин, огорченный и оскорбленный тем, что его не пригласили на военный совет, что Кутузов не обращал никакого внимания на его предложение принять участие в защите столицы, и удивленный новым открывшимся ему в лагере взглядом, при котором вопрос о спокойствии столицы и о патриотическом ее настроении оказывался не только второстепенным, но совершенно ненужным и ничтожным, – огорченный, оскорбленный и удивленный всем этим, граф Растопчин вернулся в Москву. Поужинав, граф, не раздеваясь, прилег на канапе и в первом часу был разбужен курьером, который привез ему письмо от Кутузова. В письме говорилось, что так как войска отступают на Рязанскую дорогу за Москву, то не угодно ли графу выслать полицейских чиновников, для проведения войск через город. Известие это не было новостью для Растопчина. Не только со вчерашнего свиданья с Кутузовым на Поклонной горе, но и с самого Бородинского сражения, когда все приезжавшие в Москву генералы в один голос говорили, что нельзя дать еще сражения, и когда с разрешения графа каждую ночь уже вывозили казенное имущество и жители до половины повыехали, – граф Растопчин знал, что Москва будет оставлена; но тем не менее известие это, сообщенное в форме простой записки с приказанием от Кутузова и полученное ночью, во время первого сна, удивило и раздражило графа.
Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: De maintenir la tranquillite a Moscou et d'en faire partir les habitants. [Сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из нее жителей.] Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? – Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест и шар Леппиха и другие предметы? – Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина. Стоит только допустить, что что нибудь угрожало народному спокойствию, и всякое действие становится оправданным.
Все ужасы террора основывались только на заботе о народном спокойствии.
На чем же основывался страх графа Растопчина о народном спокойствии в Москве в 1812 году? Какая причина была предполагать в городе склонность к возмущению? Жители уезжали, войска, отступая, наполняли Москву. Почему должен был вследствие этого бунтовать народ?
Не только в Москве, но во всей России при вступлении неприятеля не произошло ничего похожего на возмущение. 1 го, 2 го сентября более десяти тысяч людей оставалось в Москве, и, кроме толпы, собравшейся на дворе главнокомандующего и привлеченной им самим, – ничего не было. Очевидно, что еще менее надо было ожидать волнения в народе, ежели бы после Бородинского сражения, когда оставление Москвы стало очевидно, или, по крайней мере, вероятно, – ежели бы тогда вместо того, чтобы волновать народ раздачей оружия и афишами, Растопчин принял меры к вывозу всей святыни, пороху, зарядов и денег и прямо объявил бы народу, что город оставляется.
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя в с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. С самого начала вступления неприятеля в Смоленск Растопчин в воображении своем составил для себя роль руководителя народного чувства – сердца России. Ему не только казалось (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил их настроением посредством своих воззваний и афиш, писанных тем ёрническим языком, который в своей среде презирает народ и которого он не понимает, когда слышит его сверху. Красивая роль руководителя народного чувства так понравилась Растопчину, он так сжился с нею, что необходимость выйти из этой роли, необходимость оставления Москвы без всякого героического эффекта застала его врасплох, и он вдруг потерял из под ног почву, на которой стоял, в решительно не знал, что ему делать. Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. Ежели вывозили присутственные места, то только по требованию чиновников, с которыми неохотно соглашался граф. Сам же он был занят только тою ролью, которую он для себя сделал. Как это часто бывает с людьми, одаренными пылким воображением, он знал уже давно, что Москву оставят, но знал только по рассуждению, но всей душой не верил в это, не перенесся воображением в это новое положение.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ – это другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, – патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе.
Но когда событие принимало свои настоящие, исторические размеры, когда оказалось недостаточным только словами выражать свою ненависть к французам, когда нельзя было даже сражением выразить эту ненависть, когда уверенность в себе оказалась бесполезною по отношению к одному вопросу Москвы, когда все население, как один человек, бросая свои имущества, потекло вон из Москвы, показывая этим отрицательным действием всю силу своего народного чувства, – тогда роль, выбранная Растопчиным, оказалась вдруг бессмысленной. Он почувствовал себя вдруг одиноким, слабым и смешным, без почвы под ногами.
Получив, пробужденный от сна, холодную и повелительную записку от Кутузова, Растопчин почувствовал себя тем более раздраженным, чем более он чувствовал себя виновным. В Москве оставалось все то, что именно было поручено ему, все то казенное, что ему должно было вывезти. Вывезти все не было возможности.
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? – думал он. – Разумеется, не я. У меня все было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» – думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого то изменников, которые были виноваты в том фальшивом и смешном положении, в котором он находился.
Всю эту ночь граф Растопчин отдавал приказания, за которыми со всех сторон Москвы приезжали к нему. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздраженным.
«Ваше сиятельство, из вотчинного департамента пришли, от директора за приказаниями… Из консистории, из сената, из университета, из воспитательного дома, викарный прислал… спрашивает… О пожарной команде как прикажете? Из острога смотритель… из желтого дома смотритель…» – всю ночь, не переставая, докладывали графу.
На все эта вопросы граф давал короткие и сердитые ответы, показывавшие, что приказания его теперь не нужны, что все старательно подготовленное им дело теперь испорчено кем то и что этот кто то будет нести всю ответственность за все то, что произойдет теперь.
– Ну, скажи ты этому болвану, – отвечал он на запрос от вотчинного департамента, – чтоб он оставался караулить свои бумаги. Ну что ты спрашиваешь вздор о пожарной команде? Есть лошади – пускай едут во Владимир. Не французам оставлять.
– Ваше сиятельство, приехал надзиратель из сумасшедшего дома, как прикажете?
– Как прикажу? Пускай едут все, вот и всё… А сумасшедших выпустить в городе. Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел.
На вопрос о колодниках, которые сидели в яме, граф сердито крикнул на смотрителя:
– Что ж, тебе два батальона конвоя дать, которого нет? Пустить их, и всё!
– Ваше сиятельство, есть политические: Мешков, Верещагин.
– Верещагин! Он еще не повешен? – крикнул Растопчин. – Привести его ко мне.


К девяти часам утра, когда войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог ехать, ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, что им надо было делать.
Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.