Мошков, Валентин Александрович

Валентин Александрович Мошков<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Рождение:	25 марта (6 апреля) 1852(1852-04-06) Костромская губерния, Российская империя
Смерть:	19 ноября 1922(1922-11-19) (70 лет) София, Царство Болгария
Супруга:	Александра Ильина
Дети:	Дмитрий, Владимир, Юлия, Зинаида
Военная служба
Годы службы:	5 августа 1868 — 19 сентября 1913
Принадлежность:	Российская империя Российская империя
Род войск:	Артиллерия
Звание:	Генерал-лейтенант (в отставке)
Сражения:	Русско-турецкая война (1877—1878)
Научная деятельность
Научная сфера:	Этнография
Известен как:	учёный-этнограф, фольклорист, путешественник
Награды:	Малая золотая медаль Императорского Русского географического общества

Валенти́н Алекса́ндрович Мошков (25 марта (6 апреля) 1852, Костромская губерния — 19 ноября 1922, София) — российский учёный-этнограф, генерал-лейтенант (в отставке), член-сотрудник Императорского Русского географического общества, координатор общества археологии, истории и этнографии при императорском Казанском университете. Является одним из первых исследователей истории и культуры гагаузов. Создатель оригинальной гипотезы об особенностях и путях истории человечества, в связи с чем является популярным в среде русских представителей оккультизма. В частности с его именем связано появление в конце 1980-х годов статьи доктора исторических наук Геннадия Айплатова «Российский Нострадамус Валентин Мошков».

Биография

Валентин Мошков происходил из дворян Костромской губернии. По окончании 5 августа 1868 года Второй Петербургской военной гимназии, поступил на службу юнкером во Второе военное Константиновское училище. 24 августа того же года он был переведён в Михайловское артиллерийское училище, по окончании которого 11 августа 1871 года В. А. Мошков был произведён в подпоручики и зачислен для продолжения службы в 37-ю артиллерийскую бригаду. На службе он проявлял усердие и большой интерес. Менее чем через 3 месяца его произвели в поручики. 17 июня 1873 года Валентина Мошкова прикомандировали к Санкт-Петербургской крепостной артиллерии для слушания лекций в Императорском Горном институте. 28 декабря того же года его произвели в штабс-капитаны.

17 июля 1875 года В. А. Мошков получил назначение на должность младшего артиллерийского приёмщика на Олонецких горных заводах. Валентин Мошков участвовал в Русско-турецкой войне 1877—1878 годов. 26 декабря 1877 года он получил звание капитана.

27 января 1880 года В. А. Мошков получил должность младшего артиллерийского приёмщика Главного артиллерийского управления с оставлением на Олонецких горных заводах. 12 ноября 1884 года ему было присвоено звание подполковника.

В дальнейшем В. А. Мошков был переведён по службе в Волжско-Камский регион. 12 июня 1888 года он стал старшим артиллерийским приёмщиком Главного артиллерийского управления. Предположительно, в 1892 году Мошкова перевели из Казани в Варшаву. 14 мая 1896 года ему было присвоено звание полковника. 6 декабря 1905 года он стал генерал-майором.

22 августа 1913 года В. А. Мошков подал прошение об отставке «по домашним обстоятельствам». Как свидетельствуют материалы доклада по Генеральному штабу от 19 сентября 1913 года он был произведён в генерал-лейтенанты «с увольнением от службы, с мундиром и пенсией». После 1913 года следы В. А. Мошкова теряются.

В 1921 году В. А. Мошков эмигрировал в Болгарию. Умер 19 ноября 1922 года в Софии.

Семья

Был женат на дочери петрозаводского купца Александре Ильиной, имел детей: сыновей Дмитрия и Владимира, дочерей Юлию и Зинаиду.

Научная деятельность

Работы Валентина Александровича Мошкова были посвящены изучению народного быта, языка, фольклора, народной медицины, музыки разных народов, он собиратель этнографических предметных и иллюстративных коллекций, хранящихся ныне в Музее антропологии и этнографии имени Петра Великого Российской академии наук в Санкт-Петербурге. Особенно значителен его вклад в гагаузоведение, основоположником которого он по существу и является.

Предположительно, впервые В. А. Мошков заинтересовался народными традициями и спецификой региональной культуры находясь на службе в Олонецкой губернии. Это предположение находит подтверждение в некоторых его последующих публикациях, в которых он использует в том числе и карельский материал.

В. А. Мошков обладал абсолютным музыкальным слухом, он проявлял живейший интерес к музыке, играл на флейте. Его музыкальные пристрастия нашли выражение в ряде специальных публикаций. Одна из его самых первых работ была посвящена исследованию народного творчества на материале русского народного пения.

