Государственная Третьяковская галерея

Поделись знанием:
(перенаправлено с «ГТГ»)
Перейти к: навигация, поиск
Координаты: 55°44′28″ с. ш. 37°37′13″ в. д. / 55.7413306° с. ш. 37.6203639° в. д. / 55.7413306; 37.6203639 (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=55.7413306&mlon=37.6203639&zoom=17 (O)] (Я)
Государственная Третьяковская галерея
Дата основания 1856
Местонахождение Россия Россия: Москва, Лаврушинский переулок, 10
Директор Зельфира Трегулова
Сайт [www.tretyakovgallery.ru/ www.tretyakovgallery.ru]
К:Музеи, основанные в 1856 году

Госуда́рственная Третьяко́вская галере́я (ГТГ) — художественный музей в Москве, основанный в 1856 году купцом Павлом Третьяковым и имеющий одну из самых крупных в мире коллекций русского изобразительного искусства. Экспозиция в главном корпусе «Русская живопись XI — начала XX века» (Лаврушинский переулок, д. 10) является частью Всероссийского музейного объединения «Государственная Третьяковская галерея», образованного в 1986 году.





История

Павел Третьяков начал собирать свою коллекцию живописи в середине 1850-го года. Годом основания Третьяковской галереи принято считать 1856 год, когда Павел Третьяков приобрел две картины русских художников: «Искушение» Н. Г. Шильдера и «Стычка с финляндскими контрабандистами» В. Г. Худякова, хотя ранее в 1854—1855 годах он купил 11 графических листов и 9 картин старых голландских мастеров. В 1867 году для широкой публики в Замоскворечье была открыта «Московская городская галерея Павла и Сергея Третьяковых». Её коллекция насчитывала 1276 картин, 471 рисунок и 10 скульптур русских художников, а также 84 картины иностранных мастеров.

В августе 1892 года Павел Михайлович передал свою художественную галерею в дар городу Москве[1]. В собрании к этому времени насчитывалось 1287 живописных и 518 графических произведений русской школы, 75 картин и 8 рисунков европейской школы, 15 скульптур и коллекция икон. 15 августа 1893 года состоялось официальное открытие музея под названием «Московская городская галерея Павла и Сергея Михайловичей Третьяковых». Павел Третьяков вплоть до своей смерти являлся распорядителем галереи. В 1898 году для управления галереей создали Совет под председательством попечителя, которым вначале был И. С. Остроухов, а с 1913 года — И. Э. Грабарь. Содержание галереи осуществлялось на процентный доход от завещанного Третьяковыми капитала в 125 тыс. рублей; дополнительно Городская дума выделяла ежегодно по 5 тыс. рублей[1].

Галерея находилась в доме, который семья Третьяковых купила ещё в 1851 году. По мере роста собрания к жилой части особняка постепенно пристраивались новые помещения, необходимые для хранения и демонстрации произведений искусств. Подобные пристройки были сделаны в 1873, 1882, 1885, 1892 и наконец в 1902—1904 годах, когда появился знаменитый фасад, разработанный в 19001903 годах архитектором В. Н. Башкировым по рисункам художника В. М. Васнецова. Руководство строительством осуществлял архитектор А. М. Калмыков.

16 января 1913 года находящаяся в Третьяковской галерее картина Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года» пострадала от ножа вандала. Художнику пришлось воссоздавать фактически заново лица изображенных. Хранитель Третьяковской галереи Е. М. Хруслов, узнав о порче картины, бросился под поезд.

В начале 1913 года московская городская дума избирает Игоря Грабаря попечителем Третьяковской галереи.

3 июня 1918 года Третьяковская галерея была объявлена «государственной собственностью Российской Федеративной Советской Республики» и получила название Государственная Третьяковская галерея. Директором музея был снова назначен Игорь Грабарь. При его активном участии в том же году был создан Государственный музейный фонд, который вплоть до 1927 года оставался одним из важнейших источников пополнения коллекции музея.

В 1926 году директором музея стал академик архитектуры А. В. Щусев. Уже в следующем году Галерея получила соседний дом по Малому Толмачевскому переулку (бывший дом купца Соколикова). После перестройки в 1928 году здесь разместилась администрация Галереи, научные отделы, библиотека, отдел рукописей, фонды графики. Позже, в 1985—1994 годах, административный корпус был надстроен по проекту архитектора А. Л. Бернштейна 2 этажами и по высоте сравнялся с экспозиционными залами.

В 1928 году в галерее был произведён серьёзный ремонт отопления и вентиляции, в 1929 году проведено электричество.

