Утыз Имяни, Габдрахим

Габдрахим Утыз-Имяни аль Булгари
башк. Ғәбдерәхим әл-Болғари ибн Ғосман тат. Габдерәхим Госман угылы Утыз Имәни әл-Болгари
Дата рождения:	1754 или 1752
Место рождения:	д. Утыз Имян (Новое Кадеево) Чистопольского уезда Казанской губернии (ныне Черемшанский район Республики Татарстан)
Дата смерти:	1834 или 1836
Место смерти:	а) Старое Тимяшево, ныне Лениногорский район, Республики Татарстан; б) д. Мрясово Стерлитамакского уезда Оренбургской губернии, ныне Давлекановского района Башкортостана
Научная сфера:	философия, теология

Габдрахим Утыз-Имяни аль Булгари (наст. имя — Габдрахим Усман; башк. Ғәбдерәхим әл-Болғари, тат. Габдерәхим Госман угылы Утыз-Имәни әл-Болгари; 1752—1836) — татарский и башкирский поэт, учёный, религиозный деятель и просветитель. В исламском мире также известен как учёный, восстановивший утерянные фрагменты древнего Корана (т. н. Коран Османа), который согласно преданию, принадлежал третьему правоведному халифу Усману ибн Аффану.

Именование

Полное имя, которое приводит Риза Фахретдин в своем труде «Асар» — Габрахим ибн Усман ибн Сармаки ибн Крым. Однако сам именовал себя как Габдрахим ибн Усман аль-Булгари, данное имя чаще всего встречается в его рукописях. Тахаллус Утыз Имяни указывает на населенный пункт, где родился поэт.

Биография

Биографические сведения противоречивы. Так, Г. Газиз, К. Насыри, Г. Рахим, Г. Сагди высказывали мнение, что Габдрахим Утыз Имяни родился в 1730 году, а умер в 1815 (1816) году. Согласно современной традиционной версии Габдрахим родился в 1754 году.

Отец его, Усман, умер ещё до его рождения и мать Гафифа была вынуждена вернуться в свою родную деревню Утыз-Имян, где и родился Габдрахим. Когда Габдрахиму было два-три года умирает и его мать. Мальчик воспитывается родственниками, начинает рано учиться в медресе аула у муллы Вильдана.

Габдрахим достигает больших успехов в обучении и сам становится преподавателем медресе. Не останавливаясь на достигнутом он стремиться получить знания в других окрестных деревнях, а затем уезжает в село Татарская Каргала Оренбургской губернии, где в то время образовался крупнейший на Южном Урале комплекс мусульманских учебных заведений. Здесь он обучается в медресе при 3-ей соборной мечети у Валида ибн Мухаммада ал-Амина (Валида ибн Мухаммедамина аль-Кайбичи аль-Каргали). Валид-ишан был шейхом суфийского братства накшбандийа-муджаддидийа, получившим инициацию у шейха Фаизхана ибн Хозырхана. Среди его известных учеников Абдуллджаббар ибн Абдуррахман ат-Тайсугани, Ахмед ибн Хасан аль-Мастаки, Губайдулла ибн Джагфар аль-Кизлеви, Джагфар ибн Имай аль-Бикмети, Кутлуахмед ибн Захид ад-Дусмати, Магаз ибн Бикмухаммед аль-Карамали, Нигматулла ибн Гуумар аль-Утари.

Описывая свою жизнь Утыз-Имяни пишет, что у него было много друзей, он имел достаток, его уважали, прислушивались к его мнению. Однако в 1785 году Габдрахим был на некоторое время арестован за пропаганду шиитской идеологии и призывы поднять оружие против иноверцев. Желание увеличить свои познания, а также возможно и преследования, привели к тому, что после окончания медресе в 1788 году Габдрахим Утыз-Имяни вместе с семьей уезжает в Бухару, которая в то время была важным центром традиционного исламского образования, привлекательным для мусульман Поволжья и Урала.. Здесь он продолжает знакомиться с суфийским учением, став учеником Фаизхана ал-Кабули. Ученики шейха Фаизхана не только проходили обучение, но и служили в качестве духовных лиц, так Габдрахим служит в бухарской мечети Магок-и Аттар. Здесь же в Бухаре занимается Габдрахим и реставрацией древнего Корана, который согласно преданию, принадлежал третьему правоведному халифу Усману ибн Аффану.

