Стасов, Владимир Васильевич

Владимир Васильевич Стасов
Портрет Владимира Стасова работы И. Е. Репина
Род деятельности:	Музыкальный и художественный критик, публицист, историк искусства
Дата рождения:	2 (14) января 1824(1824-01-14)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	10 (23) октября 1906(1906-10-23) (82 года)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Отец:	Стасов, Василий Петрович
Награды и премии:	почётный член Петербургской академии наук

Влади́мир Васи́льевич Ста́сов (2 [14] января 1824, Санкт-Петербург — 10 [23] октября 1906, Санкт-Петербург) — русский музыкальный и художественный критик, историк искусств, архивист, общественный деятель.

Сын архитектора Василия Петровича Стасова. Старшая сестра Владимира, Надежда (1822—1895) была выдающейся общественной деятельницей, младший брат Дмитрий (1828—1918) — выдающимся адвокатом.

Биография

В 1836 году Владимир Стасов был отдан в Училище правоведения. Ещё в училище Стасов проникся живым интересом к музыке, но особых композиторских задатков в себе не нашёл, и решил впервые попробовать свои силы на поприще критика. В 1842 году он написал статью о Ф. Листе, приехавшем в Петербург, хотя и нигде не напечатал её. По окончании в 1843 году училища он поступил на службу помощником секретаря в Межевой департамент Сената, с 1848 года служил секретарём в Департаменте герольдии, а с 1850 года — помощником юрисконсульта в Департаменте юстиции. Стасов свободно владел шестью языками.

В 1847 году, с публикаций в «Отечественных записках» его первой статьи — о французском композиторе Гекторе Берлиозе, началась его литературно-критическая деятельность. В этом же году Стасов был приглашён издателем «Отечественных записок» Краевским к сотрудничеству в отдел иностранной литературы. С этого времени Стасов начал писать небольшие обозрения по вопросам живописи, скульптуры, архитектуры и музыки. В 1847—1848 годах он опубликовал около 20 статей.

В 1848 году, за связь с петрашевцами, Стасов был отстранён от работы в журнале, арестован и заключён в Петропавловскую крепость. В 1851 году В. В. Стасов вышел в отставку и в качестве секретаря уральского промышленника и мецената А. Н. Демидова, очень богатого человека, поклонника искусств, уехал за границу. Работал в крупнейших библиотеках и архивах. Был библиотекарем в имении Демидова в Сан-Донато близ Флоренции, часто посещал русских художников и архитекторов, проживавших в Италии — Александра Брюллова, Сергея Иванова, Воробьева и Айвазовского.

В мае 1854 года В. В. Стасов вернулся в Петербург. В то время с его помощью и оформилось художественное объединение композиторов, ставшее известным под именем, данным Стасовым Могучая кучка. В 1860-х годах Стасов поддерживал «Товарищество передвижных выставок», с которым тесно связана вся его деятельность. Стасов был одним из главных вдохновителей и историком «передвижников», принимал активное участие в подготовке первой и ряда последующих их выставок. В конце 1856 года директор Публичной библиотеки в Петербурге М. А. Корф предложил Стасову работу в качестве своего помощника, а именно — для собирания материалов по истории жизни и царствования Николая I.

В 1856—1872 годах Стасов работал в Публичной Библиотеке, имея в Художественном отделении свой стол. По его инициативе организуется ряд выставок древнерусских рукописей. В ноябре 1872 принят на штатную должность библиотекаря, до конца жизни заведовал Художественным отделом. На этом посту постоянно консультировал писателей, художников, композиторов, собирал рукописи русских деятелей искусства, в особенности композиторов (во многом благодаря Стасову Российская национальная библиотека располагает ныне самыми полными архивами композиторов петербургской школы).

В 1900 году одновременно со своим другом Л. Н. Толстым избран почётным членом Императорской Санкт-Петербургской АН.

Умер 23 октября 1906 в Санкт-Петербурге. Похоронен в некрополе мастеров искусств Александро-Невской лавры. Бронзовый памятник над могилой — работы скульптора И. Я. Гинцбурга и архитектора И. П. Ропета .

Взгляды

Стасов активно поддерживал движение Передвижников и выступал против безальтернативного господства академического искусства. Его критические статьи и монографии о ныне знаменитейших представителях русского искусства (Н. Н. Ге, В. В. Верещагин, И. Е. Репин, М. П. Мусоргский, А. П. Бородин, К. П. Брюллов и пр.), а также обширная переписка с ними представляют величайший интерес. Он также известен как оппонент музыкального критика (и бывшего своего друга) А. Н. Серова в обсуждении достоинств двух опер М. И. Глинки; Стасов был исследователем и пропагандистом творчества композитора.

Стасов был идеологом нового направления в музыке, представленного группой петербургских композиторов, названной им «Могучая кучка».

