Солоухин, Владимир Алексеевич

Владимир Алексеевич Солоухин
Солоухин, Владимир Алексеевич
Дата рождения:	14 июня 1924(1924-06-14)
Место рождения:	с. Алепино, Владимирская губерния, РСФСР, СССР
Дата смерти:	4 апреля 1997(1997-04-04) (72 года)
Место смерти:	Москва, Российская Федерация
Гражданство:	СССР СССР Россия Россия
Род деятельности:	прозаик, поэт
Направление:	деревенская проза
Жанр:	повесть, рассказ, стихотворение, эссе
Язык произведений:	русский
Премии:
Награды:
[www.lib.ru/PROZA/SOLOUHIN Произведения на сайте Lib.ru]

Влади́мир Алексе́евич Солоу́хин (14 июня 1924, село Алепино, Владимирская губерния (ныне Собинский район Владимирской области) — 4 апреля 1997, Москва) — русский советский писатель и поэт, видный представитель «деревенской прозы».

Биография

Родился в крестьянской семье. Отец — Алексей Алексеевич Солоухин, мать — Степанида Ивановна Солоухина (в девичестве Чебурова). Владимир был десятым, последним ребёнком.

Окончил Владимирский механический техникум по специальности механик-инструментальщик. Первые стихи были опубликованы во владимирской газете «Призыв».

После службы в РККА (1942—1945, в охране Кремля), Владимир Солоухин начал всерьёз заниматься литературной деятельностью. В 1951 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького. Член КПСС с 1952 года. Был членом редколлегии журнала «Молодая гвардия» (1958—1981), редколлегии, а затем Совета редакции журнала «Наш современник».

На Общемосковском собрании писателей 31 октября 1958 года принял участие в осуждении романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго». Солоухин отметил о лауреате Нобелевской премии, что Пастернаку следует стать эмигрантом: «Он там ничего не сможет рассказать интересного. И через месяц его выбросят, как съеденное яйцо, как выжатый лимон. И тогда это будет настоящая казнь за предательство, которое он совершил».

В своей публицистике конца 1950-х — начала 1960-х годов писатель высказывался как русский патриот, указывал на необходимость сохранения национальных традиций, размышлял о путях развития русского искусства.

В начале 1960-х заинтересовался русскими иконами, стал поборником бережного отношения и внимания к ним, собирателем и специалистом по истолкованию и технике иконописи. Его публикации на эту тему — «Письма из Русского музея» (1966), «Чёрные доски» (1969) — встретили широкий общественный отклик.

Главная тема творчества Солоухина — русская деревня. Владимир Солоухин является видным представителем «писателей-деревенщиков». В 1975 году в журнале «Москва» была опубликована автобиографическая повесть «Приговор», где главному герою (от лица которого ведётся повествование) ставится онкологический диагноз и проводится хирургическая операция. В наследии писателя особое место занимает автобиографическая проза, в которой автор осмысляет историю России XX века («Последняя ступень», «При свете дня», «Солёное озеро», «Чаша»).

Стихи Солоухина были поначалу традиционными по форме, затем его лирика всё больше приближалась к прозе, он отказывался от рифмы и размера, разделяя стихи посредством синтаксических параллелей и повторений слов и частей предложения. Проза Солоухина по своей ассоциативной структуре и по тому, что действие в ней часто отходит на задний план, напоминает прозу К. Г. Паустовского (о творчестве которого Солоухин отзывался с глубоким пониманием); в этой прозе сочетаются публицистическая документальность и настроенность на природную лирику, исконно-крестьянское, основанное на собственных наблюдениях над жизнью колхозников, и размышлениями на искусствоведческие темы, национально-русское восхищение родиной и её культурными традициями и злободневная критика.

Журнал «Коммунист» в № 2 за 1982 год содержал резкие нападки на писателя, в которых Солоухина обвиняли в «заигрывании с боженькой». Затем кампания против «религиозно-мистических взглядов члена КПСС Солоухина» вылилась в специальное «литературное» постановление ЦК КПСС против писателей-патриотов (июль 1982).

