Толстов, Василий Григорьевич

Василий Григорьевич Толстов
Дата рождения	24 декабря 1857 (5 января 1858)(1858-01-05)
Место рождения	ст. Темижбекская, Российская империя
Дата смерти	25 ноября 1935(1935-11-25) (77 лет)
Место смерти	монастырь Хопово, Югославия
Принадлежность	Российская империя Российская империя → Югославия
Род войск	кавалерия
Годы службы	1876 (1879) — 1920
Звание	генерал-майор
Командовал	2-й Кубанский полк Кубанского казачьего войска
Сражения/войны	Гражданская война в России
Награды и премии
В отставке	историк

Васи́лий Григо́рьевич Толсто́в (24 декабря 1857; станица Темижбекская [ныне Кавказский район Краснодарского края], Российская империя — 25 ноября 1935; монастырь Хопово, Югославия) — генерал-майор русской армии, историк казачьих полков.

Биография

Василий Толстов происходил из кубанских казаков. Уроженец кубанской линейной станицы Темижбекской. Православного вероисповедания. Воспитание получил в Кубанской войсковой гимназии и Ставропольском казачьем юнкерском училище (последнее окончил в 1878 г.). После этого также окончил Офицерскую стрелковую и Офицерскую кавалерийскую (на отлично) школы.

На военную службу вступил 13 июля 1876 года в Хопёрский казачий полк Кубанского казачьего войска (позже был переведён 1-й Кубанский казачий полк, а в сентябре 1888 г. зачислен в 1-й Хопёрский полк). 14 декабря 1879 года произведён в хорунжие. С 1 января 1885 года ― сотник. Командовал сотней в течение 6 лет и 10 месяцев. С 14 октября 1890 года ― подъесаул.

Вскоре командование полка обратило своё внимание на подъесаула Толстова как на образованного, начитанного и энергичного офицера, интересовавшегося историей полка. В преддверии 200-летнего юбилея Хопёрского полка, Толстову в 1895 году было поручено составление очерка полка. Для сбора архивных материалов он был командирован в Москву и Санкт-Петербург. Изучал местные анналы в Екатеринодаре и Ставрополе, а также в станицах Баталпашинского отдела беседовал с местными старожилами. Однако года было явно недостаточно для сбора материалов, достаточных к объёмному изданию истории хопёрских казаков, и к юбилею в 1896 году вышел краткий хронологический очерк полка. Объёмный же труд (уже есаула, с 1 июня 1898 г.) Толстого по истории Хопёрского полка (более 500-страничный фолиант из 2-х частей и приложение) вышел только в 1901 году.

26 февраля 1907 года Толстов был произведён в чин войскового старшины в 1-м Кубанском казачьем полку, а 25 сентября 1910 вступил в должность командира 2-го кадрового (льготного) Кубанского казачьего полка Кубанского казачьего войска. Состоя в той должности Толстов позднее подал в отставку, а в 1914 году был назначен атаманом Кавказского отдела. Пробыл на последней должности до 1917 года.

Во время гражданской войны Толстов в 1920 году с остатками Кубанской армии эвакуировался в Крым, и оттуда далее эмигрировал на о. Лемнос. В следующем году он переехал в Югославию. Поселился в русском монастыре Петковица, где служил псаломщиком, заведовал огородами, заготовлял продукты на зиму. Занимался переписыванием для монастыря церковных книг. Также Толстов по памяти восстанавливал свои книги, которые оставались в России. После закрытия в 1934 году Петковицкого монастыря Толстов переехал в сербский монастырь Хопово.

В том же монастыре Толстов скончался 25 ноября 1935 года.

Награды

• орден Св. Станислава 2-й ст. (1902)
• орден Св. Анны 2-й ст. (1909)

Библиография Толстова

• [www.runivers.ru/lib/book6044/103749/ Историческая хроника Хопёрского полка Кубанского Казачьего войска. 1696—1896] (Екд., 1896).
• История Хопёрского полка Кубанского казачьего войска: в 2 томах + Прилож. (Тф., 1900—1901).
• Памятка 1-го Кубанского полка (1914).
• Историческая памятка Хопёрского полка Кубанского казачьего войска (ок. 1932—1934).
• Краткая историческая памятка Кубанского генерал-фельдмаршала Великого князя Михаила Николаевича полка Кубанского казачьего войска (ок. 1932—1934).

