Московский государственный еврейский театр

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Московский ГОСЕТ
Основан	1920
Здание театра
Местоположение	Москва
Координаты	55°45′32″ с. ш. 37°35′53″ в. д.55.759083° с. ш. 37.598167° в. д. / 55.759083; 37.598167
Руководство
Художественный руководитель	А. М. Грановский С. М. Михоэлс

К:Театры, основанные в 1920 году

Моско́вский госуда́рственный евре́йский теа́тр (Московский ГОСЕТ) — один из двух еврейских театров в Москве в раннее советское время. Основан в 1920 году. Был закрыт в 1949 году в результате антиеврейских репрессий со стороны властей (см. Борьба с космополитизмом). Художественными руководителями являлись в разное время А. М. Грановский и С. М. Михоэлс.

История

Образован в 1920 вследствие переезда в Москву государственной еврейской театральной студии при Театральном отделе Наркомпроса, работавшей ранее в Петрограде. Организатором театра и до 1929 его художественным руководителем и режиссёром всех основных постановок был А. М. Грановский. Ученик М. Рейнхардта и выходец из ассимилированной среды, Грановский не знал идиш и, приняв предложение руководить еврейской студией, не ставил своей целью создание национального театра, с историей и проблемами которого не был знаком. Его первые спектакли в Петрограде по символистским пьесам Ш. Аша и М. Метерлинка не встретили отклика в еврейской среде, тем охотнее он переехал в Москву, где ему была обещана поддержка Евсекции.

Помещался сначала в Большом Чернышёвском переулке, а затем на Малой Бронной улице, дом 2. Присоединив к себе некоторых членов местной еврейской драматической студии, получил статус Московского государственного еврейского камерного театра (ГОСЕКТ). Это название сохранялось до 1925 г., когда ранг театра был повышен и из его названия исчезло слово «камерный» (ГОСЕТ).

Уже в первом спектакле, показанном в Москве в 1921 («Вечер Шолом-Алейхема»), проявились дарования С. М. Михоэлса и В. Л. Зускина. Художниками в театре работали И. М. Рабинович, Р. Р. Фальк, А. Г. Тышлер и др. В первый период в репертуар театра входили в основном пьесы, воспроизводившие жизнь старых еврейских местечек; действующими лицами были местечковые святоши, лицемерные богачи и задавленные нуждой, но весёлые, мечтательные бедняки. Большое внимание уделялось ритму, интонации, жесту, движению; в спектаклях использовались стилизованные костюмы и декорации. Для постановок характерны гротеск, шарж, ирония.

Отныне в Москве работали два еврейских театра: опекаемая К. С. Станиславским и Е. Б. Вахтанговым «Габима» на иврите и новый театр на идиш. С просьбой о сотрудничестве Грановский обратился к М. Шагалу. Художник начал оформлять полученное театром помещение (Чернышевский переулок, 12), создав фрески на всех стенах, плафон, в простенках между окнами расположив громадные по размеру картины, представлявшие различные отрасли искусства (ораторское, хореографическое, театральное), оригинально оформив зрительный зал на 100 мест. Здесь Грановским были поставлены такие спектакли, как «Мазлтов» Шолом-Алейхема, «Бог мести» Аша, «Уриель Акоста» К. Гуцкова. 9 апреля 1922 ГОСЕТ переехал в помещение на Малой Бронной со зрительным залом на 500 мест, где работал до закрытия в 1949 (ныне здесь располагается Московский драматический театр на Малой Бронной). Аудитория возросла, стала многонациональной, незнание языка не мешало зрителям оценить режиссуру Грановского и игру Михоэлса и Зускина.

При всех идеологических разногласиях между ГОСЕКТом и «Габимой» нельзя не отметить влияние последней на искусство Грановского. По мнению В. В. Иванова, автора фундаментальной монографии «ГОСЕТ: политика и искусство. 1919—1928» (М.: РАТИ/ ГИТИС, 2007), в спектакле «Гадибук» С.Ан-ского, знаковом спектакле «Габимы», его постановщику «Вахтангову удалось прочертить художественную параболу, способную снять идейные противоречия между высокой топикой Габимы и низовой традицией ГОСЕТа». Театр много гастролировал по Белоруссии, Украине. В 1926 году театр гастролировал в Ленинграде. Посетив во время этих гастролей все спектакли театра, английский театральный критик Х.Картер писал: «Виденные мною новые постановки этого театра ещё более укрепили во мне глубокое убеждение, что работа ГОСЕТа не имеет себе равных в Европе… Подчинение основной идее постановки всех элементов спектакля так, как это делает ГОСЕТ, представляет собою нечто совершенно новое».

