Габриэле, Паоло

Паоло Гибриэле
Paolo Gabriele
Габриэле в папамобиле (сидит рядом с водителем) при выезде Бенедикта XVI на площадь Святого Петра в Ватикане 26 марта 2008 года.
Род деятельности:	камердинер Папы Римского Бенедикта XVI (2006-2012)
Супруга:	Мануэла Читти

Паоло Габриэле (итал. Paolo Gabriele; род. 19 августа 1966, Рим) — с 2006 по 2012 год был камердинером папы римского Бенедикта XVI, основное действующее лицо «скандала Ватиликс».

Рядом с Бенедиктом XVI

Габриэле состоял при папе римском с 2006 года. Широкой общественности до «скандала Ватиликс» он не был известен по имени, но его часто видели в окружении Папы. В его обязанности также входило прислуживать понтифику во время обеда, когда нередко он и сам сидел за столом Бенедикта XVI. Вечером готовил спальню папы и удалялся, когда Ратцингер отправлялся в свой кабинет. Кроме того, помогал папе во время поездок. Также Габриэле хранил все ключи, которыми открываются самые охраняемые в мире двери, лестницы и лифты. Сотрудники папского двора между собой называли Габриэле уменьшительным именем «Паолетто», с началом скандала журналисты прозвали его «il Corvo» — Ворон. Ранее состоял на службе у американского архиепископа Джеймса Харви, префекта Папского двора.

Папские покои на третьем этаже Палаццо Апостолико состоят из семи комнат различных размеров и часовни, где папа служит мессы. Из всех этих помещений спальня, кабинет и прихожая заняты самим понтификом; также имеется большая ванная комната, спальня монахинь, которые спят ночью возле комнаты Папы, и большая столовая. Помимо Габриэле, который по утрам помогал Папе облачиться в дневные одеяния и поддерживал порядок в комнате и кабинете, в ближайшем окружении Папы находились также два личных секретаря: Георг Генсвайн, немецкий священник (в прошлом — священник кафедрального собора во Фрайбурге), известный всем как «красивый священник», и Альфред Ксереб, мальтиец. Также рядом с Бенедиктом XVI находились монахини Росселла, Лоредана, Кристина и Кармела, занятые на кухне (монахини представляли общество Memores Domini движения «Причастие и освобождение»). Павел VI обычно обедал в окружении своих секретарей, и Бенедикт XVI, в отличие от Иоанна Павла II, также не приглашал часто посторонних лиц в свои покои. Согласно утверждению Джанлуиджи Нуцци в книге «Его святейшество», гостями Папы чаще других были отец Федерико Ломбарди (директор Зала печати Ватикана), Джованни Мария Виан (директор ватиканского официального издания L’Osservatore Romano), церемониймейстер монсеньор Гвидо Марини и Питер Брайан Уеллс (заседатель по общим вопросам Государственного секретариата Ватикана). Среди других людей, которые имели доступ к апартаментам (в значительной степени это те же лица, что и при Иоанне Павле II), были три женщины: физиотерапевт (также участница движения «Причастие и освобождение»), преподаватель музыки Ингрид Стампа и личный секретарь монахиня Биргит Вансинг, о которой говорили, что только она способна разбирать почерк Бенедикта XVI (Стампа и Вансинг принадлежали движению Институт святых отцов Шёнштатта).

Ватиликс

Джанлуиджи Нуцци и источник «Мария»

