Паперный, Владимир Зиновьевич

Владимир Паперный
Владимир Зиновьевич Паперный
писатель, дизайнер, культуролог, историк архитектуры, архитектурный критик
Дата рождения:	19 мая 1944(1944-05-19) (79 лет)
Место рождения:	Москва

Влади́мир Зино́вьевич Папе́рный (р. 19 мая 1944 года, Москва) — американский и российский писатель, дизайнер, искусствовед, культуролог, историк архитектуры, архитектурный критик.

Биография

Владимир Паперный родился в Москве в семье литературоведа и литературного пародиста Зиновия Самойловича Паперного (1919—1996); мать, Калерия Николаевна Озерова (1918—2012), была сотрудником «Литературной газеты», редактором отдела критики журнала «Новый мир». Младшая сестра, Татьяна Паперная (1952—1978), как и её брат, стала прототипом персонажа поэмы Беллы Ахмадулиной «Дачный роман».

Паперный окончил факультет промышленного дизайна Строгановского училища^{[когда?]}1969, затем аспирантуру Центрального научно-исследовательского института теории и истории архитектуры. Его диссертация об архитектуре сталинского времени в 1985 году была опубликована в США на русском языке под названием «Культура Два»ARDIS, Ann Arbor, 1985. В 2000 году защитил в РГГУ диссертации по теме «Модели описания советской культуры (на материале советской архитектуры 1920—1950-х годов): Культура 2») и получил степень кандидата культурологии.

С 1981 года Паперный живёт в Лос-Анджелесе. Работал арт-директором и начальником отдела рекламы в американских корпорациях. В настоящее время возглавляет дизайн-студию VPA в Лос-Анджелесе, занимается производством документальных телефильмов. Автор статей по дизайну, архитектуре, городской среде и столкновению культур, рассказов и воспоминаний. Последовательный критик «лужковской архитектуры» в Москве.

О себе в интервью 2007 года он сказал:

Я безусловно не ощущаю себя учёным. Я грамотный дизайнер, но есть лучше. Я не могу назвать себя писателем — написано очень мало. В детстве я часто представлял себя то актёром, то суворовцем, то музыкантом. Возможно, детское желание кем-нибудь притворяться сохранилось. Когда я писал диссертацию «Культура Два», я притворялся учёным. Когда снимал документальные сюжеты для ТВ, притворялся кинематографистом. В молодости я никуда не приходил вовремя, ничем не хотел заниматься, всё быстро надоедало. В Строгановке начал, как очень плохой студент. Рисовать не учился до поступления — это был ещё один вариант притворства. Но к 5-му курсу что-то произошло: мой рисунок сепией попал в число лучших работ. Преподаватель скульптуры, который было совсем махнул на меня рукой, сказал, что последняя моя скульптура очень хороша. Я получил пятёрку за диплом. Второй перелом произошёл, когда я писал диссертацию — впервые с увлечением что-то делал 4 года. И затем мой отъезд в Америку. Жизнь в России для меня была тёплым вязким болотом, а жить в Америке — это плавать в холодном океане. Перестанешь барахтаться — пойдёшь ко дну.

В 2011 году входил в группу разработчиков на базе бизнес-школы «Сколково» проекта в сфере национального брендинга «Центр русского авангарда». Проект не был осуществлён. В группу разработчиков, помимо Владимира Паперного, входили Николай Палажченко, Марина Хрусталёва, Виктория Голембиовская, Нуна Алекян и др.

Личная жизнь

• Первая жена — Гульнора Меджиевна Хошмухамедова, советский и российский художник.
  • Сын — Дмитрий Владимирович Паперный, американский и российский дизайнер, имиджмейкер.
    • Внучка — Майя Старр Паперны (англ. Maya Starr Paperny, р. 2009) — дочь Дмитрия Паперного и Лоры Рорман (англ. Laura Rohrman), американской и российской сценаристки, драматурга, актрисы, журналистки.
• Вторая жена — Екатерина Александровна Компанеец (Катя Компанеец, р. 1946), советский и американский художник, писатель.
  • Дочь — Татьяна Владимировна Паперная, американская писательница, журналистка.
• Третья жена — Александра Самойлова-Паперная, дизайнер, стереофотограф, переводчик.
• Четвёртая жена (с 2014) — Марина Александровна Хрусталёва (р. 1978), российский менеджер в сфере культуры, журналист, переводчик, куратор, общественный деятель.

Владимир Паперный в литературе

Владимир Паперный и его сестра Татьяна послужили прототипами персонажей поэмы Беллы Ахмадулиной «Дачный роман». В начале 1970-х гг. Паперный с сестрой сняли в Переделкине дачу у вдовы Павла Лукницкого по соседству с дачей Ахмадулиной. У Ахмадулиной не было телефона, у Паперных был, и несколько раз в день она заходила к ним звонить. «Возникло что-то вроде соседской дружбы». Через год дачу у вдовы Лукницкого забрал Литфонд, которому принадлежала дача, и Паперным пришлось съехать.