Публичные выступления В. А. Солоухина времён поздней «перестройки» (конец 1980-х годов) проходили, в отличие от официозных речей прошлых лет, уже с позиций идеализации дореволюционной России. В статье «Читая Ленина» Солоухин одним из первых открыто высказал мысль, что необходимо пересмотреть взгляд на фигуру Ленина в истории России. В годы «перестройки» была популярна мысль, что преступления эпохи правления Сталина являются «извращением ленинских принципов», Солоухин же обосновывал противоположный тезис — что они являются закономерным продолжением ленинской политики. Статья «Читая Ленина» вызвала критику даже со стороны соратников Солоухина по антикоммунистическому лагерю. Например, А. Собчак назвал эту статью «грубой подтасовкой» и «недобросовестной, односторонней критикой Ленина»:

Настоящей научной критики ленинских взглядов мы до сих пор не имеем. На смену славословиям приходит подтасовка цитат с целью очернить их автора. Наиболее показательный пример — «Читая Ленина» В. Солоухина. С моей точки зрения, это грубая подтасовка, извинительная, может быть, лишь потому, что известный писатель никогда научной работой не занимался. Открыл тома Ленина, наткнулся на «страшные» места. Человек он эмоциональный… Я тоже читал ленинские тома и мог бы доказать, что цитаты Солоухиным вырваны из контекста. Мы в очередной раз имеем дело с недобросовестной, односторонней критикой Ленина.

Владимир Солоухин много путешествовал, его произведения переведены на иностранные языки. Оставил большое поэтическое наследие, среди которого выделяется стихотворение «Три черёмуховых дня». Автор в последние годы жизни читал «Черёмуху» со сцены на всех литературно-художественных мероприятиях, куда его приглашали.

В октябре 1990 года подписал "Римское обращение". В 1990-е годы Солоухин испытал сильное разочарование от перестройки, на которую сначала возлагал большие надежды. Был возмущен реформами (в частности, приватизацией), приводимыми правительством Ельцина — Гайдара — Чубайса, и категорически не принял новые демократические порядки:

Солоухин от перестройки многого ждал: свободы слова, освобождения от тех пут, которыми мы были связаны в советское время. Но потом он очень разочаровался, потому что не оказалось в перестроечное время настоящего национального деятеля, который обратил бы её на пользу страны <…> Солоухин был расстроен, что перестройка не улучшила общего положения дел в стране. Он был возмущён приватизацией, совершенно не принял новые демократические порядки <…> «В какой же пропасти мы все оказались сегодня, в какой выгребной яме сидим, что те десятилетия насилия и крови, искусственного голода кажутся теперь чуть ли не раем, вызывают ностальгические чувства?» — писал он.

[Демократия —] это ширма, за которой группа людей, называющих себя демократами, навязывает населению свой образ мышления, вкусы, пристрастия. Демократия как цель — абсурд. Это лишь средство для достижения каких-то целей. Ленин, большевики до 17-го года все демократами были. А взяли власть — такую демократию устроили, до сих пор расхлебать не можем.

Был ярым монархистом, носил на пальце перстень с изображением царя Николая II.

Солоухин умер 4 апреля 1997 года в Москве, отпевание прошло в Храме Христа Спасителя в Москве. Солоухин был первым, кто был отпет в храме после его открытия. Похоронен в родном селе Алепине.

Награды

• орден Трудового Красного Знамени
• орден «Знак Почёта»
• орден Дружбы народов
• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1979) — за повести и рассказы последних лет «Прекрасная Адыгене», «Трость», «Мёд на хлебе», «Барометр», «Варшавские этюды»

Произведения

Собрания сочинений

• Собрание сочинений в 10 томах. — М.: Голос, 1995 (вышли тома 1—3).
• Собрание сочинений в 5 томах. — М.: Русский мир, 2011.
• Собрание сочинений в 4 томах. — М.: Художественная литература, 1983—1984.
• Избранные произведения в двух томах. — М.: Художественная литература, 1974.