После Бухары начинается период странствий по Западному и Восточному Туркестану. Габдрахим посещает и дает уроки в медресе таких городов как Акча, Туфи, Самарканд, Мазар, Шахимардан. В 1796 году посещает Афганистан — города Балх, Герат, Кабул.

В 1798 году в местечке Кауырмач у Габдрахима умирает жена Хамида. После её смерти он принимает решение вместе с детьми вернуться на родину. В 1799 году Габдрахим возвращается в Бухару, а потом направляется в родные края. По пути на родину он останавливается в деревне Мрясово в семье Лукмана Усмановича Ибрагимова. Р. Фахретдин пишет, что что Габдрахим стал для Лукмана Ибрагимова приемным сыном, вместо сына, пропавшего без вести. А. З. Асфандияров уточняет эти сведения, отмечая, что документы ревизий показывают, что у Лукмана Ибрагимова не было сына по имени Абдрахим, но был родной старший брат, который к тому времени уже умер. Поэтому Лукман не мог усыновить Габдрахима, а мог лишь признать его как своего брата. С согласия Лукмана Ибрагимова Габдрахим регистрируется в государственных тетрадях как башкир — этот факт подтверждают материалы ревизий 1811, 1816 и 1834 годов. Комментируя этот факт Р. Фахретдин пишет, что Габдрахим будучи мишарем по рождению, ушел в мир иной настоящим башкиром. А. Н. Юзеев, высказывает предположение, что регистрация в качестве башкира была нужна Габдрахиму для того, чтобы облегчить жизнь своих детей, так как получив статус башкир, они могли бы претендовать на земельные наделы. Как указывает Р. Фахретдин, здесь обосновались четверо из пяти его сыновей.

Из Мрясева Габдрахим Утыз Имяни вместе с сыном Ахметзяном прибывает в родное село матери — Утыз Имян, но поселиться там ему не удается — ему отказывают, указав на то, что его отец выходец из другой деревни. Ему приходится перебраться к своим дальним родственникам в деревню Кара Чишма. Здесь Габдрахим прожил один год, а затем перебрался в деревню Исляй. Здесь он преподает в местном медресе, но вновь не задерживается надолго — через год он переселяется в деревню Сарабиккол. В медресе этой деревни Габдрахим преподает три года и именно здесь у него появляется большое количество последователей. Затем Габдрахим перебирается в деревню Куакбаш, где в 1822-1823 г. основывает собственное медресе и начинает обучение шакирдов. В конечном итоге ему удалось вернуться в родную деревню своего отца, Тимяшево, где он поселился в небольшом доме с участком, который возможно остался ему в наследство. Здесь он продолжает свою преподавательскую и литературную деятельность до самой своей смерти в 1834 году. Марджани, дает несколько другую дату смерти — 1835 год. На кладбище села Тимяшево Лениногорского района сохранилась могила Габдрахима Утыз-Имяни с надгробием. Она является объектом культурного наследия республиканского значения. В 1994 году, в связи с 240-летием со дня рождения на его могиле был воздвигнут мавзолей.

По другой версии Габдрахим родился в 1752 году. Сведения о начальном периоде жизни не расходятся с первой версией. Но по этой версии Габдрахим вместе с сыновьями остается жить в деревне Мрясово. Некоторое время Габдрахим давал уроки в Стерлибашевском медресе, пользовался его библиотекой. Однако в основном Габдрахим жил обычной крестьянской жизнью, не был ни муллой, ни учителем, хотя и имел возможность для активной творческой работы. Согласно этой версии умер в 1836 году в возрасте 84 лет.

Научная и творческая деятельность

Сохранились около 60 произведений Габдрахима Утыз-Имяни, из них более половины относится к поэзии, а другие являются научными работами по лингвистике, философии и теологии. Габдрахим Усман обогатил башкирскую поэзию такими жанрами, как газель, хикмет, марсия, баит. Составил словари-комментарии к книге Мухаммади Газали «Ихья эл-голумэд ад-дин» («Воскрешение наук о вере»), учебнику «Джами ар-румуз» («Собрание знаков») и другие.

