Габриэль-и-Галан, Хосе Мария

Хосе Мария Габриэль-и-Галан
José María Gabriel y Galán
Дата рождения:	28 июня 1870(1870-06-28)
Место рождения:	Фрадес-де-ла-Сьерра, Саламанка
Дата смерти:	6 января 1905(1905-01-06) (34 года)
Место смерти:	Гихо-де-Гранадилья, Касерес
Род деятельности:	поэт
Язык произведений:	испанский, эстремадурский

Хосе Мария Габриэль-и-Галан (исп. José María Gabriel y Galán; 28 июня 1870, Фрадес-де-ла-Сьерра, Саламанка — 6 января 1905, Гихо-де-Гранадилья, Касерес) — испанский поэт, писал на испанском (кастильском) языке и эстремадурском наречии.

Биография

Родился и провёл детство в сельских областях Эстремадуры, в имении родителей. Получив образование в Саламанке и Мадриде, вскоре, однако вернулся в родную Эстрамадуру. Современники вспоминали его как тихого, замкнутого и религиозного человека. Хотя стихи Габриэль-и-Галан начал писать рано, громкий успех к нему пришёл в 1901 году, когда он принял участие в поэтическом конкурсе в Саламанке, на котором председательствовал Мигель де Унамуно. Стихотворение Габриэля-и-Галана «La ama» было признано лучшим, и автор получил традиционный венок. Причём особое внимание на стихотворение и его автора обратил Мигель де Унамуно, пожелавший познакомиться с молодым поэтом из глубинки. После этой встречи и до конца жизни Габриэль-и-Галан и Унамуно поддерживали переписку. В следующем году Габриэль-и-Галан с триумфом выступает на еще одном поэтическом фестивале в Сарагосе, после чего награды следуют одна за другой — причём не только в Испании, в 1904 году его поэма «Canto del trabajo» получает награду в Аргентине. Вклад поэта в испанскую литературу мог бы быть большим, если бы не его преждевременная смерть. В 1905 году Хосе Мария Габриэль-и-Галан заболел пневмонией и вскоре скончался в эстремадурском городке Гихо-де-Гранадилья, которому незадолго до этого посвятил одно из своих стихотворений.

Творчество

Личные качества поэта, его глубокая религиозность и жизнь в отдалённом сельском регионе сказались на его творчестве. При влиянии поэзии модернизма на форму, по сути его произведения оставались глубоко традиционалистическими, с сильным католическим подтекстом. Другой особенностью было то, что часть своих произведений Хосе Мария Габриэль-и-Галан написал на своём родном верхнеэстремадурском диалекте («альто-эстременьо»), который ранее никогда не использовался в серьёзной литературе и рассматривался как простонародное наречие. Хотя основной известностью Габриэль-и-Галан обязан своим испаноязычным произведениям, тем не менее его опыты на «эстременьо» пробудили среди некоторых представителей творческой интеллигенции края интерес к местному языку.

Ссылки

• [www.los-poetas.com/a/galan.htm Биография и произведения на сайте Los-Poetas.com]

Отрывок, характеризующий Габриэль-и-Галан, Хосе Мария

– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.
– Да, это благополучно… хорошо благополучие! Мне нынче Варвара Ивановна порассказала, как войска наши отличаются. Уж точно можно чести приписать. Да и народ совсем взбунтовался, слушать перестают; девка моя и та грубить стала. Этак скоро и нас бить станут. По улицам ходить нельзя. А главное, нынче завтра французы будут, что ж нам ждать! Я об одном прошу, mon cousin, – сказала княжна, – прикажите свезти меня в Петербург: какая я ни есть, а я под бонапартовской властью жить не могу.