В 1928 ГОСЕТ выехал в длительную гастрольную поездку по театрам Европы (Австрия, Германия и др.), собираясь далее проследовать в Америку. Гастроли проходили триумфально, пресса единодушно отмечала мастерство Грановского, ансамбль исполнителей, мощь и тщательную разработанность массовых сцен, выразительность жеста и языка. Особенно сильное впечатление производил спектакль "Ночь на старом рынке" (художник Р. Фальк) — реквием умирающему еврейскому местечку. Сам режиссёр определил идею спектакля как «трагический карнавал на театре». Критика, положительно оценив актёрские работы, в целом спектакль не приняла, хотя во время европейских гастролей он был оценен очень высоко. После спектакля в Германии познакомиться и побеседовать с режиссёром за кулисы пришёл З.Фрейд.

С огромным успехом шли гастроли в Париже. Спектакли ГОСЕТа посещали Рейнхардт и Б.Брехт, Л.Фейхтвангер и Т.Манн, оставившие восторженные отзывы. Иное отношение к театру было в Советском Союзе. К концу 1920-х годов, ещё перед гастролями ГОСЕТа, отношение критики к театру стало меняться. В ряде статей появились упреки в «безыдейности» репертуара, в отсутствии пьес, отражающих советскую действительность, в «бессмысленном левачестве и формализме». На том основании, что ГОСЕТ якобы превысил гастрольный бюджет и без предварительного разрешения властей заключил договор на гастроли в Америке (сообщение о предстоящих гастролях за океаном публиковалось в советских газетах ещё до отъезда театра в Европу), Грановскому было предъявлено требование немедленно вернуться домой. Режиссёр предпочел остаться за границей, а театр без него вернулся в Москву в декабре 1928. О «невозвращенце» Грановском много писала советская пресса.

Руководство ГОСЕТом перешло к Михоэлсу. В 1930 для подготовки молодых актёров при театре была организована студия, позднее преобразованная в Московское государственное еврейское театральное училище (МГЕТУ), закрытое одновременно с ликвидацией ГОСЕТа в 1949. Новый руководитель еврейского театра привлек к работе режиссёра С. Э. Радлова. Понимая, что он обязан представить в репертуаре «сегодняшний день жизни еврейского народа, расправившего плечи после победы социализма», Михоэлс искал произведения, которые могли бы составить репертуар ГОСЕТа. Ещё за год до того, как остаться за границей, Грановский в одном из интервью говорил: «ГОСЕТ завершил круг, за которым неминуемо должен наступить поворотный пункт в его творчестве. Вокруг этого театра сгрудились любовь и уважение друзей, ненависть и злоба врагов… ГОСЕТ может и должен творить только там, где бьется культурно-политический пульс жизни всей страны…». Потребностям дня отвечала пьеса Добрушина «Суд идет», как и поставленный затем спектакль «Глухой» по Д. Бергельсону, однако большого успеха они не имели, отчасти выполнив главную для Михоэлса - руководителя театра задачу: чувствуя как что-то неуловимо изменилось в еврейской среде начала 20 в., Михоэлс мечтал вернуть понятиям честности, справедливости изначальную, библейскую чистоту и красоту. В произведениях современных еврейских писателей он искал глубокое психологическое обоснование характеров персонажей и связывающих их ситуаций.

Начиная со спектакля «Суд идёт» Добрушина (1929) на сцене Еврейского театра ставились пьесы на современные темы. В этот период поставлены «Глухой» Д. Бергельсона (1930), «Бар Кохба» С. З. Галкина (1938), «Суламифь» по Гольдфадену (1937) и др. Театр начал ставить произведения мировой классической драматургии, по-новому осмысливая и еврейскую классику («Король Лир» У. Шекспира, 1935; «Блуждающие звезды» и «Тевье-молочник» по Шолом-Алейхему, 1941). Режиссёр И. Кролль поставил водевиль «Два дурачка». Советская пресса конца 1930-х годов много и одобрительно писала о театре, практически о каждой премьере были статьи в центральных газетах. После начала Великой Отечественной войны, в октябре 1941 года театр эвакуирован в Ташкент, где с 1933 года работал работал Ташкентский еврейский театр. Эвакуация продлилась до 1943.

