Головкин, Гавриил Иванович

Гавриил Иванович Головкин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет канцлера Головкина, И. Никитин, 1720-е годы</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Герб графов Головкиных</td></tr>
Канцлер Российской империи
1709 — 1734
Монарх:	Пётр I, Екатерина I, Пётр II, Анна Иоанновна
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	князь Алексей Михайлович Черкасский
Президент Коллегии иностранных дел
1717 — 1734
Монарх:	Пётр I, Екатерина I, Пётр II, Анна Иоанновна
Предшественник:	должность учреждена
Преемник:	Андрей Остерман
Глава Посольского приказа
1706 — 1717
Монарх:	Пётр I
Предшественник:	Фёдор Алексеевич Головин, Пётр Павлович Шафиров
Преемник:	должность упразднена
Рождение:	1660(1660)
Смерть:	25 июля 1734(1734-07-25) Москва, Российская империя
Деятельность:	государственный деятель, дипломат
Награды:

Гаврии́л (Гаврила) Ива́нович Головки́н (1660 — 25 июля 1734, Москва) — граф (c 1707), сподвижник Петра Первого, первый канцлер Российской империи (с 1709), первый кабинет-министр (1731—1734). Ловкий и искусный царедворец, родоначальник графского рода Головкиных. По учреждении коллегий в 1720 году был назначен президентом Коллегии иностранных дел.

Происхождение

После брака Натальи Кирилловны с царём Алексеем Михайловичем (1671) в бояре были пожалованы многие её родственники, включая И. С. Головкина (двоюродный брат её матери через Раевских). Его малолетний сын Гаврила также был призван ко двору как троюродный брат новой царицы.

С 1677 года состоял при царевиче Петре Алексеевиче сначала стольником, а впоследствии верховным постельничим. Во время стрелецкого бунта увёз царевича в Троицкий монастырь, после чего пользовался постоянным его доверием. В 1689 году в его ведение перешла Царская мастерская палата.

При Петре I

Вопреки распространенному с легкой руки Схелтемы заблуждению, Головкин не сопровождал царя в первом путешествии его в чужие края и не работал вместе с ним на верфях в Саардаме. Он вообще не покидал Москвы - сохранились его письма царю того времени. Путаница произошла потому, что за Г. Головкина, названого по имени в одном из сохранившихся писем на голландском языке приняли Г. Меншикова . После смерти Фёдора Головина в 1706 году назначен ведать посольскими делами. Особой инициативы не проявлял, стараясь строго следовать указаниям царя. На протяжении многих лет состоял в конфликте с другими виднейшими дипломатами — П. Шафировым и П. Толстым.

В 1707 году Головкин пытался добиться избрания дружественного России монарха Речи Посполитой, в 1708 году занимался украинскими делами. В частности, он поддержал преследование Кочубея, донёсшего на неверность Мазепы. В 1709 году на полтавском поле царь поздравил Головкина с присвоением нового для России титула канцлера. Убедившись в бесперспективности Прутского похода, Гаврила Иванович склонил царя перейти от военных действий к мирным переговорам.

Грамотой римского императора Иосифа I, от 1707 года, президент посольских дел Гавриил Иванович Головкин возведён, с нисходящим его потомством, в графское Римской империи достоинство. Указом, от 15 (26) июля 1709 года, государственный канцлер, Римской империи граф Гавриил Иванович Головкин возведён, с нисходящим его потомством, в графское Российского царства достоинство.

Головкин до самой смерти Петра продолжал курировать русскую дипломатию, хотя дела велись коллегиально вместе с Шафировым под общим руководством монарха. В переписке «великий канцлер» сохранял с царём былой наставнический тон. В общей сложности за канцлерство Головкина было заключено 55 международных договоров, причём Амстердамский трактат (1717) он подписал лично. После Ништадтского мира от имени Правительствующего сената просил Петра принять титул «Отца Отечества, Петра Великого, Императора Всероссийского».

В 1713 г. царь поручил Головкину заняться искоренением казнокрадства при распределении подрядов (государственного заказа). Как показало разбирательство, подряды на поставку провианта заключались по завышенным ценам и оформлялись на подставных лиц. Это приводило к незаконному обогащению А. Д. Меншикова и ряда других петровских сподвижников, среди которых фигурировал и сам Головкин.