Джанлуиджи Нуцци в книге Sua Santità («Его святейшество»), публикация которой в мае 2012 года стала важнейшей вехой в развитии скандала Ватиликс, не раскрывает личности ватиканского «крота» и называет его «источник информации Мария». Однако, пресса с самого начала связала фигуру тайного осведомителя с именем Паоло Габриэле как одним из наиболее возможных кандидатов на роль «Ворона» (тем более, что книга вышла из печати буквально за несколько дней до ареста папского камердинера). Нуцци утверждает, что весной 2011 года старый приятель предложил ему встретиться в Милане, где и рассказал о существовании человека, желающего предать гласности секретные документы Ватикана. Затем в Риме состоялись две встречи журналиста с посредниками (как показалось Нуцци, под наблюдением сотрудников некой службы безопасности в штатском). Сами посредники произвели на Нуцци впечатление скорее военных, чем священнослужителей. Темой беседы стали способы обеспечения безопасности «Ворона», интересы Нуцци в происходящих событиях и методы его работы. Первая встреча журналиста с источником состоялась в пустой комнате, с одним пластиковым стулом. В беседе «Мария» назвал себя представителем группы людей, находящихся в аппарате Римской курии и имеющих доступ к сведениям о различных злоупотреблениях в недрах католической церкви, но не располагающих возможностью самостоятельно принять меры к их устранению по причине отсутствия у них властных полномочий. По словам источника, эта группа сочла необходимым опубликовать ряд компрометирующих документов, дабы оказать помощь Бенедикту XVI в проведении жизненно важных реформ. По мнению ряда наблюдателей, именно мотивы Габриэле, о которых он говорил в ходе судебного процесса, в конечном итоге обрели в глазах общества большее значение, чем содержание разглашённых документов, часть которых Папа изначально пометил как подлежащие уничтожению.

Затем состоялась серия встреч Нуцци с «Марией», которые организовывались с соблюдением законов конспирации — в разное время, в разных местах, квартирах и офисах, с глазу на глаз, без предварительных телефонных переговоров прямым текстом. Источник приносил документы, как правило, просто в руках — в свёртках или конвертах, но три письма Дино Боффо он принёс упакованными особым образом на спине, под пиджаком.

По утверждению авторского коллектива журналистов The Wall Street Journal, на следующий день после выхода в свет книги Нуцци секретарь Бенедикта XVI Георг Генсвайн собрал весь персонал, работающий в папских апартаментах, и каждому лично задал вопрос, не передавал ли кто-нибудь документы с письменного стола Папы посторонним лицам. Паоло Габриэле на дважды повторенный вопрос дважды ответил отрицательно.

Суд и помилование

23 мая 2012 года Паоло Габриэле был арестован по обвинению в хищении секретных документов Святого Престола, 21 июля 2012 года переведён под домашний арест.

В состав Ватиканского трибунала по делу Паоло Габриэле вошли: Джузеппе Далла Торре (председатель), Паоло Папанти-Пеллетьер (Paolo Papanti-Pelletier), Венерандо Марано (Venerando Marano) и Рафаэле Оттавиано (Raffaele Ottaviano).

29 сентября 2012 года состоялось первое заседание Ватиканского трибунала по делу Паоло Габриэле и обвинённого в пособничестве программиста Государственного секретариата Ватикана Клаудио Шарпелетти (последний отсутствовал в зале заседаний, а представлявший его интересы адвокат Джанлука Бенедетти обратился с ходатайством о рассмотрении дела своего подзащитного в отдельном процессе). После ухода летом 2012 года из процесса адвоката Карло Фуско, защиту Габриэле осуществляла одна Кристиана Арру; обвинение поддерживал Никола Пикарди. Кристиана Арру начала с заявления о некомпетентности суда, поскольку дело Габриэле должен рассматривать Святой Престол на основе канонического права, но председательствующий Далла Торре отклонил это заявление, поскольку Габриэле обвиняется в хищении секретных документов государства Ватикан. В первом заседании суда стало известно, что в июне на лестничной клетке в доме Паоло была установлена видеокамера для контроля за посетителями его квартиры. На этом же заседании генеральный инспектор Корпуса жандармов Ватикана Доменико Джани сообщил об изъятии в ходе предварительного следствия у Габриэле 82 коробок улик (это были не только секретные документы Ватикана, но и все материалы, заинтересовавшие следователей).

