Гаврилов, Андрей Владимирович

Андрей Владимирович Гаврилов
Место рождения	Москва
Страна	СССР СССР, Россия Россия, Великобритания Великобритания, Германия Германия, Швейцария Швейцария
Профессии	пианист, дирижёр
Инструменты	фортепиано
Жанры	классическая музыка
[www.andreigavrilov.com reigavrilov.com]

Андре́й Влади́мирович Гаври́лов (род. 21 сентября 1955, Москва) — выдающийся пианист и дирижёр. С 1985 года Гаврилов живёт за рубежом. Является гражданином четырёх стран — СССР (и его правопреемницы — России), Великобритании, Германии, Швейцарии.

Биография

Отец — известный художник Владимир Гаврилов.

Мать, Ассанетта Егиссерян, ученица Генриха Нейгауза.

С детства отличался музыкальными способностями и очень ярким темпераментом. В 6 лет поступил в ЦМШ, которую окончил с золотой медалью. Педагогами его были:

мать,

в ЦМШ его педагогом была Татьяна Евгеньевна Кестнер (ученица А. Б. Гольденвейзера),

в консерватории его учителем стал Лев Наумов, также ученик Г. Г. Нейгауза, который в дальнейшем неоднократно в своих мемуарах и интервью отмечал большой талант и глубокую музыкальность Гаврилова.

В 1974 г. - первое место на международном конкурсе им. Чайковского.

В том же году на Зальцбургском фестивале заменил заболевшего Рихтера.

Вместе с Рихтером исполнил и записал сюиты Генделя.

В Лондоне в 1976 году состоялся концерт с Борнмутским оркестром под управлением Пааво Берглунда.

В 1978 году он совершил первый тур с Берлинским филармоническим оркестром, состоявший из 30 концертов в крупнейших городах мира.

В декабре 1979 во время подготовки к турне с Гербертом фон Караяном, ему был закрыт выезд из страны: у него изъяли билет на гастроли и заграничный паспорт, отключили телефон. По словам Гаврилова он был подвергнут принудительному психиатрическому лечению и домашнему аресту, находился под постоянным наблюдением КГБ, в милиции ему показали подготовленную государственную информацию о его смерти в результате несчастного случая.

В 1985 году Гаврилов выехал из СССР в Англию, где некоторое время скрывался с помощью английских спецслужб. Запрос Гаврилова о предоставлении ему возможности свободного передвижения был одобрен руководителями обеих стран — Маргарет Тэтчер и Горбачёвым, Гаврилову было сохранено советское гражданство и выдан «свободный заграничный паспорт» СССР. Гаврилов стал, по его словам, первым советским артистом, «свободно выехавшим за рубеж».

Гаврилов поселился в Лондоне, затем в 1989 переехал в Бад-Камберг под Висбаденом (Германия), там же получил немецкое гражданство. В это время Гаврилов выступал в концертах с оркестрами под руководством таких дирижёров, как Клаудио Аббадо, Рикардо Мути, Евгений Светланов, Невилл Марринер, Сэйдзи Одзава, Бернард Хайтинк; в таких залах, как Карнеги-Холл (Нью-Йорк), Royal Festival Hall и Queen Elisabeth Hall в Лондоне, а также во многих других городах мира.

В 1994—2001 годах Гаврилов пережил внутренний душевный кризис, он прекратил публичные выступления, какое-то время жил на островах Фиджи. В 2001 переехал в Швейцарию и вновь начал концертировать.

В октябре 2003 г. выступал с концертами в Москве.

В 2009 и 2010 гг. совершил большое турне по городам России и СНГ.

Концерт 19 декабря 2012 года

19 декабря 2012 года должен был выступить в Московском международном доме музыки. Однако внезапно покинул его, никого не предупредив, перед началом концерта, в котором должен был исполнять Третий фортепианный концерт С. В. Рахманинова.

Позже А. Гаврилов объяснил это на своей странице в фейсбуке неприемлемым уровнем игры оркестра, с которым он только что провёл последнюю репетицию.

Вместо А. Гаврилова концерт сыграл Александр Гиндин, присутствовавший на репетиции. Претензий к оркестру он не предъявлял.

Репертуар

В репертуаре пианиста — сочинения Д. Скарлатти, Баха, Генделя, Моцарта, Гайдна, Бетховена, Шуберта, Паганини (в транскрипции Листа), Листа, Мендельсона, Шумана, Шопена, Брамса, Франка, Грига, Балакирева, Чайковского, Скрябина, Рахманинова, Прокофьева, Стравинского, Сен-Санса, Равеля, Берга, Хиндемита, Бриттена, Шостаковича, Шнитке.

Книга «Чайник, Фира и Андрей»

В августе 2011 года была издана автобиографическая книга Андрея Гаврилова «Чайник, Фира и Андрей» (Tchainik, Fira and Andrey. — Washington: South Eastern Publishers, 2011. — 288 p. — ISBN 978-1-936531-01-1.), охватывающая период жизни пианиста от окончания ЦМШ (1973) до окончательного отъезда из СССР в 1985 году. Книга написана естественным языком, является свидетельством и размышлением современника одной из глав истории СССР — эпохи Брежнева. Внимание общественности привлекли малоизвестные факты жизни Юрия Егорова, Мстислава Ростроповича и Галины Вишневской, Святослава Рихтера, Валерия Климова, Раисы Бобриневой и других. В то же время Гаврилов размышляет и над более общими вопросами:

Россия впала в «дурную бесконечность». Это, по-видимому, и есть её «особый путь». Во всей её мучительной истории тупо и механистично повторяются одни и те же циклы. Короткие «оживления», «оттепели» сменяются долгими мрачными периодами реакции, когда главным содержанием народной жизни становится её, этой жизни, угнетательство и удушение. На ошибках никто не может и не хочет учиться. Современное русское общество топчется на месте, гниет и воспаляется. Но со свинцовым упрямством не желает посмотреть само на себя, собраться и подняться хотя бы на одну ступенечку.

В марте 2014 года книгу выпустило издательство «СЛОВО/SLOVO» (ISBN 978-5-387-00617-3). До этого книга в России не издавалась. К этому изданию прилагается диск с ноктюрнами Шопена, записанный Гавриловым специально для этой публикации.

Семья

• первая жена — Татьяна Климова
• вторая жена — японка Хидэко
• третья жена — боснийка Аида
• четвёртая жена — Юка, молодая японская пианистка. Сын — Арсений (р. 2002)

Ссылки

• Oron A. [www.bach-cantatas.com/Bio/Gavrilov-Andrei.htm Andrei Gavrilov (Piano)] (англ.). Bach Cantatas website/ (October 2006). Проверено 4 апреля 2012. [www.webcitation.org/67g6MUrzm Архивировано из первоисточника 15 мая 2012].
• [www.youtube.com/Puchjok Официальный канал] на YouTube
• [Гаврилов А.] [www.sovsekretno.ru/magazines/article/2973 Страсти по Рихтеру] // Совершенно секретно.
• [musicbrainz.org/artist/6624e455-c745-4ca8-bebb-146cdfe89359.html А. Гаврилов] (англ.) на сайте MusicBrainz

Отрывок, характеризующий Гаврилов, Андрей Владимирович

Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.