Поэтические произведения Габдрахима объединены в подборки «Гавариф эз-заман» («Образованные люди эпохи»), «Эбъяти тюркифи-фазилати гилем» («Тюркские баиты о достоинствах знания»), «Танзих аль-афкар фи насихат ал-ахйар» («Назидания, очищающие мысль») и другие. В своих произведениях Габдрахим Усман осуждает богачей, лукавых мулл, алчных ишанов. Особенно ярко звучат ноты протеста в одном из его мунажатов, в котором социальное зло показано в образах продажного кадия, хитрого городского главы, муфтия-соглядатая и жестокого султана. Данный мунажат стал народным и получил широкое распространение среди башкир, а фольклорист и музыковед С. Г. Рыбаков включил его в свою книгу «Башкирский мунаджат».

Знания открывают нам верный путь,

Знание пустыню в сад превратят...

В начале знание, от него свершенье,

Человек без знания обречён на блужданье...

отрывок стихотворения из сборника «Тюркские баиты о достоинствах знания» («Абъят-и тюрки фи фазилат-и гилем»)

Часть трудов Утыз Имяни были изданы в конце XIX - начале XX века. Среди них «Тухфат ал-ахбаб фи таждвид калами ар-Рабб» («Подарок любимым о правильном чтении книги Господа»), 1900 г., на арабском языке; «Рисала-и иршадия» («Трактат наставления»), 1910 г., на арабском языке и переведен на старотатарский язык имамом ал-Барака Тахиром ибн Шахахмадом; «Рисала-и мухимма» («Трактат о важном»), 1877 г., написан на старотатарском языке. Однако многие его произведения был долго известны лишь в рукописях, переписанных его учениками, или возможно, написанных им самим, и стали доступны читателю лишь после публикаций в конце XX - ХХI века. Это арабоязычные сочинения Г. Утыз-Имяни богословско-правового характера: «Рисала-и ад-Дибага» («Трактат о выделке кож»); «Джавахир ал-байан» («Жемчужины разъяснений»); «Инказ ал-Халикин» («Спасение погибающих»); «Рисала-и шафакия» («Трактат о закате»); «Замм шурб аш-шай» («Порицание чаепития»); «Сайф ас-сарим» («Острый меч»). Все вышеперечисленные трактаты были написаны на арабском языке, некоторые из них содержат цитаты из источников на персидском языке, которыми пользовался Габдрахим Утыз-Имяни.

Научные произведения создавал на арабском и персидским языках, но большинство из них были написаны на литературном тюркском языке.

Относительно поэтических произведений, редактор академического издания Утыз Имяни Миркасым Усманов отмечал, что тот писал стихи на старотатарском языке. При этом в языке произведений в большом количестве присутствуют элементы староузбекского языка, а в лексике имеются вкрапления мишаризмов и русских заимствований.

Рукописи Габдрахима Усмана хранятся в отделе рукописей и текстологии ИЯЛИ АН РТ и в ОРРК НБ КГУ, Научном архиве Уфимского научного центра РАН, Национальной библиотеке имени Ахмет-Заки Валиди.

Ситуация с Гайской межрайонной прокуратурой

В 2011 году Гайская межрайонная прокуратура (город Гай, Оренбургская область) потребовала признать экстремистским сочинение «Жемчужины разъяснений».. 9 марта 2011 Гайский городской суд Оренбургской области оставил заявление прокуратуры без рассмотрения.

Публикации

• Габдерәхим Утыз-Имәни әл Болгари. Шигырьләр, поэмалар. Казан, 1986.
• Габдрахим Утыз-Имяни ал-Булгари. Избранное. Казань, 2007.
• Поэзия народов СССР IV—XVIII веков. Библиотека всемирной литературы. Серия первая. т. 55, -М.: Художественная литература, 1972. Перевод В. Журавлева