Значительную научную активность Валентин Мошков развил в Волжско-Камском регионе. Здесь он установил контакт с известным тюркологом, профессором Императорского Казанского университета Н. Ф. Катановым, начал сотрудничать с Обществом археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете, где выступал с докладами и печатался в его «Известиях».

В 1893 году В. А. Мошков опубликовал свою работу «Материалы для характеристики музыкального творчества инородцев Волжско-Камского края», в которую вошли песни народов Волго-Уральского региона: татар, марийцев, мордвы, удмуртов, чувашей. Работа В. А. Мошкова стала первым серьёзным исследованием чувашской народной музыки. Исследователь записал 70 чувашских песен и 7 инструментальных мелодий. В сборник по одному куплету с нотными записями вошли рекрутские, свадебные, праздничные, хороводные песни и одна колыбельная.

В 1901 году В. А. Мошков опубликовал в ежемесячном литературном приложении к журналу «Нива» путевые заметки о городе Царевококшайске (ныне Йошкар-Ола). Эта работа пользуется большой популярностью у местных краеведов.

Служа в Варшаве, В. А. Мошков продолжил собирать этнографический материал от представителей разных народов России, служивших в полках Варшавского военного округа. Здесь он встретился с солдатами гагаузами по национальности. Мошков заинтересовался этим народом. От двух солдат Валентин Александрович научился гагаузской разговорной речи, а затем собрал словарь гагаузского языка. В дальнейшем он совершил три поездки в Бесарабию в Бендерский уезд и в Измаильский уезд к гагаузам. В третий раз он приезжал с сыном и несколько недель, как и в прошлые разы, провел не только в Бешалме и Этулии, но и в других местах, охватив исследованиями в основном села Измаильского уезда. Мошков собрал большой этнографический материал, в том числе и коллекции для Музея антропологии и этнографии Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. Его интересовали все жанры: исторические предания и личные воспоминания, легенды, обрядовый фольклор, песни, сказки, анекдоты. В 1895 году В. А. Мошков с помощью Н. Ф. Катанова опубликовал в Казани первые гагаузские тексты. Установив одновременно контакт с академиком В. В. Радловым, Мошков получает от него предложение подготовить том гагаузского фольклора для публикации в издаваемой им многотомной серии «Образцы народной литературы тюркских племён».

Свои научные материалы В. А. Мошков представлял Этнографическому Отделу Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии при Императорском Московском университете и Императорскому Русскому географическому обществу, членом-сотрудником которого он был избран 12 марта 1901 года. В 1900—1902 годах в «Этнографическом обозрении» был опубликован один из самых главных трудов В. А. Мошкова — серия статей «Гагаузы Бендерского уезда (Этнографические очерки и материалы)».

За статьи, опубликованные в журнале отделения этнографии, Императорское Русское географическое общество по отзыву В. И. Ламанского присудило В. А. Мошкову малую золотую медаль. В отзыве отмечалось:

В. А. Мошков… принадлежит к видным этнографам. Он соединяет замечательно большую начитанность, способность к кабинетным исследованиям с зоркою наблюдательностью, с необычайным, редким умением подходить к простому люду и добывать от него самые разнообразные сведения… Но он не только прекрасный собиратель данных живой старины разных народностей России, но и даровитый и образованный, много начитанный исследователь различных сторон фольклора.

В 1902 году Императорское географическое общество удостоило В. А. Мошкова командировкой с этнографической целью на Балканский полуостров с ассигнованием на эту поездку 200 рублей. Однако эта поездка состоялась только в 1903 году. Мошков посетил прежде всего места расселения гагаузов. Результатом этой поездки стала работа «Турецкие племена на Балканском полуострове», опубликованная в 1904 году.

Абсолютный музыкальный слух позволил В. А. Мошкову точно записать около 200 гагаузских сказок, более 100 песен, пословиц, поговорок и загадок по системе В. В. Радлова. Они были изданы в 1904 году, причем в двух отдельных томах: как на языке оригинала, так и в переводе на русский язык, произведенным самим В. А. Мошковым. На стыке двух тем — музыки и верований — В. А. Мошков написал впоследствии работу «Труба в народных верованиях». О профессиональном уровне Мошкова и достоверности собранных им материалов говорит то, что учёный выделил диалекты и сохранил локальные варианты фольклора.

В Царстве Польском В. А. Мошков установил также связи с польскими этнографами. Он печатался в журнале «Висла» на польском языке, также его работы рецензировались в польских изданиях на русском языке, в газете «Варшавские губернские Ведомости». Здесь В. А. Мошков опубликовал несколько работ общеисторического характера, которые привлекают внимание и современных исследователей. Он собрал предметные и фотографические коллекции для Музея антропологии и этнографии. Журнал «Lud» называл В. А. Мошкова «известным этнографом».