Стасов также был активным критиком антисемитизма, и был ценителем еврейского искусства. Так в ответ на очерк Рихарда Вагнера «Еврейство в музыке», он ответил в эссе «Жидовство в Европе /По Рихарду Вагнеру/» (1869), где выступил с резкой критикой антисемитизма композитора

Адреса в Санкт-Петербурге

• 02.01.1824 — 1830 — 1-я линия Васильевского острова, 16;
• 1837—1877 — дом Трофимова — Шестилавочная улица, 11;
• 1882—1890 — доходный дом — Знаменская улица, 26, кв. 6;
• 1890—1896 — доходный дом — Знаменская улица, 36;
• 1896 — 10.10.1906 года — 7-я Рождественская улица, 11, кв. 24.

Память

На доме по адресу Моховая улица 26 в 1957 году была установлена мемориальная доска с ошибочным текстом: " В этом доме с 1854 по 1873 год жил и работал выдающийся русский художественный критик Владимир Васильевич Стасов". (Он жил здесь, а работал с 1855 г. по 1906 г. в Императорской Публичной библиотеке, о чем имеется мемориальная доска).

Увековечение имени

И. С. Тургенев:

Спорь с человеком умнее тебя: он тебя победит… но из самого твоего поражения ты можешь извлечь пользу для себя. Спорь с человеком ума равного: за кем бы ни оставалась победа, ты по крайней мере испытаешь удовольствие от борьбы. Спорь с человеком ума слабейшего: спорь не из желания победы, но ты можешь быть ему полезным. Спорь даже с глупцом! ни славы ни выгоды ты не добудешь… Но отчего иногда не позабавиться! Не спорь только с Владимиром Стасовым!

• В Липецке есть улица Стасова.
• Во Владимире есть улица Стасова.
• В Краснодаре есть улица Стасова (с 1957 года).
• «[dmshstasova.msk.muzkult.ru Детская музыкальная школа им. В. В. Стасова]» в Москве.

Сочинения

• [az.lib.ru/s/stasow_w_w/ Владимир Васильевич Стасов. Избранные сочинения] - В 3-х томах. Государственное издательство "Искусство", Москва, 1952
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Stasov_IV90_6.htm Русские путешественницы из Сибири в Неаполь на тележке // Исторический вестник, 1890. – Т. 40. - № 6. – С. 644-646.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Stasov_IV86_23_3.htm Памяти Мусоргского // Исторический вестник, 1886. – Т. 23. - № 3. – С. 644-656.]
• [www.memoirs.ru/rarhtml/Stasov_IV92_3.htm Портрет Глинки, деланный в Париже // Исторический вестник, 1892. – Т. 47. - № 3. – С. 867-870.]

Литература

• Каренин В. Владимир Стасов. Очерк его жизни и деятельности. — Л.: Мысль, 1927.
• Стефанович В. Н. В. В. Стасов (1824—1906: Очерк библиотечной деятельности / В. Н. Стефанович; Всесоюзная книжная палата, Министерство культуры СССР, Главиздат. — М.: Издательство Всесоюзной книжной палаты, 1956. — 132, [2] с. — (Деятели книги). — 10 000 экз. (обл.)

Рекомендуемая литература

• Рамазанова Н. В. В начале пути. Малоизвестные факты биографии В. В. Стасова // Российская национальная библиотека и отечественная художественная культура: Сб. ст. и публ. / Рос. нац. б-ка. — Вып. 5. — СПб.: Изд-во Рос. нац. б-ки, 2013. — C. 67—78.
• В. В. Верещагин и В. В. Стасов. — М.: Искусство, 1953
• Владимир Васильевич Стасов. 1824—1906: К 125-летию со дня рождения: [Сборник статей и воспоминаний] / Сост. Е. Д. Стасова. — М.-Л.: Искусство, 1949
• Переписка П. М. Третьякова и В. В. Стасова. 1874—1897. — М.-Л.: Искусство, 1949
• Лебедев А. К. Владимир Васильевич Стасов. 1824—1906. — М.-Л.: Искусство, 1948

Ссылки

• И. Вакс [stampsportal.ru/topic-philately/art/1738-stasov-1974-7 Все что мог – сделал…] // Филателия СССР : журнал. — 1974. — № 7. — С. 32.

Отрывок, характеризующий Стасов, Владимир Васильевич

Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.
Стараясь как можно язвительнее оскорбить Вейротера в его авторском военном самолюбии, Ланжерон доказывал, что Бонапарте легко может атаковать, вместо того, чтобы быть атакованным, и вследствие того сделать всю эту диспозицию совершенно бесполезною. Вейротер на все возражения отвечал твердой презрительной улыбкой, очевидно вперед приготовленной для всякого возражения, независимо от того, что бы ему ни говорили.
– Ежели бы он мог атаковать нас, то он нынче бы это сделал, – сказал он.
– Вы, стало быть, думаете, что он бессилен, – сказал Ланжерон.
– Много, если у него 40 тысяч войска, – отвечал Вейротер с улыбкой доктора, которому лекарка хочет указать средство лечения.
– В таком случае он идет на свою погибель, ожидая нашей атаки, – с тонкой иронической улыбкой сказал Ланжерон, за подтверждением оглядываясь опять на ближайшего Милорадовича.
Но Милорадович, очевидно, в эту минуту думал менее всего о том, о чем спорили генералы.
– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»