Гаврилов, Юрий Васильевич

Юрий Гаврилов
Общая информация
Полное имя	Юрий Васильевич Гаврилов
Родился	3 мая 1953(1953-05-03) (70 лет) Сетунь, Одинцовский район, Московская область, РСФСР, СССР
Гражданство	СССР Россия
Рост	185 см
Вес	80 кг
Позиция	полузащитник
Информация о клубе
Клуб	завершил карьеру
Карьера
Клубная карьера*
1970—1971	Искра (Москва)
1972—1977	Динамо (Москва)	37 (5)
1977—1985	Спартак (Москва)	280 (90)
1986	Днепр (Днепропетровск)	25 (3)
1987	Локомотив (Москва)	35 (12)
1988—1989	ППТ	36 (11)
1990	Локомотив (Москва)	16 (0)
1991	Асмарал	36 (3)
1992	Асмарал	24 (5)
1992	Пресня	10 (4)
1993	Интеррос	38 (5)
1994	Сатурн	41 (13)
1995—1996	Агро	16 (0)
1996	Спуманте	4 (0)
2002	Орбита (Дзержинский)	2 (0)
Национальная сборная**
1978—1985	СССР	46 (10)
1980	СССР (ол.)	5 (3)
Тренерская карьера
1994	Сатурн	тренер
1996	Агро	тренер
1996	Конструкторул	тренер
2000	Чкаловец-Олимпик
2001	ДР Конго
2002	Мострансгаз	тренер
2002—2003	Мострансгаз
2003	Торпедо-Металлург	тренер
Международные медали
Олимпийские игры
Бронза	Москва 1980	футбол
Государственные награды
* Количество игр и голов за профессиональный клуб считается только для различных лиг национальных чемпионатов. ** Количество игр и голов за национальную сборную в официальных матчах.

Ю́рий Васи́льевич Гаври́лов (3 мая 1953, посёлок Сетунь, Одинцовский район, Московская область, РСФСР, СССР) — советский и российский футболист, полузащитник, наиболее известен по своим выступлениям за московский «Спартак» и сборную СССР в 1977—1985 годах. Мастер спорта СССР международного класса (1979). Заслуженный мастер спорта России (2007), основатель собственной школы футбола — СК «Святогор» в Москве, а с 2009 года лицензированный футбольный агент.

Биография

В футбольную команду «Искра» попал в семь лет, когда его, играющего с другими детьми на стадионе, заметил руководитель клуба. Начинал на позиции крайнего нападающего. Во время выступлений в любительской лиге был замечен Константином Бесковым и приглашён в «Динамо» Москва. В составе бело-голубых тогда выступало много хороших футболистов, Маслов, Аничкин, Якубик, Гершкович, Байдачный, Долматов и другие. Пробиться в основной состав было очень трудно, и Гаврилов нечасто выходил на поле.

В 1977 году Бесков, ставший тренером московского «Спартака», пригласил Юрия в возрождаемую команду. Гаврилов стал в «Спартаке» ключевым полузащитником, и здесь в полной мере раскрылся его комбинационный талант диспетчера. Связки Гаврилов — Ярцев, а затем Гаврилов — Родионов составляли фирменный стиль команды. Действуя из глубины поля, Гаврилов отдавал своевременные и остроумные пасы (как правило — вперед, вразрез), настолько удобные для адресата, что тому оставалось лишь пробить мимо вратаря. Гаврилов не только отличался точным пасом, но и результативной игрой в атаке. В 1981 году он забил 21 мяч, а в 1983 с 18 голами стал лучшим бомбардиром чемпионата. Всего за свою карьеру в «Спартаке» Гаврилов забил 90 мячей, 10 голов — в сборной страны, вошёл в символический Клуб Григория Федотова (140 голов). Он многократно входил в список 33 лучших футболистов СССР.

В 1985 году Гаврилову пришло приглашение из венского «Рапида». Однако Гаврилов оказался сначала в «Днепре», а затем в московском «Локомотиве».

За границей Гаврилов всё-таки поиграл — в 1988 году он уехал в Финляндию, в клуб ППТ Пори, где провёл два сезона играющим тренером и вернулся в «Локомотив».