При преемниках Петра

После смерти Петра канцлер Головкин, состоя членом Верховного тайного совета, искусно лавировал в хитросплетениях придворных партий и в отличие от большинства других петровских сподвижников смог не только сохранить прежнее значение, но и приумножить огромное состояние, включавшее подмосковный дворец в селе Коньково и целый Каменный остров в Петербурге, помимо многих других имений.

В правление Екатерины I канцлер сумел сломить сопротивление других «верховников» и настоял на заключении русско-австрийского союза. Именно Головкину как человеку наиболее надёжному и беспристрастному императрица доверила своё духовное завещание, назначив его одним из опекунов малолетнего Петра II. По кончине отрока Головкин (1730 год) предал огню этот государственный акт, которым на случай бездетной кончины юного императора престол обеспечивался за дальнейшими потомками Петра I, и высказался в пользу Анны Иоанновны. Подписав «Кондиции», из-за вражды с князьями Долгорукими сам же просил императрицу о восприятии самодержавия.

Анна Иоанновна не забыла содействия, оказанного ей Головкиным при занятии престола. В это царствование он занял первенствующее положение в Кабинете министров. «Родившись сыном бедного дворянина, владевшего в Алексинском уезде всего пятью семействами крепостных, Головкин достиг графского достоинства двух империй и сделался владельцем 25 000 крестьян», — резюмирует головокружительную карьеру петровского канцлера П. В. Долгоруков.

Семья и личные качества

Голштинский посланник Берхгольц оставил следующее свидетельство: «Головкин — высокий, очень худой человек, одевающийся как можно хуже, почти как лицо низшего сословия; он чаще всего носит старый костюм серого цвета». Главным украшением его дворца, по словам Берхгольца, был висевший на стене «огромный светло-русый парик», который канцлер из скупости надевал только по праздникам, рассказывая, что сын привёз его из-за границы вопреки отцовской воле. «Можно бы ещё много рассказать про его скаредность и, если он не превосходит „Скупца“ из французской комедии, то во всяком случае может с ним сравниться. У него старуха жена, которая ещё скупее его!»

От брака с Домной Андреевной, урождённой Дивовой, канцлер Головкин имел детей, которые сильно пострадали по Лопухинскому делу:

• Иван — посланник в Голландии;
• Наталья (1689—1726), замужем за князем И. Ф. Барятинским.
• Александр (ум. в 1760 году), дипломат, жил за границей;
• Михаил, вице-канцлер империи, умер в 1754 г. в сибирской ссылке.
• Анна — в замужестве Ягужинская, после второго брака Бестужева; по делу Натальи Лопухиной сослана в Якутск, где и умерла в 1751 г.
• Анастасия, первая жена фельдмаршала кн. Н. Ю. Трубецкого, у них сын Пётр.

Киновоплощения

• Иван Уфимцев — сериал «Тайны дворцовых переворотов. Фильм 1. Завещание императора», 2000 год.
• Геннадий Юхтин — сериал «Тайны дворцовых переворотов». Фильмы 3—6, 2001—2003 гг.
• Александр Комиссаров — сериал «Тайны дворцовых переворотов. Фильм 7. Виват Анна Иоанновна», 2008 год.

