Сомов, Вячеслав Вячеславович

Вячеслав Сомов
Дата рождения:	13 (26) марта 1910(1910-03-26)
Место рождения:	Варшава
Дата смерти:	17 июня 1988(1988-06-17) (78 лет)
Место смерти:	Москва
Профессия:	актёр
Гражданство:	СССР СССР
Театр:	Центральный театр Советской армии
Награды:

Вячеслав Вячеславович Сомов (1910—1988) — советский актёр, мастер художественного слова. Заслуженный артист РСФСР (1954).

Биография

Окончил Ленинградское балетное училище. Выступал на эстраде в пантомиме и танцевальном дуэте. Работал наездником в цирке. Играл в Государственном театре им. Вс. Мейерхольда, Драматическом театре им. Баумана. Участник Великой Отечественной войны (ушёл на фронт добровольцем). С 1945 г. артист Центрального театра Красной Армии. В знаменитом «Учителе танцев» Л. де Вега в роли Альдемаро Сомов успешно дублировал Владимира Зельдина.

Художественное чтение

С 1948 г. выступал на эстраде с сольными программами художественного чтения. Он представил на эстраде произведения многих зарубежных поэтов-классиков и ещё более — современников. Сомову были свойственны влюблённость в поэзию, желание поделиться с аудиторией счастьем приобщения к стихам Дж. Г. Байрона,Ф. Вийона, Ф. Гарсиа Лорки или радостью открытия новых, ещё не знакомых поэтических имен. В его репертуаре были поэты Франции, Великобритании, Германии, Испании, Турции, Бельгии, Чехословакии и др. стран. Французскую поэзию он представлял в программе от XV в. до современности. В неё входили Ф. Вийон, В. Гюго, Э. Ронсар, Ш. Бодлер, Ж. Дю Белле, П. Ж. Беранже, П. Верлен, Г. Аполлинер. Он часто предварял стихи краткими рассказами об авторах и для каждого находил особые ритмы, интонации, пластический рисунок. В 1956 году Сомов открыл для себя Н. Гильена, прочитав в журнале его стихотворение «Колыбельная, чтобы разбудить маленького негра». Он влюбился в этого кубинского поэта-изгнанника, выучил испанский язык и стал читать сначала стихи Гильена, а потом и других современных латиноамериканских поэтов. К 1960 году у него сложилась обширная программа «Современные зарубежные поэты». Кроме исполняемых ранее поэтов в неё входили Ж. Превер, Э. Гильвик, Жан Марсенак, отрывок из «Зеленых холмов Африки» Э. Хемингуэя (проза), американские поэты: К. Сэндберг, Р. Фрост, Л. Ферлингетти, никарагуанский — Р. Дарио, колумбийский — Луис Карлос Лопес. Сомов читал их в той национальной народной традиции, в которой они исполнялись на родине. Ему помогали музыканты-гитаристы. В разное время с ним работали В. Я. Кручинин, Алексей Кузнецов-старший. Читая с музыкальным сопровождением, артист погружал зрителей в самые недра поэтической стихии, в её ритмы. Тонко чувствуя музыкальную природу стиха, Сомов выражал её в пластике, иногда — в мелодекламации. В 1963 году Сомов стал лауреатом конкурса «За мир и дружбу между народами». Круг исполняемых поэтов все время расширялся, пополнялся новыми именами. «Испания в сердце» (1965), чешская поэзия (1967). В старые программы включались новые имена и страны. Это не значит, что Сомов обходил своим вниманием русскую поэзию. В 70-е годы он создал композиции «А. Блок — Б. Пастернак, М. Цветаева — А. Ахматова», «Женщина и поэзия»; «Современники» (Д. Самойлов, Б. Окуджава, Б. Слуцкий, А. Межиров и др.). Одна из последних программ называлась «Открытие Америки» (Р. Лоуэлл, О. Нэш, Р. Фрост и др. в переводах А. Вознесенского). Последняя, итоговая композиция — «Люди, которых я видел», о незабываемых встречах с крупнейшими поэтами и деятелями эпохи. Режиссёром программ Сомова была его жена, заслуженная артистка РСФСР 3. Бокарева. Отмечая «великолепную пластику речи, простоту, не снижающую, однако, стихотворную речь до прозы, а прозу — до речи разговорной, обыденной», — Вс. Н. Аксенов главным в искусстве Сомова считал «подтекст». «Не только тот подтекст, который выявляет скрытый замысел автора, а и тот, что порожден собственным представлением исполнителя…» Эти слова своего товарища по искусству Сомова называл «самой дорогой похвалой». Сомов вместе с другими выдающимися мастерами художественного слова середины XX века, такими, как Сурен Кочарян, Всеволод Аксенов, Дмитрий Журавлев, Яков Смоленский, неустанно приобщал массового советского зрителя и слушателя к сокровищам мировой литературы.

Литература

• Сомов В. В. Песни Гильена // Нева. М.; Л., 1961. № 5. С. 212—214.
• Сомов В. В. Полководец человечьей силы // Театральная жизнь. 1966. № 16. С. 7-8.
• Аксенов Вс. Слово — полководец человечьей силы // Театральная жизнь. 1960. № 6. С. 25.
• Лазарев М. Люблю сам и заставляю любить тысячи // Молодая гвардия. М., 1963. № 11. С. 304—307.
• Нифонтов А. И. Сокровенные тайны поэзии // СЭЦ. М., 1964. № 10. С. 17.
• Ленинский А. Звучащий поэтический образ // СЭЦ. 1977. № 8.
• Смирнова Н. Вячеслав Сомов // Мастера художественного слова. М., 1988. Вып. 2. С. 247—264.

Ссылки

• [www.ruscircus.ru/cgi/encyc?func=text&sellet=%D1&selword=2607 В. В. Сомов] в Энциклопедии циркового и эстрадного искусства
• [www.tarmy.narod.ru/yt2.htm Песнь торжествующей любви: К 60-летию со дня премьеры спектакля «Учитель танцев» (Часть вторая)] на Неофициальном сайте Центрального академического театра Российской армии

Отрывок, характеризующий Сомов, Вячеслав Вячеславович

– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.
Ни Пьер и никто из товарищей его не говорили ни о том, что они видели в Москве, ни о грубости обращения французов, ни о том распоряжении пристреливать, которое было объявлено им: все были, как бы в отпор ухудшающемуся положению, особенно оживлены и веселы. Говорили о личных воспоминаниях, о смешных сценах, виденных во время похода, и заминали разговоры о настоящем положении.
Солнце давно село. Яркие звезды зажглись кое где по небу; красное, подобное пожару, зарево встающего полного месяца разлилось по краю неба, и огромный красный шар удивительно колебался в сероватой мгле. Становилось светло. Вечер уже кончился, но ночь еще не начиналась. Пьер встал от своих новых товарищей и пошел между костров на другую сторону дороги, где, ему сказали, стояли пленные солдаты. Ему хотелось поговорить с ними. На дороге французский часовой остановил его и велел воротиться.
Пьер вернулся, но не к костру, к товарищам, а к отпряженной повозке, у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю у колеса повозки и долго неподвижно сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.
– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня? Меня! Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!.. Ха, ха, ха!.. – смеялся он с выступившими на глаза слезами.