Габчик, Йозеф

Йозеф Габчик
словацк. Jozef Gabčík
Дата рождения	8 апреля 1912(1912-04-08)
Место рождения	Полувсье, Австро-Венгерская империя
Дата смерти	18 июня 1942(1942-06-18) (30 лет)
Место смерти	Прага
Принадлежность	Чехословакия Чехословакия (Чехословацкая армия и Чехословацкая армия в изгнании) Франция Франция (Французский иностранный легион)
Род войск	пехота, парашютист, агент спецназначения
Годы службы	1932-1937, 1939-1942
Звание	капитан пехоты (посмертно)
Часть	14-й пехотный полк 1-й полк Французского иностранного легиона пулемётный взвод 1-го пехотного полка Чехословацкой армии во Франции
Сражения/войны	Вторая мировая война: Французская кампания Операция «Антропоид» Бой в соборе Святых Кирилла и Мефодия
Награды и премии

Йозеф Габчик (словацк. Jozef Gabčík, 8 апреля 1912, Полувсье, Словакия — 18 июня 1942, Прага, Чехия) — ротмистр чехословацкой армии, участник операции «Антропоид», направленной на устранение протектора Богемии и Моравии Рейнхарда Гейдриха, национальный герой Чехословацкой Социалистической Республики.

Биография

Родился в словацкой части Австро-Венгерской империи, которая вошла в образованную в 1918 году Чехословакию. В 1920-х годах сначала в Костельце-над-Влтавой обучался на кузнеца, потом также учился на часовщика. В 1927 посещал торговое училище в ближайшем городе Коваров.

До 1939 года работал рабочим на химическом заводе в Жилине. 4 июня 1939 нелегально перешёл границу с Польшей, а затем уехал во Францию, где вступил в Иностранный легион. В июле был послан воевать во Францию, после поражения эвакуировался в Великобританию, где вступил в Чехословацкие военные силы за границей, организованные президентом в изгнании Эдвардом Бенешем. В замке Колмонделей в графстве Чешир прошёл десантную подготовку.

Вместе с Яном Кубишем, с которым он познакомился ещё в Польше, подал заявление в британское Управление специальных операций. Обоих отобрали для проведения операции «Антропоид», подготовленной 2-м отделом чехословацкой разведки под общим управлением Франтишека Моравеца. Тем самым они должны были призвать чехов к неповиновению нацистам. В ночь с 28 на 29 декабря 1941 оба они были десантированны над Чехией. Сначала они провели акцию саботажа в Пльзени, а затем в 27 мая 1942 совершили покушение на Рейнхарда Гейдриха, который умер от ран 4 июня.

После покушения вместе с другими борцами Сопротивления Габчик скрылся в крипте православной церкви св. Кирилла и Мефодия в Праге, пока они не были выданы предателем Карелом Чурдой. 18 июня немцы окружили церковь и начали штурм, защитники мужественно и отчаянно оборонялись в течение нескольких часов. 7 патриотов-чехословаков — Йозеф Габчик, Ярослав Шварц, Ян Хрубы, Йозеф Валчик, Адольф Опалка, Йозеф Бублик, Ян Кубиш — держались против нескольких сотен эсэсовцев, гестапо и полиции. Когда положение стало безнадёжным (немцы стали затоплять подвал церкви, а боеприпасы заканчивались), все защитники церкви, кроме тяжелораненого Кубиша, покончили с собой. Кубиш позже умер от ран.

Память

После войны они стали национальными героями Чехословакии. Именем Габчика назван один из районов в южной Словакии, его имя носит улица в Братиславе и улица недалеко от места покушения.

Литература

• Burian, Michal et al. [www.army.cz/images/id_7001_8000/7419/assassination-en.pdf Assassination. Operation Arthropoid, 1941-1942]. — Prague: Ministry of Defence of the Czech Republic - AVIS, 2002. — P. 14. — 94 p. — ISBN 8072781588.
• REICHL, Martin. Cesty osudu. Cheb : Svět křídel, 2004. ISBN 80-86808-04-1.
• ČERNÝ, Karel. Muži z londýnského vydání. [s.l.] : Nakladatelství Průžová Jitka, 2007. ISBN 9788023988598.
• VARSÍK, Milan. Kto ste, Jozef Gabčík?. Bratislava : Mladé letá, 1973.

Отрывок, характеризующий Габчик, Йозеф

Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.