Гомельский государственный университет имени Франциска Скорины

Гомельский государственный университет им. Франциска Скорины (ГГУ им. Ф. Скорины)
Оригинальное название	белор. Гомельскі дзяржаўны ўніверсітэт імя Францыска Скарыны
Международное название	англ. Francysk Skaryna Homiel State University
Прежние названия	1930 Гомельский агропедагогический институт 1933 Гомельский педагогический институт 1939 Гомельский педагогический институт им. В. П. Чкалова 1969 Гомельский государственный университет
Год основания	1930
Реорганизован	в университет
Год реорганизации	1969
Тип	классический
Ректор	С. А. Хахомов
Студенты	9949
Иностранные студенты	569
Аспирантура	51 специальность
Докторантура	5 специальностей
Доктора	39
Профессора	34
Преподаватели	657
Расположение	Республика Беларусь, Гомель
Юридический адрес	ул. Советская, 104, г. Гомель, 246019, Беларусь
Сайт	[gsu.by/ ]

К:Учебные заведения, основанные в 1930 году

Гомельский государственный университет имени Франциска Скорины (бел. Гомельскі дзяржаўны ўніветсітэт імя Францыска Скарыны) — один из вузов Республики Беларусь. Расположен в городе Гомеле. Открыт в 1930 году.

Общие сведения

В состав структуры ГГУ им. Ф. Скорины входят: 13 факультетов; Институт повышения квалификации и переподготовки кадров; 2 научно-исследовательских института; 18 научно-исследовательских лабораторий; 42 студенческих научно-исследовательских подразделения; 48 кафедр; общеуниверситетский музей-лаборатория Франциска Скорины, 7 музейных экспозиций факультетов, аспирантура, докторантура.

Высшее образование в ГГУ осуществляется по 35 специальностям первой ступени образования и 22 специальностям - второй, 69 специализациям. Подготовка кадров высшей квалификации ведется в аспирантуре по 51 специальности, в докторантуре - по 5 специальностям. Для поступления в ГГУ необходимо успешно сдать централизованное тестирование. В университете обучается 9949 студентов, из них 5508 на дневной форме и 4441 - на заочной, 90 аспирантов, 1 докторант (апрель 2016 года). В комплексе ГГУ работают 1422 сотрудника, в том числе профессорско-преподавательский состав (ППС) (без учета совместителей) – 657 человек. В числе ППС и научных работников 4 члена-корреспондента НАН Беларуси,39 докторов наук, 34 профессора, 248 кандидатов наук, 206 доцентов.

Университет входит в структуру Министерства образования Республики Беларусь.

В мировом рейтинге университетов "Webometrics" на январь 2016 г. ГГУ им. Ф. Скорины занимает 3563 позицию.

В 2014 году агентство «Эксперт РА» присвоило ГГУ рейтинговый класс «D» означающий «приемлемый уровень» подготовки выпускников.

История

Гомельский государственный университет имени Франциска Скорины создан на базе Гомельского педагогического института, открытого 8 ноября 1930 года. В пединституте с 2-летним, а затем 4-летним сроком обучения было 3 факультета: физико-математический, химико-биоло­гичес­кий, литературы и языка, при нем функционировал и учительский институт. Директора И.Ф. Ермаков, А.О. Сташевский, А.П. Эльман, С.Я. Лебедев, М.Ф. Лозбень, М.Ф. Алексейчик, С.Ф. Ажгирей, Н.М.Ивашенко. С 1939 года имел название Гомельский педагогический институт им. В. П. Чкалова.

В период Великой Отечественной войны многие преподаватели и студен­ты были при­званы в Красную Армию, а институт эвакуировали в Кировскую область. 26 ноября 1943 г. был освобождён город Гомель и с 31 мая 1944 г. возобновлена работа Гомельского педагогического института. В этот период определялись основные направления научно-исследовательской работы кафедр .

В 1958 г. в пединституте был открыт факультет начальной школы, а в 1959 г. – инженерно-педагогический факультет, название которого позднее трижды менялось (индустриально-педагогический, обще­технические дисциплины и труд, общетехнические дисциплины и физика). В последние два года деятельности Гомельский государственный педагогический институт им. В.П. Чкалова готовил учителей для средних школ на 5 факультетах (физико-математичес­кий, филологический, химико-биологичес­кий, общетехнических дисциплин и физики, физического воспитания). Осенью 1961 г. в Гомельском пединституте была открыта аспирантура. С 1968 г. началась разработка хоздоговорных тем (первый хоздоговор по теме «Исследования характеристик и свойств полимерных покрытий оптическими и спектральными методами»). За время работы Гомельский государственный педагогический институт им. В.П.Чкалова подготовил 12,5 тысяч специа­лис­тов .