В 1929 году была закрыта церковь Святителя Николая в Толмачах, а в 1932 году её здание было передано Галерее и стало запасником живописи и скульптуры. Позже оно было соединено с экспозиционными залами выстроенным двухэтажным корпусом, верхний этаж которого был специально предназначен для экспонирования картины А. А. Иванова «Явление Христа народу» (1837—1857)[2]. Был построен также переход между залами, расположенными по обе стороны от главной лестницы. Это обеспечило непрерывность обзора экспозиции. В музее началась разработка новой концепции размещения экспонатов.

В 1936 году был открыт новый двухэтажный корпус с северной стороны основного здания — так называемого «щусевского корпуса». Эти залы сначала использовались для выставок, а с 1940 года были включены в основной маршрут экспозиции.

С первых дней Великой Отечественной войны в Галерее начался демонтаж экспозиции — как и другие музеи Москвы, она готовилась к эвакуации. Полотна накатывали на деревянные валы, перекладывали папиросной бумагой, укладывали в ящики, обшитые водонепроницаемым материалом.[3] В середине лета 1941 года эшелон из 17 вагонов отправился из Москвы и доставил коллекцию в Новосибирск. Эвакуация произведений искусства проводилась вплоть до сентября 1942 года, часть экспозиции была эвакуирована в г. Молотов[4]. Лишь 17 мая 1945 года Галерея была вновь открыта в Москве.

В 1956 году, в честь 100-летнего юбилея Третьяковской галереи был достроен зал А. А. Иванова[2]. В 1980 году перед зданием Галереи установили памятник П. М. Третьякову (скульптор А. П. Кибальников, архитектор И. Е. Рожин).

В 19801992 годах Третьяковскую галерею возглавлял Ю. К. Королев. Из-за возросшего количества посетителей он активно занялся вопросом расширения площади экспозиции. В 1983 году начались строительные работы. В 1985 году был введен в строй депозитарий — хранилище произведений искусства и реставрационные мастерские. В 1986 году началась реконструкция основного здания Третьяковской галереи (архитекторы И. М. Виноградский, Г. В. Астафьев, Б. А. Климов и другие). В 1989 году с южной стороны от основного здания был сооружен новый корпус, где разместились конференц-зал, информационно-вычислительный центр, детская студия и выставочные залы. Здание получило название «Инженерный корпус», потому что в нём была сосредоточена большая часть инженерных систем и служб.

С 1986 по 1995 год Третьяковская Галерея в Лаврушинском переулке в связи с проведением капитальной реконструкции была закрыта для посетителей. Единственной экспозиционной площадью музея на это десятилетие стало здание на Крымском Валу, д. 10, которое в 1985 году было объединено с Третьяковской галереей.

Состав Всероссийского музейного объединения «Государственная Третьяковская галерея»

В 1985 году Государственная картинная галерея, располагавшаяся на Крымском Валу, 10, была объединена с Третьяковской галереей в единый музейный комплекс под общим названием «Государственная Третьяковская галерея». Сейчас в здании располагается обновлённая постоянная экспозиция «Искусство XX века».

Частью Третьяковской галереи является Музей-храм Святителя Николая в Толмачах, представляющий уникальное соединение музейной экспозиции и действующего храма. В комплекс музея в Лаврушинском переулке входят предназначенные для временных выставок Инженерный корпус и Выставочный зал в Толмачах. В музее предлагаются услуги аудиогида.

Руководители Государственной Третьяковской Галереи

Коллекция музея

К 1917 году коллекция Третьяковской галереи насчитывала около 4 000 произведений, к 1975 — 55 000 произведений. Собрание Галереи постоянно росло за счёт планомерных государственных покупок.

В настоящее время коллекция включает русскую живопись, графику, скульптуры, отдельные произведения декоративно-прикладного искусства XI — начала XXI веков.

Иконы

Галерея обладает богатейшим собранием древнерусской живописи XI—XVII веков, созданным в основном в советское время, в том числе «Троица» Андрея Рублёва, произведения Дионисия, Симона Ушакова.

Вторая половина XIX века

Особенно полно представлена русская живопись второй половины XIX века. Третьяковская галерея обладает самым лучшим собранием работ передвижников (В. Г. Перов, И. Н. Крамской, Г. Г. Мясоедов, К. А. Савицкий, В. Е. Маковский, В. М. Васнецов, А. К. Саврасов, И. И. Шишкин, В. Д. Поленов и др.).

Многогранно представлено творчество И. Е. Репина (в том числе «Не ждали», «Иван Грозный и сын его Иван») и В. И. Сурикова (в том числе «Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Берёзове», «Боярыня Морозова»), В. В. Верещагина, скульптора М. М. Антокольского.

Конец XIX — начало XX веков

Основные художники, представленные в коллекции: И. И. Левитан, М. А. Врубель, В. А. Серов, К. А. Коровин, М. В. Нестеров, Б. М. Кустодиев, Н. К. Рерих, мастеров «Мира искусства» (А. Н. Бенуа, К. А. Сомов и др.), Союза русских художников, «Голубой розы», «Бубнового валета» и др.