2 октября 2012 года состоялось второе заседание трибунала, на котором единственным подсудимым остался только Габриэеле. Он заявил о своей невиновности, но признал ответственность за предательство доверия Папы Римского. Паоло также заявил о злоупотреблениях по отношению к нему в первые двадцать дней заключения (в частности, о психологическом давлении и постоянно включенном свете в камере), об отсутствии у него прямых сообщников в совершении инкриминируемых ему деяний. Подсудимый утверждал, что не выносил оригиналы документов, а только делал фотокопии их в течение 2010 и 2011 годов, и не получал за свою деятельность материального вознаграждения, руководствуясь лишь стремлением внести свой вклад в преодоление пороков церкви. Личный секретарь Папы Георг Генсвайн заявил, что первые подозрения о причастности Габриэеле к хищению документов появились у него лишь по прочтении книги Нуцци «Его Святейшество», а допрошенные жандармы упомянули, что среди фотокопий документов, изъятых в доме Габриэеле, многие содержали информацию о деятельности масонов и секретных служб.

3 октября 2012 года на третьем заседании трибунала ответственный за содержание подсудимого Лука Чинтия сообщил о результатах проверки условий заключения Габриэле, проведённой по поручению судьи Далла Торре — нарушений закона и международных стандартов не обнаружено. Несколько жандармов дали показания о результатах обыска в доме Габриэле 23 мая 2012 года, когда были изъяты, помимо фотокопий, также и подлинные документы Папы, Государственного секретариата Ватикана, конгрегаций Ватикана, папских советников и т. д., в том числе письма кардиналов Папе и ответы понтифика, документы с личной подписью Папы и другие, содержащие сведения о масонстве, эзотеризме, ложе P-2, расследовании P4 (незаконной деятельности Луиджи Бизиньяни), о деле Кальви и IOR и прочем.

6 октября 2012 года Габриэле был приговорён к 18 месяцам тюремного заключения за хищение секретных документов Ватикана, 22 декабря 2012 года Папа Бенедикт XVI лично посетил камеру в помещении ватиканской жандармерии, где вопреки первоначальным ожиданиям прессы содержался Габриэле, и сообщил осуждённому о помиловании. По сообщению пресс-секретаря Святого Престола Федерико Ломбарди, разговор продолжался 15 минут, был очень напряжённым и личным. Также Ломбарди заявил, что бывшему дворецкому после освобождения запрещено жить и работать в Ватикане.

В период судебного процесса Нуцци взял интервью у Габриэле, вышедшее отдельным изданием. Паоло вновь заявил о существовании целой группы людей, в количестве около двадцати человек, включая кардиналов, желавших прервать заговор молчания вокруг нелицеприятных сторон деятельности Ватикана, однако подчеркнул необходимость различать критику в адрес государственных структур и третирование Святого Престола.

Семья

Габриэле женат на Мануэле Читти, у супругов трое детей (в июле 2012 года их дочери было 13 лет, а мальчикам-близнецам — 14). Жена поддерживала мужа в ходе расследования, заявляла, как и он, о неприятии прозвища «Ворон», применяемого к Паоло итальянской прессой. После оглашения приговора Мануэла заявила прессе, что хочет только вновь обнять своего мужа и быть рядом с ним.

Сообщалось, что ватиканские жандармы при обыске в доме Габриэле изъяли в числе прочего школьные упражнения его детей и одну игровую приставку Playstation. В конце сентября в прессу попало заявление неназванного источника, близкого к семье Габриэле: «В данный момент главной заботой Паоло являются его дети, прежде всего из-за трудностей, которые могут возникнуть в их жизни по вине средств массовой информации».

Родители родом из городка Баньоли дель Триньо, в горной местности поблизости от города Молизе в провинции Изерния. Ныне там живут родственники семьи Габриэле, и в мае 2012 года, после ареста Паоло, в некоторых домах жандармерия при обысках также обнаружила секретные документы Святого Престола. 14 июля 2012 года отец Габриэле обратился в программу Top Secret итальянского телеканала TGcom24 с письмом в защиту своего сына, в котором называл его честным человеком и заявлял о своей вере в торжество истины.