В конце 1968 г. было принято решение об открытии на базе педагогического института Гомельского государственного университета. В приказе Министра высшего и среднего специального образования №130 от 31 марта 1969 г. указывалось: «2. Открыть Гомельский государственный университет с 1 мая 1969 г. на базе Гомельского государственного педагогического института им. В.П.Чкалова. Иметь в составе университета факультеты: историко-филологический, механико-математический, физический, биолого-почвенный, геологический, экономический и физического воспитания». Пер­вым ректором был назначен известный учёный В. А. Белый. В 1969/1970 учебном году в университете обучалось 4 429 студентов, в т.ч. 2 349 – по дневной форме и 2 080 - по заочной. Первый университетский выпуск составил 913 человек.

С августа 1973 года ректором ГГУ был назначен учёный, академик, участ­­ник Великой Отечественной войны Б.В. Бокуть. За годы работы в университете академиком Б.В. Бокутем была создана научная школа по оптике, которая получила известность далеко за пределами республики. Высокий профессиональный уровень, опыт работы профессорско-преподавательского состава университета исполь­зовался во многих странах мира (Алжир, Вьетнам, Куба, Кения, Монголия, Судан и другие), которым Советский Союз оказывал помощь в подготовке кадров в различных отраслях знаний. В 1980-е годы активизировалась работа по совершенствованию учебно-воспитательного процесса в университете. На протяжении ряда лет существовали тесные связи факультетов с промышленными предприятиями и научно-исследовательскими институтами. В конце 1970-х – первой половине 1980-х годов впервые в республике Гомельский государственный университет начал создавать филиалы кафедр при предприятиях и НИИ.

В 1988 г. Совет Министров БССР (постановление от 29 ноября 1988 г.) принял решение о присвоении Гомельскому государственному университету имени Франциска Скорины. На расширенном заседании Совета университета 19 сентября 1989 г. на должность ректора был избран Л.А. Шеметков, математик, создатель и руководитель нового научного направления – теории формации алгебраических систем, создатель научной математической школы .

В 1990-е годы было открыто 10 новых специальностей. По инициативе ректора Л.А. Шеметкова в ГГУ впервые были открыты советы по защите диссертаций и докторантура. С октября 1999 г. стал издаваться журнал «Известия Гомельского государственного университета имени Ф. Скорины». Значительно расширилось международное сотрудничество. В 1994 г. университет выиграл грант программы ТЕМПУС в размере 1 млн. долларов и совместно с университетами Клермон-Феррана (Франция), Бирмингема (Англия), Киля (Гер­ма­ния) в 1994-1998 годах разрабатывал проект «Совер­шенс­тво­вание уп­рав­ле­ния университетом». В начале ХХI века университет возглавлял док­тор фи­зи­ко-математических наук, профессор М.В. Селькин.

В 1995 году на основе договоров о сотрудничестве между ГГУ им. Ф.Скорины и Оверньским университетом Клермон-1 (город Клермон-Ферран, Франция) был создан Франко-белорусский институт управления, который успешно функционировал до 2013 года .

Факультеты

• филологический
• иностранных языков
• исторический
• юридический
• экономический
• математический
• физический
• геолого-географический
• биологический
• психологии и педагогики
• физической культуры
• довузовской подготовки и обучения иностранных студентов
• заочный

Ссылки

• [www.gsu.by/ Официальный сайт ГГУ им. Ф.Скорины]
• [homielstateuniversity.academia.edu/#/Universities/Francysk_Skaryna_Homiel_State_University Francysk Skaryna Homiel State University / academia.edu]

Отрывок, характеризующий Гомельский государственный университет имени Франциска Скорины

Майор с улыбкой приложил руку к козырьку.
– Кого вам угодно, мамзель? – сказал он, суживая глаза и улыбаясь.
Наташа спокойно повторила свой вопрос, и лицо и вся манера ее, несмотря на то, что она продолжала держать свой платок за кончики, были так серьезны, что майор перестал улыбаться и, сначала задумавшись, как бы спрашивая себя, в какой степени это можно, ответил ей утвердительно.
– О, да, отчего ж, можно, – сказал он.
Наташа слегка наклонила голову и быстрыми шагами вернулась к Мавре Кузминишне, стоявшей над офицером и с жалобным участием разговаривавшей с ним.
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.
Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.