Советское искусство

Среди представленных авторов — З. И. Азгур, Н. А. Андреев, Д. Байрамов, И. И. Бродский, Е. В. Вучетич, А. М. и С. В. Герасимовы, И. Э. Грабарь, А. А. Дейнека, Б. В. Иогансон, С. Т. Конёнков, П. П. Кончаловский, П. Д. Корин, Кукрыниксы (М. В. Куприянов, П. Н. Крылов, Н. А. Соколов), А. И. Лактионов, С. Д. Лебедева, М. Г. Манизер, С. Д. Меркуров, Е. Е. Моисеенко, В. И. Мухина, Ю. М. Непринцев, М. В. Нестеров, Я. И. Николадзе, Ю. И. Пименов, А. А. Пластов, Б. И. Пророков, Б. Я. Ряузов, С. А. Чуйков, Т. Салахов, А. Н. Самохвалов, М. С. Сарьян, М. А. Савицкий, Вл. А. Серов, Н. В. Томский, Б. С. Угаров, Т. Н. Яблонская и др.


Выставки

  • Цикл выставок «Золотая карта России»
  • Цикл выставок «Третьяковская галерея открывает свои запасники»

«Общество друзей Третьяковской галереи»

Программа «Общество друзей Третьяковской галереи»[6] объединяет организации и частных лиц, которые оказывают поддержку Третьяковской галерее: финансируют выставки, научные исследования, реставрацию картин, покупают произведения искусства. Среди участников программы: банк ВТБ, Лукойл, Новатэк, Северсталь и другие.

Галерея в филателии

См. также

Напишите отзыв о статье "Государственная Третьяковская галерея"

Примечания

  1. 1 2 Сергеев, М. С. Городская галерея Павла и Сергея Третьяковых // Москва: Путеводитель. — М. : Товарищество Кушнерёв и К, 1915. — С. 445.</span>
  2. 1 2 [www.tretyakovgallery.ru/ru/museum/branch/lavrushinsky_pereulok/ История Третьяковской галереи в Лаврушинском переулке на официальном сайте музея]
  3. [is.park.ru/doc.jsp?urn=31368961 «МУЗЕЙНЫЙ» ЭШЕЛОН. (Издание — Гудок от 18-06-2010)]
  4. [www.tretyakovgallery.ru/ru/museum/history/history_galery/history_galery1941_1945/ История галереи — Отечественная война. Третьяковская галерея в Москве и в Сибири. 1941—1945]
  5. [mkrf.ru/press-tsentr/novosti/ministerstvo/detail.php?ID=609470 Зельфира Трегулова назначена на должность директора Государственной Третьяковской галереи — Официальный сайт Министерства культуры Российской Федерации]
  6. [www.tretyakovgallery.ru/ru/friends/friends1006/ «Общество друзей Третьяковской галереи»]
  7. </ol>

Литература

  • Валяева М. В. и др. Третьяковская галерея. Русское искусство XI — начала ХХ века: Путеводитель / Научный редактор Л. И. Иовлева. — М.: Государственная Третьяковская галерея, 2015. — 270 с. — ISBN 978-5-9903869-4-5.

Ссылки

  • [www.tretyakovgallery.ru/ Официальный сайт Государственной Третьяковской галереи]
  • [roskult.ru/atlas/object/1303 Виртуальный тур Государственной Третьяковской галереи]
  • [www.150tretyakovgallery.ru/ Сайт, созданный к 150-летию Государственной Третьяковской галереи]
  • [www.googleartproject.com/ Государственная Третьяковская галерея на сайте Art Project]
  • [www.agniart.ru/rus/folder-16788 Репродукции картин Третьяковской галереи]
  • [www.icon-art.info/location.php?lng=ru&loc_id=1 Иконы из собрания Третьяковской галереи]
  • [www.pinakoteka.ru/paint/ Картины из собрания Государственной Третьяковской галереи на открытках]
  • Государственная Третьяковская галерея — статья из Большой советской энциклопедии.
  • [www.tvdata.ru/rus/art/tretyakov_gallery/ Видео и футажи Третьяковской галерии. Здание и интерьер]
  • [vtbrussia.ru/culture/gtg/korovin/virtual/tour.html Виртуальный тур «Выставка К.Коровина в Третьяковской галерее»]
  • [www.tg-m.ru Журнал «Третьяковская галерея»]
  • [www.tg-m.ru/articles/2-2015-47/vozvrashchenie-k-70-letiyu-otkrytiya-tretyakovskoi-galerei-posle-voiny Елена Теркель. Возвращение. К 70-летию открытия Третьяковской галереи после воины]. Журнал «Третьяковская галерея», #2 2015 (47)

Отрывок, характеризующий Государственная Третьяковская галерея

– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.