Когда в ходе судебного процесса прокурор Пикарди назвал священника Паоло Морокутти человеком, который познакомил подсудимого с Джованни Люци, адвокат Кристиана Арру сделала следующее заявление: «Семья Габриэле огорчена тем, что пресса ненадлежащим образом вмешивает в процесс имя дона Паоло Морокутти. Дон Паоло всегда был другом семьи и играл уникальную роль, находясь рядом с синьорой Габриэле и особенно с детьми в наиболее тяжелые и печальные моменты этих событий. За это семья испытывает в отношении дона Паоло глубокую благодарность».

После Ватиликса

В январе 2013 года появились сообщения, что Паоло Габриэле, вопреки прежним сведениям, может вернуться к работе, но не в аппарате Святого Престола, а в педиатрической больнице Дитя-Иисус, находящейся в одной из экстратерриториальных зон Ватикана в Риме (на площади Сант-Онофрио). По утверждению Интернет-издания газеты La Stampa Vatican Insider, впоследствии Габриэле должен вместе с семьёй оставить прежнюю служебную квартиру новому камердинеру Папы Римского, Сандро Мариотти, и переехать в новую, также предоставленную Ватиканом. 11 февраля 2013 года, в день, когда Бенедикт XVI официально объявил о своём намерении уйти на покой, Габриэле приступил к работе в качестве архивиста социального кооператива, в чьём ведении находится упомянутая больница. За время, прошедшее между освобождением из заключения и первой годовщиной приговора, он отклонил все просьбы об интервью, приглашения на телешоу и предложения написать книгу о пережитом.

Примечания

Комментарии

Использованная литература и источники

Литература

• Frattini E. [books.google.ru/books?id=jgRXYUErAc4C&pg=PT15&dq=I+corvi+del+Vaticano&hl=ru&sa=X&ei=2GReUsvgN_Hb4QTRkIB4&ved=0CDoQ6AEwAA#v=onepage&q=I%20corvi%20del%20Vaticano&f=false I corvi del Vaticano]. — Sperling & Kupfer editori, 2013. — 296 p. — ISBN 978-88-7339-793-9.
• Nuzzi G. [books.google.ru/books?id=81k3N3_by0MC&printsec=frontcover&dq=nuzzi+Sua+Santit%C3%A0&hl=ru&sa=X&ei=LWFeUtzdF4i54ATP-4HgBA&ved=0CC8Q6AEwAA#v=onepage&q=nuzzi%20Sua%20Santit%C3%A0&f=false Sua Santità. Le carte segrete di Benedetto XVI]. — Milano: Chiarelettere, 2012. — 326 p. — ISBN 978-88-6190-095-0.
• Nuzzi G. [books.google.ru/books?id=t8GU-Kv_CFMC&printsec=frontcover&dq=nuzzi+Sua+Santit%C3%A0&hl=ru&sa=X&ei=LWFeUtzdF4i54ATP-4HgBA&ved=0CDcQ6AEwAQ#v=onepage&q&f=false Processo al maggiordomo]. — Milano: Chiarelettere, 2012. — 34 p. — ISBN 978-88-6190-403-3.
• Staff of The Wall Street Journal. [books.google.ru/books?id=IKYY1Sk1sowC&pg=PT13&dq=%22paolo+gabriele%22&hl=ru&sa=X&ei=ynpZUojdKuKN4AS7uoEY&ved=0CGkQ6AEwCA#v=onepage&q=%22paolo%20gabriele%22&f=false Pope Francis: From the End of the Earth to Rome]. — Harper Collins, 2013. — 100 p. — ISBN 978-00-6229-274-2.
• Vallely P. [books.google.ru/books?id=JQQoAAAAQBAJ&pg=PA14&dq=%22paolo+gabriele%22&hl=ru&sa=X&ei=ujZVUuDqB_DV4QTNm4CoDw&ved=0CGYQ6AEwCDgK#v=onepage&q=%22paolo%20gabriele%22&f=false Pope Francis: Untying the Knots]. — A& C Black, 2013. — 224 p. — ISBN 978-14-7290-372-3.