Отрывок, характеризующий Головкин, Гавриил Иванович

Хлопоты и ужас последних дней пребывания Ростовых в Москве заглушили в Соне тяготившие ее мрачные мысли. Она рада была находить спасение от них в практической деятельности. Но когда она узнала о присутствии в их доме князя Андрея, несмотря на всю искреннюю жалость, которую она испытала к нему и к Наташе, радостное и суеверное чувство того, что бог не хочет того, чтобы она была разлучена с Nicolas, охватило ее. Она знала, что Наташа любила одного князя Андрея и не переставала любить его. Она знала, что теперь, сведенные вместе в таких страшных условиях, они снова полюбят друг друга и что тогда Николаю вследствие родства, которое будет между ними, нельзя будет жениться на княжне Марье. Несмотря на весь ужас всего происходившего в последние дни и во время первых дней путешествия, это чувство, это сознание вмешательства провидения в ее личные дела радовало Соню.
В Троицкой лавре Ростовы сделали первую дневку в своем путешествии.
В гостинице лавры Ростовым были отведены три большие комнаты, из которых одну занимал князь Андрей. Раненому было в этот день гораздо лучше. Наташа сидела с ним. В соседней комнате сидели граф и графиня, почтительно беседуя с настоятелем, посетившим своих давнишних знакомых и вкладчиков. Соня сидела тут же, и ее мучило любопытство о том, о чем говорили князь Андрей с Наташей. Она из за двери слушала звуки их голосов. Дверь комнаты князя Андрея отворилась. Наташа с взволнованным лицом вышла оттуда и, не замечая приподнявшегося ей навстречу и взявшегося за широкий рукав правой руки монаха, подошла к Соне и взяла ее за руку.
– Наташа, что ты? Поди сюда, – сказала графиня.
Наташа подошла под благословенье, и настоятель посоветовал обратиться за помощью к богу и его угоднику.
Тотчас после ухода настоятеля Нашата взяла за руку свою подругу и пошла с ней в пустую комнату.
– Соня, да? он будет жив? – сказала она. – Соня, как я счастлива и как я несчастна! Соня, голубчик, – все по старому. Только бы он был жив. Он не может… потому что, потому… что… – И Наташа расплакалась.
– Так! Я знала это! Слава богу, – проговорила Соня. – Он будет жив!
Соня была взволнована не меньше своей подруги – и ее страхом и горем, и своими личными, никому не высказанными мыслями. Она, рыдая, целовала, утешала Наташу. «Только бы он был жив!» – думала она. Поплакав, поговорив и отерев слезы, обе подруги подошли к двери князя Андрея. Наташа, осторожно отворив двери, заглянула в комнату. Соня рядом с ней стояла у полуотворенной двери.
Князь Андрей лежал высоко на трех подушках. Бледное лицо его было покойно, глаза закрыты, и видно было, как он ровно дышал.
– Ах, Наташа! – вдруг почти вскрикнула Соня, хватаясь за руку своей кузины и отступая от двери.
– Что? что? – спросила Наташа.
– Это то, то, вот… – сказала Соня с бледным лицом и дрожащими губами.
Наташа тихо затворила дверь и отошла с Соней к окну, не понимая еще того, что ей говорили.
– Помнишь ты, – с испуганным и торжественным лицом говорила Соня, – помнишь, когда я за тебя в зеркало смотрела… В Отрадном, на святках… Помнишь, что я видела?..
– Да, да! – широко раскрывая глаза, сказала Наташа, смутно вспоминая, что тогда Соня сказала что то о князе Андрее, которого она видела лежащим.
– Помнишь? – продолжала Соня. – Я видела тогда и сказала всем, и тебе, и Дуняше. Я видела, что он лежит на постели, – говорила она, при каждой подробности делая жест рукою с поднятым пальцем, – и что он закрыл глаза, и что он покрыт именно розовым одеялом, и что он сложил руки, – говорила Соня, убеждаясь, по мере того как она описывала виденные ею сейчас подробности, что эти самые подробности она видела тогда. Тогда она ничего не видела, но рассказала, что видела то, что ей пришло в голову; но то, что она придумала тогда, представлялось ей столь же действительным, как и всякое другое воспоминание. То, что она тогда сказала, что он оглянулся на нее и улыбнулся и был покрыт чем то красным, она не только помнила, но твердо была убеждена, что еще тогда она сказала и видела, что он был покрыт розовым, именно розовым одеялом, и что глаза его были закрыты.
– Да, да, именно розовым, – сказала Наташа, которая тоже теперь, казалось, помнила, что было сказано розовым, и в этом самом видела главную необычайность и таинственность предсказания.
– Но что же это значит? – задумчиво сказала Наташа.
– Ах, я не знаю, как все это необычайно! – сказала Соня, хватаясь за голову.
Через несколько минут князь Андрей позвонил, и Наташа вошла к нему; а Соня, испытывая редко испытанное ею волнение и умиление, осталась у окна, обдумывая всю необычайность случившегося.
В этот день был случай отправить письма в армию, и графиня писала письмо сыну.
– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.