Литература

• Абдуллин Я. Г. Татарская просветительская мысль [Текст] / Я. Г. Абдуллин. — Казань: Тат. кн. изд-во, 1976. — 320 с.
• Габдрахим Усман.// История литературы Урала. Конец XIV—XVIII вв./ Гл. ред. В. В. Блажес, Е. К. Созина. М.: Языки славянской культуры, 2012. 608 с. — С.113—115.
• Fәбдерәхим Усман //Башҡорт әҙәбиәте тарихы, 6 томда. 1-се том. Өфө, 1990.
• Ислам и мусульманская культура в Среднем Поволжье: история и современность. Очерки. — Казань: Мастер Лайн, 2002. / Г. Идиятуллина. Духовно-религиозная атмосфера в Поволжье в XVII—XVIII вв.
• Кемпер М. Габдерахим аль-Булгари аль-Утыз-Имани // Ислам на территории бывшей Российской империи. Вып. 2. — М.,1999.
• [feb-web.ru/feb/kle/kle-abc/ke7/ke7-8562.htm Краткая литературная энциклопедия: В 9 т. — М.: Сов. Энцикл., 1962—1978.]
• Харисов А. И. Литературное наследие башкирского народа. — Уфа: Башкирское книжное издательство, 1973.
• Хөсәйенов Ғ. Б. Утыҙ Имәни — Ғәбдрәхим Усман. // «Ватандаш», 1997, № 12.
• Хусаинов Г. Б. Габдрахим Усман. // Башкортостан: краткая энциклопедия. — Уфа: Научное издательство «Башкирская энциклопедия», 1996. — 672 с. — С. 218.
• Кунафин Г. С. Культура Башкортостана и башкирская литература ХIХ — нач. ХХ вв.— Уфа, 2006.
• [www.biblioclub.ru/dictionaries.php?page=6&action=result_word&dict_id=74&alpha_id=23 Литературный энциклопедический словарь / М.: Советской энциклопедии, 1987.]
• Хусаинов Г. Б. Башкирская литература XI—XVIII вв. Уфа: Гилем, 1996.
• Хусаинов Г. Б. Усман Габдрахим аль-Булгари. // Башкирская энциклопедия. — Уфа: Научное издательство «Башкирская энциклопедия».