Позднее, этнографическая деятельность и исследования В. А. Мошкова были подвергнуты критике в докладе М. Г. Худякова «Великодержавный шовинизм в русской этнографии», состоявшемся в Институте по изучению народов СССР 11 и 13 февраля 1932 года, а его имя было надолго предано забвению.

Теория происхождения человека и цикличности истории

Валентин Александрович Мошков создал оригинальную гипотезу об особенностях и путях истории человечества. Свою теорию он изложил в двухтомной работе «Новая теория происхождения человека и его вырождения, составленная по данным зоологии, геологии, археологии, антропологии, этнографии, истории и статистики», изданной в 1907—1910 годах в Варшаве. Мошков представил историю народов и государств как непрерывный ряд циклов, продолжительность которых равна 400 годам. Один цикл, по терминологии В. Мошкова, составляет исторический год. Цикл, в свою очередь, подразделяется на два равных периода по 200 лет, первый из которых был им назван «прогонизмом» — стремление к «высшему типу», а второй — «атавистической» нисходящей. Каждый период цикла делится сначала на 100-летние части, а затем на два полувека. Столетия цикла имеют свой характер. В. Мошков дал им следующие имена: «золотой век», «серебряный век», «медный век», «железный век». Первая половина каждого века означает упадок, а вторая — подъём, за исключением последнего (четвёртого) века, представляющего «сплошной упадок».

Также в своей теории В. Мошков говорил о том, что различные слои населения могут находиться в разных фазах цикла. Он утверждал, что чем выше стоит в государстве какое-нибудь сословие, тем раньше наступает его подъём или упадок. Так, например, выделив для своего времени правящее меньшинство — интеллигенцию, и управляемое большинство — крестьян, В. Мошков определил между их состояниями временной шаг в 115 лет.

Некоторые работы

• «Материалы для характеристики музыкального творчества инородцев Волжско-Камского края» // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете. - 1893. - Т. XI, вып. 2, 3, 4; 1894. Т. XII, вып. 1; 1895. - Т. XIII, вып. 1.
• «Миросозерцание наших восточных инородцев: вотяков, черемисов и мордвы» // Живая старина. −1900. — год 10, вып. 1-2. — С. 194—212
• «Город Царевококшайск — путевые заметки» (1901; Санкт-Петербург)
• «Гагаузы Бендерского уезда (Этнографические очерки и материалы)» // Этнографическое обозрение. - 1900. - Т. 44, № 1; 1901. - Т. 48, № 1; 1901. - Т. 49, № 2; 1901. - Т. 51, № 4; 1902. - Т. 54, № 3; 1902. - Т. 55, № 4.
• «Турецкие племена на Балканском полуострове. Отчёт о поездке на Балканский полуостров летом 1903 г.» // Известия Императорского Русского географического общества. - 1904. - Т. 40, вып 3. - С. 399-436.
• «Новая теория происхождения человека и его вырождения, составленная по данным зоологии, геологии, археологии, антропологии, этнографии, истории и статистики» (Т.1. Происхождение человека. Варшава, 1907; Т.2. Механика вырождения. 1912 год — начало «железного века». — Варшава, 1910).
• «Гагаузские тексты» // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете. - 1895. - Т. XIII, вып. 2. - С. 70-83.
• «Скифы и их соплеменники фракийцы. Следы этих народов в наше время: Этнографический этюд». - Варшава, 1896.
• «Пермяцко-карельские параллели (Этнографическая заметка)» // Известия Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете. - 1892. - Т. Х, вып. 6.
• Гагаузы Бендерского уезда (Этнографические очерки и материалы). — Кишинев: Tipogr. Centralǎ, 2004. — 550 с.

Награды

• Орден Святого Александра Невского
• Орден Святого Владимира 3-й степени (1909)
• Орден Святой Анны 2-й степени (1894)
• Орден Святого Станислава 2-й степени (1892)
• Орден Святой Анны 3-й степени (1887)
• Орден Святого Станислава 3-й степени (1882)
• Серебряная медаль «В память царствования императора Александра III» на Александровской ленте
• Светло-бронзовая медаль «В память 300-летия царствования дома Романовых»

См. также

• Мошковы
• [www.kunstkamera.ru/kunst-catalogue/index.seam?path=675%3A1052%3A3521241&c=PHOTO&cid=725831 Фотокаталог Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН]

Литература

• Гаристов В. П. Не намъ, не намъ, а Имени Твоему. — София, 2008. — с. 56.
• Кондратьев М. Г. Первопроходец // Музыкальная академия. — 2002. — № 3.

Отрывок, характеризующий Мошков, Валентин Александрович

В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]