В честь победы в 1945 был выпущен спектакль «Фрейлехс» («Радость») Залмана Шнеера по мотивам еврейского музыкального фольклора. Это был последний триумф театра и режиссёрский триумф Михоэлса. В 1947 Москонцерт устроил гастрольную поездку группы артистов ГОСЕТа в Вильнюс и Каунас, в программе были сцены из спектаклей «Тевье-молочник», «Блуждающие звезды», «Колдунья» и «Фрейлехс».

После войны, в период так называемой борьбы с космополитизмом, театр лишился двух своих лучших сотрудников. 13 января 1948 в Минске в результате организованного покушения был убит Михоэлс, художественным руководителем театра был назначен В. Зускин, который оставался на этом посту до своего ареста 26 декабря 1948. Зускин был арестован по делу Еврейского антифашистского комитета и погиб в заключении. Вскоре театру было отказано в государственном финансировании, начались аресты среди еврейской интеллигенции. Власти стали чинить жёсткие препятствия в работе театра. Посещаемость в конце концов практически опустилась до нуля. С июля 1949 газеты прекратили печатать объявления о спектаклях. Последний спектакль Московского ГОСЕТа — «Гершеле Острополер» М. Гершензона — состоялся 16 ноября 1949 г. В том же году театр был официально закрыт (по причине «непосещаемости»). Тогда же закрыто и училище при театре.

Ныне в здании театра располагается Московский драматический театр на Малой Бронной.

Литература

• Иванов Владислав. [teatr-lib.ru/Library/Ivanov_vladislav/Goset/ ГОСЕТ: политика и искусство. 1919—1928]. М.: РАТИ — ГИТИС, 2007. — 464 с., илл.
• [teatr-lib.ru/Library/Mihoels/Mihoels/ Михоэлс: Статьи, беседы, речи. Статьи и воспоминания о Михоэлсе] / Ред.-сост. К. Л. Рудницкий. 2-е изд. испр. и доп. М.: Искусство, 1981. 557 с.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Соломон Михоэлс
• [www.eleven.co.il/article/15425#07 Еврейский театр в Советском Союзе до разгрома еврейской культуры (1918-49)] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.eleven.co.il/article/12793 Михоэлс Шломо] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [vivovoco.nns.ru/VV/PAPERS/BIO/GOSET/CONTENT.HTM Подборка материалов о Михоэлсе с ГОСЕТ]
• [persona.rin.ru/cgi-bin/rus/view.pl?id=33169&a=f&idr=7 Михоэлс Соломон Михайлович]
• Соломон Михоэлс (англ.) на сайте Internet Movie Database
• Жорес Медведев [scepsis.ru/library/id_1475.html Убийство Соломона Михоэлса // Сталин и еврейская проблема. Новый анализ]
• Геннадий Костырченко. [www.lechaim.ru/ARHIV/138/kost.htm Дело Михоэлса": Новый взгляд]
• Государственный еврейский театр (ГОСЕТ) // Москва: Энциклопедия / Глав. ред. С. О. Шмидт; Сост.: М. И. Андреев, В. М. Карев. — М. : Большая Российская энциклопедия, 1997. — 976 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-85270-277-3.</span>
• [www.krugosvet.ru/enc/kultura_i_obrazovanie/teatr_i_kino/GOSET.html Онлайн Энциклопедия «Кругосвет»]

В Викитеке есть полный текст Указа Президиума Верховного Совета СССР от 31 марта 1939 г. «О награждении работников Московского Государственного Еврейского театра»

Отрывок, характеризующий Московский государственный еврейский театр

Из за оглушающих со всех сторон звуков своих орудий, из за свиста и ударов снарядов неприятелей, из за вида вспотевшей, раскрасневшейся, торопящейся около орудий прислуги, из за вида крови людей и лошадей, из за вида дымков неприятеля на той стороне (после которых всякий раз прилетало ядро и било в землю, в человека, в орудие или в лошадь), из за вида этих предметов у него в голове установился свой фантастический мир, который составлял его наслаждение в эту минуту. Неприятельские пушки в его воображении были не пушки, а трубки, из которых редкими клубами выпускал дым невидимый курильщик.
– Вишь, пыхнул опять, – проговорил Тушин шопотом про себя, в то время как с горы выскакивал клуб дыма и влево полосой относился ветром, – теперь мячик жди – отсылать назад.
– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.