Отрывок, характеризующий Утыз Имяни, Габдрахим

– Влево, вправо возьми, – кричали ему. Пьер взял вправо и неожиданно съехался с знакомым ему адъютантом генерала Раевского. Адъютант этот сердито взглянул на Пьера, очевидно, сбираясь тоже крикнуть на него, но, узнав его, кивнул ему головой.
– Вы как тут? – проговорил он и поскакал дальше.
Пьер, чувствуя себя не на своем месте и без дела, боясь опять помешать кому нибудь, поскакал за адъютантом.
– Это здесь, что же? Можно мне с вами? – спрашивал он.
– Сейчас, сейчас, – отвечал адъютант и, подскакав к толстому полковнику, стоявшему на лугу, что то передал ему и тогда уже обратился к Пьеру.
– Вы зачем сюда попали, граф? – сказал он ему с улыбкой. – Все любопытствуете?
– Да, да, – сказал Пьер. Но адъютант, повернув лошадь, ехал дальше.
– Здесь то слава богу, – сказал адъютант, – но на левом фланге у Багратиона ужасная жарня идет.
– Неужели? – спросил Пьер. – Это где же?
– Да вот поедемте со мной на курган, от нас видно. А у нас на батарее еще сносно, – сказал адъютант. – Что ж, едете?
– Да, я с вами, – сказал Пьер, глядя вокруг себя и отыскивая глазами своего берейтора. Тут только в первый раз Пьер увидал раненых, бредущих пешком и несомых на носилках. На том самом лужке с пахучими рядами сена, по которому он проезжал вчера, поперек рядов, неловко подвернув голову, неподвижно лежал один солдат с свалившимся кивером. – А этого отчего не подняли? – начал было Пьер; но, увидав строгое лицо адъютанта, оглянувшегося в ту же сторону, он замолчал.
Пьер не нашел своего берейтора и вместе с адъютантом низом поехал по лощине к кургану Раевского. Лошадь Пьера отставала от адъютанта и равномерно встряхивала его.
– Вы, видно, не привыкли верхом ездить, граф? – спросил адъютант.
– Нет, ничего, но что то она прыгает очень, – с недоуменьем сказал Пьер.
– Ээ!.. да она ранена, – сказал адъютант, – правая передняя, выше колена. Пуля, должно быть. Поздравляю, граф, – сказал он, – le bapteme de feu [крещение огнем].
Проехав в дыму по шестому корпусу, позади артиллерии, которая, выдвинутая вперед, стреляла, оглушая своими выстрелами, они приехали к небольшому лесу. В лесу было прохладно, тихо и пахло осенью. Пьер и адъютант слезли с лошадей и пешком вошли на гору.
– Здесь генерал? – спросил адъютант, подходя к кургану.
– Сейчас были, поехали сюда, – указывая вправо, отвечали ему.
Адъютант оглянулся на Пьера, как бы не зная, что ему теперь с ним делать.
– Не беспокойтесь, – сказал Пьер. – Я пойду на курган, можно?
– Да пойдите, оттуда все видно и не так опасно. А я заеду за вами.
Пьер пошел на батарею, и адъютант поехал дальше. Больше они не видались, и уже гораздо после Пьер узнал, что этому адъютанту в этот день оторвало руку.
Курган, на который вошел Пьер, был то знаменитое (потом известное у русских под именем курганной батареи, или батареи Раевского, а у французов под именем la grande redoute, la fatale redoute, la redoute du centre [большого редута, рокового редута, центрального редута] место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пунктом позиции.
Редут этот состоял из кургана, на котором с трех сторон были выкопаны канавы. В окопанном канавами место стояли десять стрелявших пушек, высунутых в отверстие валов.
В линию с курганом стояли с обеих сторон пушки, тоже беспрестанно стрелявшие. Немного позади пушек стояли пехотные войска. Входя на этот курган, Пьер никак не думал, что это окопанное небольшими канавами место, на котором стояло и стреляло несколько пушек, было самое важное место в сражении.
Пьеру, напротив, казалось, что это место (именно потому, что он находился на нем) было одно из самых незначительных мест сражения.
Войдя на курган, Пьер сел в конце канавы, окружающей батарею, и с бессознательно радостной улыбкой смотрел на то, что делалось вокруг него. Изредка Пьер все с той же улыбкой вставал и, стараясь не помешать солдатам, заряжавшим и накатывавшим орудия, беспрестанно пробегавшим мимо него с сумками и зарядами, прохаживался по батарее. Пушки с этой батареи беспрестанно одна за другой стреляли, оглушая своими звуками и застилая всю окрестность пороховым дымом.
В противность той жуткости, которая чувствовалась между пехотными солдатами прикрытия, здесь, на батарее, где небольшое количество людей, занятых делом, бело ограничено, отделено от других канавой, – здесь чувствовалось одинаковое и общее всем, как бы семейное оживление.
Появление невоенной фигуры Пьера в белой шляпе сначала неприятно поразило этих людей. Солдаты, проходя мимо его, удивленно и даже испуганно косились на его фигуру. Старший артиллерийский офицер, высокий, с длинными ногами, рябой человек, как будто для того, чтобы посмотреть на действие крайнего орудия, подошел к Пьеру и любопытно посмотрел на него.
Молоденький круглолицый офицерик, еще совершенный ребенок, очевидно, только что выпущенный из корпуса, распоряжаясь весьма старательно порученными ему двумя пушками, строго обратился к Пьеру.
– Господин, позвольте вас попросить с дороги, – сказал он ему, – здесь нельзя.
Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)
Французы, занявшие батарею, побежали. Наши войска с криками «ура» так далеко за батарею прогнали французов, что трудно было остановить их.
С батареи свезли пленных, в том числе раненого французского генерала, которого окружили офицеры. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Пьеру, русских и французов, с изуродованными страданием лицами, шли, ползли и на носилках неслись с батареи. Пьер вошел на курган, где он провел более часа времени, и из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашел никого. Много было тут мертвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молоденький офицерик сидел, все так же свернувшись, у края вала, в луже крови. Краснорожий солдат еще дергался, но его не убирали.
Пьер побежал вниз.
«Нет, теперь они оставят это, теперь они ужаснутся того, что они сделали!» – думал Пьер, бесцельно направляясь за толпами носилок, двигавшихся с поля сражения.
Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.