Сендеров, Валерий Анатольевич

Валерий Сендеров
Имя при рождении:	Сендеров Валерий Анатольевич
Дата рождения:	19 марта 1945(1945-03-19)
Место рождения:	Москва, РСФСР, СССР
Дата смерти:	12 ноября 2014(2014-11-12) (69 лет)
Место смерти:	Москва, Российская Федерация
Гражданство:	СССР СССР→Россия Россия
Вероисповедание:	Православие
Партия:	НТС
Род деятельности:	диссидент, политзаключённый, математик
Награды:	Лауреат премии Комитета «Религия в подкоммунистических странах», лауреат Фонда независимой польской культуры.

Валерий Анатольевич Сендеров (19 марта 1945, Москва — 12 ноября 2014, там же) — советский и российский математик, диссидент, педагог, публицист, правозащитник, политзаключённый.

Биография

Родился 19 марта 1945 года в Москве. Отец — инженер Анатолий Яковлевич Сендеров, из ортодоксальной еврейской семьи, выпускник Одесского строительного института. Мать была адвокатом, русская.

В 1962—1968 годах Валерий Сендеров учился в Московском физико-техническом институте. В 1968 году, перед защитой диплома, был исключён из института за чтение и распространение философской литературы. Окончил институт в 1970 году. Был исключён из аспирантуры МОПИ за работу «Философия Ницше».

В 1970-х годах читал лекции и вёл семинары по высшей математике во 2-й математической школе в Москве.

Вступив в конце 1970-х в Народно-трудовой союз российских солидаристов и примкнув к Международному Обществу Прав Человека (МОПЧ), Валерий Сендеров активно участвовал в деятельности НТС и МОПЧ в СССР.

В 1980—1990-х годах Валерий Сендеров стал одним из главных представителей Международного Общества Прав Человека.

С 1981 года Валерий Сендеров — член Совета представителей Свободного Межпрофессионального Объединения Трудящихся (СМОТ), а также один из редакторов Информационного бюллетеня СМОТ.

Летом 1982 года был арестован КГБ за публикацию различных статей в русских изданиях за рубежом, главным образом — журнале «Посев» и газете «Русская Мысль».

После своего ареста Валерий Сендеров объявил органам КГБ о том, что он является членом НТС. Таким образом, вместе с Ростиславом Евдокимовым они оказались первыми в России открытыми членами НТС. На процессе в Московском городском суде Валерий Сендеров также открыто заявлял о своем членстве в НТС и выразил готовность продолжить борьбу с советским режимом и после освобождения. Приговорён к максимальному наказанию по ст. 70 части 1-й УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда) — 7 лет лагерей строгого режима с последующей ссылкой на 5 лет.

Отбывал срок в Пермской области в политлагере ВС 389/35, станция Всесвятская, Чусовской район.

За отказ от выполнения лагерных требований Валерий Сендеров большую часть срока заключения провёл в карцере (ШИЗО), что тогда, в частности, означало 450 г чёрного хлеба в день, горячая пища — через день, постоянный холод. Причина бойкота лагерного режима — протест против конфискации Библии, невозможность заниматься математикой.

В 1985—1986 годах в качестве наказания за бойкот лагерного режима находился в Чистопольской тюрьме.

"Когда я спросил Сендерова, как, собственно, ему сиделось, он ответил: «Прекрасно, Леня; сейчас самый подходящий возраст для того, чтобы сидеть в тюрьме! Я написал статьи по математике, религией интересовался»

— Леонид Полтерович

В марте 1987 года Валерий Сендеров наряду с другими политзаключёнными был досрочно освобождён.

К 1988 году Валерий Сендеров наряду с Ростиславом Евдокимовым фактически становится руководителем всей организации НТС на территории России. В феврале 1988 года Валерий Сендеров провёл первую пресс-конференцию НТС в Москве.

В период т. н. «перестройки» НТС активно способствовал созданию первых оппозиционных партий в СССР. В частности, Валерий Сендеров принял деятельное участие в создании Российского христианского демократического движения (РХДД), являлся членом центральных органов этой партии. Вышел из РХДД в марте 1992 г. в знак протеста против «отступничества» лидеров РХДД и «вырождения» этого движения в «красно-коричневую эсеровскую политическую группу».

Валерий Сендеров — автор многих статей в журналах «Вопросы философии», «Новый мир», газете «Русская мысль», ряде сборников, а также ряда статей по математике, функциональному анализу, теории операторов. Валерий Сендеров является также автором книг «Математика для русских евреев: сборник задач, предлагаемых евреям-абитуриентам на вступительных экзаменах на механико-математическом факультете МГУ», изд. в Вашингтоне в 1988 г., «Физико-математические олимпиады». М., 1977 (соавт.), «Это наша война». М., 1993 (о войне в Карабахе).

По политическим взглядам Валерий Сендеров — солидарист, антикоммунист.

В последние годы проживал в Москве. Несмотря на тяжёлую болезнь, продолжал работать и в начале ноября 2014 года успел принять участие в подготовке математической олимпиады при МФТИ., организовал и провел 14 октября конференцию Посева и ИНИОН, посвященную Миланскому эдикту.

Скоропостижно скончался 12 ноября 2014 года. Похоронен на Введенском кладбище. После смерти Сендерова у него осталась жена и трое несовершеннолетних детей.

Борьба с антисемитизмом

В 1980 году совместно с Борисом Каневским написал и распространил в самиздате работу «Интеллектуальный геноцид» — о дискриминации евреев при поступлении в советские вузы, особенно на механико-математический факультет МГУ.

Сендеров исследовал способы, которыми администрация мехмата преграждала путь еврейским абитуриентам. Так, наиболее талантливым из них, которых сложно было отсеять иными способами, в качестве задач на вступительных экзаменах предлагалось решать сложнейшие математические задачи всесоюзных и международных математических олимпиад, что было прямо запрещено инструкциями Минвуза СССР. Для отсева также были придуманы специальные задачи, которые имели формальное решение в рамках школьной программы, но решить их за разумное время было невозможно (эти задачи назывались «гробы»). На устных экзаменах задавались вопросы, выходящие далеко за рамки школьной программы. Иногда еврейских абитуриентов на устных экзаменах объединяли в отдельные группы, и аудитории, в которых у них принимали экзамены, на сленге назывались «газовые камеры».

Сендеров не только исследовал проблему, но составил списки наиболее каверзных задач, подготовил памятку о том, как надо отвечать на экзаменах и помогал абитуриентам в их борьбе с приёмными комиссиями. В дальнейшем Сендеров стал одним из создателей в Москве неформальных учебных курсов под названием «Еврейский народный университет», где известные математики читали на добровольных началах лекции не поступившим на мехмат МГУ и т. п. Народный университет действовал с 1978 по 1983 годы.

Ссылки

• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?t=page&num=1006 Сендеров В. А. Бог и тюрьма // Новый мир. — 1995. — № 11. — С. 172—182.]
• [ntsrs.ru/history.htm История НТС]
• [web.archive.org/web/20010519211738/www.hro.org/editions/karta/nr2/smot1.htm Людмила Алексеева. Движение за социально-экономические права. СМОТ.]
• [www.hro.org/node/20629 Памяти Валерия Сендерова]. Права человека в России. hro.org. Проверено 22 ноября 2014.
• [magazines.russ.ru/authors/s/senderov/ Валерий Сендеров] в «Журнальном зале»

Отрывок, характеризующий Сендеров, Валерий Анатольевич

– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.