Ссылки

• [www.whiterussia1.narod.ru/EMI/CUBVO.htm Кубанское казачье войско] Историческая справка. На сайте «Белая Россия».

Отрывок, характеризующий Толстов, Василий Григорьевич

– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.


По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
С той минуты как Пьер сознал появление таинственной силы, ничто не казалось ему странно или страшно: ни труп, вымазанный для забавы сажей, ни эти женщины, спешившие куда то, ни пожарища Москвы. Все, что видел теперь Пьер, не производило на него почти никакого впечатления – как будто душа его, готовясь к трудной борьбе, отказывалась принимать впечатления, которые могли ослабить ее.
Поезд женщин проехал. За ним тянулись опять телеги, солдаты, фуры, солдаты, палубы, кареты, солдаты, ящики, солдаты, изредка женщины.
Пьер не видал людей отдельно, а видел движение их.
Все эти люди, лошади как будто гнались какой то невидимою силою. Все они, в продолжение часа, во время которого их наблюдал Пьер, выплывали из разных улиц с одним и тем же желанием скорее пройти; все они одинаково, сталкиваясь с другими, начинали сердиться, драться; оскаливались белые зубы, хмурились брови, перебрасывались все одни и те же ругательства, и на всех лицах было одно и то же молодечески решительное и жестоко холодное выражение, которое поутру поразило Пьера при звуке барабана на лице капрала.
Уже перед вечером конвойный начальник собрал свою команду и с криком и спорами втеснился в обозы, и пленные, окруженные со всех сторон, вышли на Калужскую дорогу.
Шли очень скоро, не отдыхая, и остановились только, когда уже солнце стало садиться. Обозы надвинулись одни на других, и люди стали готовиться к ночлегу. Все казались сердиты и недовольны. Долго с разных сторон слышались ругательства, злобные крики и драки. Карета, ехавшая сзади конвойных, надвинулась на повозку конвойных и пробила ее дышлом. Несколько солдат с разных сторон сбежались к повозке; одни били по головам лошадей, запряженных в карете, сворачивая их, другие дрались между собой, и Пьер видел, что одного немца тяжело ранили тесаком в голову.
Казалось, все эти люди испытывали теперь, когда остановились посреди поля в холодных сумерках осеннего вечера, одно и то же чувство неприятного пробуждения от охватившей всех при выходе поспешности и стремительного куда то движения. Остановившись, все как будто поняли, что неизвестно еще, куда идут, и что на этом движении много будет тяжелого и трудного.
С пленными на этом привале конвойные обращались еще хуже, чем при выступлении. На этом привале в первый раз мясная пища пленных была выдана кониною.
От офицеров до последнего солдата было заметно в каждом как будто личное озлобление против каждого из пленных, так неожиданно заменившее прежде дружелюбные отношения.
Озлобление это еще более усилилось, когда при пересчитывании пленных оказалось, что во время суеты, выходя из Москвы, один русский солдат, притворявшийся больным от живота, – бежал. Пьер видел, как француз избил русского солдата за то, что тот отошел далеко от дороги, и слышал, как капитан, его приятель, выговаривал унтер офицеру за побег русского солдата и угрожал ему судом. На отговорку унтер офицера о том, что солдат был болен и не мог идти, офицер сказал, что велено пристреливать тех, кто будет отставать. Пьер чувствовал, что та роковая сила, которая смяла его во время казни и которая была незаметна во время плена, теперь опять овладела его существованием. Ему было страшно; но он чувствовал, как по мере усилий, которые делала роковая сила, чтобы раздавить его, в душе его вырастала и крепла независимая от нее сила жизни.
Пьер поужинал похлебкою из ржаной муки с лошадиным мясом и поговорил с товарищами.