Благодаря усилиям Гаврилова команда вышла в финал Кубка СССР 1990 года, однако в финале Гаврилов не играл (в полуфинале с «Динамо» ему сломали ключицу). Команда в итоге проиграла «Динамо» (Киев) с разгромным счётом — 1:6.

В 1992 году, после развала СССР был создан высший дивизион России, куда вместо команд из союзных республик вошло много новых клубов. В один из них — «Асмарал» Гаврилова пригласил всё тот же Бесков — помочь молодой команде.

В 1993 году выступал за «Интеррос», где помог стать лучшим бомбардиром команды Алексею Снигирёву.

Гаврилов постоянно продлевал свою карьеру футболиста — уже будучи тренером, он иногда выпускал себя на поле на замену и доиграл до 43-летнего возраста. Часто играл за ветеранов «Спартака» и сборной СССР.

Достижения

• Бронзовый призёр Олимпийских игр: 1980
• Чемпион СССР: 1976 (весна), 1979
• Серебряный призёр чемпионатов СССР: 1980, 1981, 1983, 1984, 1985
• Бронзовый призёр чемпионатов СССР: 1975, 1982
• Финалист Кубка СССР: 1981
• Чемпион Спартакиады народов СССР 1979 года в составе сборной Москвы
• Участник чемпионата мира по футболу 1982
• Лучший бомбардир Чемпионата СССР 1983
• Член Клуба 100 российских бомбардиров (145 голов, 10-е место в списке)
• Член Клуба Григория Федотова (141 гол)
• В списках 33 лучших футболистов СССР 7 раз, из них № 1 (1979—1981, 1983—1984) — 5 раз, № 2 (1985), № 3 (1978)

Цитаты

Николай Старостин, «Футбол сквозь годы»:

Между прочим, один из лучших футболистов 80-х годов спартаковец Ю. Гаврилов, тоже прирожденный распасовщик, был наделен такой же интуицией, всегда старался найти в передаче того партнера, у кого игра хорошо идет, кому попало он мяч не доверял.

Константину Бескову принадлежит фраза: «Если не знаешь, что делать с мячом, — отдай его Гаврилову».

Ссылки

• [footballfacts.ru/players/7129 Профиль на сайте FootballFacts.ru]
• [www.rusteam.permian.ru/players/gavrilov.html Профиль на сайте «Сборная России по футболу»]
• [spartak.com/main/team/first/1650 Профиль на официальном сайте ФК «Спартак» (Москва)] (рус.)
• [www.klisf.info/inter/ek/gamer278.htm Статистика игр в еврокубках]

Отрывок, характеризующий Гаврилов, Юрий Васильевич

– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
Услыхав этот звук, Наташа положила чулок, перегнулась ближе к нему и вдруг, заметив его светящиеся глаза, подошла к нему легким шагом и нагнулась.
– Вы не спите?
– Нет, я давно смотрю на вас; я почувствовал, когда вы вошли. Никто, как вы, но дает мне той мягкой тишины… того света. Мне так и хочется плакать от радости.
Наташа ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью.
– Наташа, я слишком люблю вас. Больше всего на свете.
– А я? – Она отвернулась на мгновение. – Отчего же слишком? – сказала она.
– Отчего слишком?.. Ну, как вы думаете, как вы чувствуете по душе, по всей душе, буду я жив? Как вам кажется?
– Я уверена, я уверена! – почти вскрикнула Наташа, страстным движением взяв его за обе руки.
Он помолчал.
– Как бы хорошо! – И, взяв ее руку, он поцеловал ее.
Наташа была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что ему нужно спокойствие.
– Однако вы не спали, – сказала она, подавляя свою радость. – Постарайтесь заснуть… пожалуйста.
Он выпустил, пожав ее, ее руку, она перешла к свече и опять села в прежнее положение. Два раза она оглянулась на него, глаза его светились ей навстречу. Она задала себе урок на чулке и сказала себе, что до тех пор она не оглянется, пока не кончит его.
Действительно, скоро после этого он закрыл глаза и заснул. Он спал недолго и вдруг в холодном поту тревожно проснулся.