Поэзия

• Дождь в степи. — М.: Молодая гвардия, 1953.
• Разрыв-трава. — М.: Молодая гвардия, 1956.
• Ручьи на асфальте. — М.: Советский писатель, 1958.
• Журавлиха. — М.: Молодая гвардия, 1959.
• Колодец. — М.: Правда, 1959.
• Как выпить солнце. — М.: Советский писатель, 1961.
• Имеющий в руках цветы. — М.: Советский писатель, 1962.
• Жить на земле. — М.: Советский писатель, 1965.
• С лирических позиций. — М.: Советский писатель, 1965.
• Не прячьтесь от дождя. — М.: Правда, 1967.
• Аргумент. — М.: Советский писатель, 1972.
• Разрыв-трава (1972)
• Славянская тетрадь (1972)
• Венок сонетов (1975)
• Лирика (1975)
• Седина. — М.: Советский писатель, 1977.
• Стихотворения (1982)
• Северные березы (1990)
• Стихотворения (1990)

Проза

• Рождение Зернограда. — М.: Правда, 1955.
• Золотое дно. — М.: Советский писатель, 1956.
• За синь-морями. (1956).
• Владимирские просёлки (1958).
• Терновник (1959).
• Степная быль (1959).
• Капля росы (1960).
• Ветер странствий (1960).
• Открытки из Вьетнама (1961).
• Григоровы острова: Заметки о зимнем ужении рыбы (1963).
• Мать-мачеха (1964).
• Времена года (1964).
• Работа (1966).
• Письма из Русского музея. — М.: Советская Россия, 1967.
• Третья охота (1967).
• Чёрные доски: Записки начинающего коллекционера (1969).
• Зимний день (1969).
• Закон набата (1971).
• Трава (1972).
• Прекрасная Адыгене. — М.: Советский писатель, 1976.
• Олепинские пруды. — М.: Современник, 1973.
• По грибы (1974).
• Посещение 3ванки(1975).
• Приговор (1975).
• Рыбий бог (1975).
• Последняя ступень: Исповедь вашего современника (1976, издано в 1995).
• Слово живое и мёртвое (1976).
• Камешки на ладони. — М.: Советская Россия, 1977.
• Под одной крышей. — Ярославль, 1979.
• Время собирать камни. — М.: Современник, 1980.
• Мед на хлебе (1981).
• Продолжение времени (1982).
• Волшебная палочка (1983).
• Бедствие с голубями (1984).
• Каравай заварного хлеба (1986).
• Прийти и поклониться. — М.: Правда, 1986.
• Смех за левым плечом (1989).
• Белая трава (1990).
• Возвращение к началу (1990).
• Древо. — М.: Молодая гвардия, 1991.
• Наваждение. — М.: Огонек, 1991.
• При свете дня (1992).
• Солёное озеро (1994).
• Чаша (1998, опубликовано посмертно).

Песни на стихи В. Солоухина

• «Благодарствуйте, сударыня» (Т. Ефимов) — исп. группа «Ариэль»
• «Захотелось быть» (Т. Ефимов) — исп. группа «Ариэль»
• «Мужчины» (Э. Колмановский) — исп. Мария Пахоменко
• «Сыплет небо порошею» (С. Березин) — исп. Эдита Пьеха
• «Лада» (В. Мулявин) — исп. группа «Песняры»
• «Чета белеющих берёз» (Э. Колмановский) — исп. Ренат Ибрагимов
• «Синие озёра» (А. Спаринский) — исп. Эдуард Хиль
• «Волки» (В. Медяник) — исп. Владислав Медяник

В кино

• 1976 — Праздник на Печоре (текст от автора)
• 2006 — Мочёные яблоки (по мотивам рассказа)
• 2008 — Тайна чёрной доски. Владимир Солоухин (архивные кадры)

Литература

• Камов Б. Н. Аркадий Гайдар. Мишень для газетных киллеров. — М.: Олма Медиа Групп, 2011. — 544 с. — ISBN 978-5-373-03972-7.

Ссылки

• Инна Симонова. [rusk.ru/st.php?idar=111480 Последняя ступень Владимира Солоухина]
• [tvkultura.ru/brand/show/brand_id/32928 Ежедневный урок. Владимир Солоухин.] телеканал «Культура»
• [www.hrono.ru/biograf/solouhin.html Биография на Хроно.ру]
• [www.rus-sky.com/gosudarstvo/heald/solouhin.htm Избранные произведения]
• [www.litera.ru/stixiya/authors/solouxin.html Поэзия В. А. Солоухина] (недоступная ссылка с 12-11-2015 (3080 дней))
• [solouhin.voskres.ru/ Страничка памяти Владимира Алексеевича Солоухина]
• Василий Песков. [www.kp.ru/daily/23295/29558/ «Место высокое, бескомарное»] («Комсомольская правда», 10 июня 2004)

Отрывок, характеризующий Солоухин, Владимир Алексеевич

Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.