Ссылки

• [www.katolik.ru/tag/paolo-gabriele.html Подборка публикаций сайта по теме "Паоло Габриэле"]. Katolik.ru. Проверено 10 октября 2013.
• [www.repubblica.it/topics/news/scandalo_al_vaticano-35910608/?ref=NRCT-49276499-7 Подборка публикаций по теме Scandalo in Vaticano]. la Repubblica.it. Проверено 15 октября 2013.
• [www.dagospia.com/rubrica-3/politica/io-ti-grazio-e-tu-canti-il-processo-farsa-con-condanna-burla-di-paolo-44981.htm IO TI “GRAZIO” E TU ‘’CANTI’’…] (итал.). Dagospia.com (7 ottobre 2012). Проверено 10 октября 2013.
• [www.huffingtonpost.it/news/paolo-gabriele/ Подборка публикаций по теме "Paolo Gabriele"] (итал.). Huffington Post. Проверено 25 ноября 2015.

Видео

• [video.repubblica.it/dossier/scandalo-vaticano/vatileaks-diciotto-mesi-al-maggiordomo-del-papa-la-sentenza/107019/105399 Оглашение приговора Паоло Габриэле]
• [video.repubblica.it/dossier/scandalo-vaticano/padre-lombardi-paolo-gabriele-si-e-dichiarato-colpevole/106650/105030 Заявление] Федерико Ломбарди по итогам второго судебного заседания о признании Паоло Габриэле своей вины

Отрывок, характеризующий Габриэле, Паоло

– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.
Слуга принес назад свой пустой, перевернутый стакан с недокусанным кусочком сахара и спросил, не нужно ли чего.
– Ничего. Подай книгу, – сказал проезжающий. Слуга подал книгу, которая показалась Пьеру духовною, и проезжающий углубился в чтение. Пьер смотрел на него. Вдруг проезжающий отложил книгу, заложив закрыл ее и, опять закрыв глаза и облокотившись на спинку, сел в свое прежнее положение. Пьер смотрел на него и не успел отвернуться, как старик открыл глаза и уставил свой твердый и строгий взгляд прямо в лицо Пьеру.
Пьер чувствовал себя смущенным и хотел отклониться от этого взгляда, но блестящие, старческие глаза неотразимо притягивали его к себе.


– Имею удовольствие говорить с графом Безухим, ежели я не ошибаюсь, – сказал проезжающий неторопливо и громко. Пьер молча, вопросительно смотрел через очки на своего собеседника.
– Я слышал про вас, – продолжал проезжающий, – и про постигшее вас, государь мой, несчастье. – Он как бы подчеркнул последнее слово, как будто он сказал: «да, несчастье, как вы ни называйте, я знаю, что то, что случилось с вами в Москве, было несчастье». – Весьма сожалею о том, государь мой.
Пьер покраснел и, поспешно спустив ноги с постели, нагнулся к старику, неестественно и робко улыбаясь.
– Я не из любопытства упомянул вам об этом, государь мой, но по более важным причинам. – Он помолчал, не выпуская Пьера из своего взгляда, и подвинулся на диване, приглашая этим жестом Пьера сесть подле себя. Пьеру неприятно было вступать в разговор с этим стариком, но он, невольно покоряясь ему, подошел и сел подле него.
– Вы несчастливы, государь мой, – продолжал он. – Вы молоды, я стар. Я бы желал по мере моих сил помочь вам.
– Ах, да, – с неестественной улыбкой сказал Пьер. – Очень вам благодарен… Вы откуда изволите проезжать? – Лицо проезжающего было не ласково, даже холодно и строго, но несмотря на то, и речь и лицо нового знакомца неотразимо привлекательно действовали на Пьера.
– Но если по каким либо причинам вам неприятен разговор со мною, – сказал старик, – то вы так и скажите, государь мой. – И он вдруг улыбнулся неожиданно, отечески нежной улыбкой.
– Ах нет, совсем нет, напротив, я очень рад познакомиться с вами, – сказал Пьер, и, взглянув еще раз на руки нового знакомца, ближе рассмотрел перстень. Он увидал на нем Адамову голову, знак масонства.
– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.