Стало ясно, что дружба с Беллой вне дачного соседства и телефона долго не протянет. И тут мне пришла в голову идея перевести эту дружбу в художественно-поэтический жанр. Я решил написать Белле письмо, демонстрирующее, что я — незаурядная творческая личность. Это письмо где-то сохранилось в моём архиве. С одной стороны, журналистская добросовестность требует, чтобы я его воспроизвёл. С другой стороны, мне стыдно: я недавно перечитал его и ужаснулся, оно было претенциозным, натужным и абсолютно бездарным. К счастью, решения принимать не пришлось: письма в той папке, где ему полагалось быть, не оказалось. Видимо, какой-то тайный доброжелатель его уничтожил. <…> Ответ пришёл быстро. В «Литературной газете» появилась поэма Ахмадулиной «Дачный роман», в которой были описаны и мы с Таней, и моё письмо. На сайте указана неверная дата поэмы — 1966, на самом деле события происходили около 1973 года. Все основные факты пересказаны в поэме достаточно точно, кроме моего письма. Во-первых, Белла его опоэтизировала, во-вторых, сделала его объяснением в любви (судя по литературному качеству моего письма, это была не любовь, а скорее суетное желание дружить со знаменитостью).

Книги и статьи

• Культура Два. — Анн Арбор: Ардис Паблишинг, 1985.
  • Культура Два. — М.: Новое литературное обозрение, 1996. — 384с. — ISBN 5-86793-013-0
  • Культура Два. — М.: Новое литературное обозрение, 2006 (Серия "Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»). 2−е изд., испр. и доп. — 408 с. — ISBN 5-86793-442-X
  • Культура Два. — М.: Новое литературное обозрение, 2007 (Серия "Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»). 2−е изд., испр. доп. — 408с., ил. — ISBN 5-86793-548-5
  • [www.cambridge.org/uk/catalogue/catalogue.asp?isbn=0521451191 Architecture in the Age of Stalin. Culture two.]  — Cambridge University Press, 2002. — ISBN 0521451191
• Мос-Анджелес. — М.: Новое литературное обозрение, 2004 (Серия "Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»). — 280с. — ISBN 5-86793-303-2
• Мос-Анджелес Два. — М.: Новое литературное обозрение, 2009 (Серия "Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»). — 224с. — ISBN 978-5-86793-718-8
• [magazines.russ.ru/znamia/1998/6/krit.html Андеграунд вчера и сегодня] // Знамя. — 1998. — № 6.
• [magazines.russ.ru/nz/1999/2/paper.html Back in the USSR?] // Неприкосновеный запас. — 1999. — № 2(4).
• [magazines.russ.ru/nz/2003/4/paper.html Вера и правда: Андре Жид и Лион Фейхтвангер в Москве] // Неприкосновенный запас. — 2003. — № 4(30).
• [magazines.russ.ru/nlo/2005/75/pape16.html В поисках утраченного] // НЛО. — 2005. — № 75.

Ссылки

• [theoryandpractice.ru/search?utf8=%E2%9C%93&q=%D0%BF%D0%B0%D0%BF%D0%B5%D1%80%D0%BD%D1%8B%D0%B9 Американское и советское кино 1930-х-1940-х годов] (лекция)
• [vpaperny.blogspot.com/ «The Paperny Times». Блог В. Паперного]
• Исааков Константин. [www.vmdaily.ru/article/33898.html Любовь и Свобода] // Вечерняя Москва № 81 (24615), 10 мая 2007
• [www.novayagazeta.ru/arts/56485.html Владимир Паперный: На дворе очередная «Культура Два», правда, с «Фейсбуком»] // «Независимая Газета», 30 января 2013.
• [www.ntv.ru/peredacha/shkola/m543/o159236/ Владимир Паперный] в передаче «Школа злословия» 06.04.2013.

Рецензии на книгу В. Паперного «Культура Два»

• Хмельницкий Д. [www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=2021&fl=1&sl=1 «Культура Два» через четверть века]
• Ревзин Г. [www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=1945&fl=1&sl=1 Миф о вечном возвращении сталинизма (переиздана книга Владимира Паперного «Культура Два»)]
• Раппапорт А. [papardes.blogspot.com/2009/08/blog-post_1759.html Бессмертный Паперный]

Владимир Паперный в социальных сетях  

• [facebook.com/vpaperny Официальная страница Паперный, Владимир Зиновьевич] в социальной сети Facebook

Отрывок, характеризующий Паперный, Владимир Зиновьевич

Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.