Гагарина, Прасковья Юрьевна

Прасковья Юрьевна Гагарина
Портрет П. Ю. Гагариной Художник И. Грасси, 1790-е гг.
Имя при рождении:	Прасковья Юрьевна Трубецкая
Дата рождения:	1762(1762)
Дата смерти:	24 апреля 1848(1848-04-24)
Место смерти:	Петербург

Княгиня Прасковья Юрьевна Гагарина (Кологривова, урожд. княжна Трубецкая, 1762—1848) — известная красавица, первая русская воздухоплавательница, внучка генерал-фельдмаршала Н. Ю. Трубецкого.

Биография

Происхождение

Дочь действительного тайного советника князя Юрия Никитича Трубецкого (1736—1811), прозванного по любимому его присловью «Тарара», и Дарьи Александровны, урождённой Румянцевой — сестры фельдмаршала П. А. Румянцева-Задунайского.

Первый брак

Воспитывалась в Смольном институте, который окончила в 1782 году. Первым браком была замужем за полковником, затем генерал-майором князем Фёдором Сергеевичем Гагариным (1757—1794). Во время русско-турецкой войны сопровождала мужа в Яссы, где прославилась тем, что дала пощёчину светлейшему князю Г. А. Потёмкину (что сошло для супругов безнаказанно).

Впоследствии последовала за мужем в Польшу, где её муж был убит во время «Варшавской заутрени» (восстание в апреле 1794 г.), а сама Прасковья Гагарина заключена под стражу, где и находилась в течение полугода — до взятия Варшавы Суворовым. В плену она родила дочь Софью.

Годы вдовства

Овдовев, Прасковья Гагарина поселилась в Москве. Образ жизни её известен по мемуарам современников, в частности - по свидетельству Вигеля: «Долго отвергала она всякие утешения, в серьге носила землю с могилы мужа своего; но вместе с твердостью имела она необычайные, можно сказать, невиданные живость и веселость характера; раз предавшись удовольствиям света, она не переставала им следовать». Среди её поклонников были И. M. Долгоруков и Н. М. Карамзин. Оба посвящали ей стихи. Четверостишие Долгорукова, иногда приписываемое ошибочно Карамзину, считается классическим образцом старинной альбомной поэзии:

Парашу вечно не забуду,
Мила мне будет навсегда,
К ней всякий вечер ездить буду,
А к Селимене никогда.

Карамзин, имевший в своих ухаживаниях полный успех, адресовал возлюбленной два больших стихотворения, «К неверной» и «К верной», отражающих перемены его настроения в этой любовной истории.

«Любовь Карамзина к княгине Гагариной была глубоким и серьёзным чувством, более того, он сделал ей предложение и уже строил в воображении картины их будущего семейного счастья. Гагарина тоже поддалась на какое-то время этим мечтам, но затем натура пересилила, и она закрутила новый роман»

Долгоруков в поздних мемуарах рассказывает, что княгиня Гагарина «смолоду была женщина взбалмошная и на всякую проказу готовая». 8 мая 1804 года вместе с Александрой Турчаниновой она поднялась в воздух на воздушном шаре, построенном французом Гарнереном, и приземлилась в имении Вяземских Остафьеве (впоследствии владелец имения, П. А. Вяземский, стал её зятем). Воздушный шар долгое время хранился в имении, а П. А. Вяземский шутил, что он стал знаменит благодаря тому, что в его имении приземлилась Гагарина.

Как считали современники, именно Прасковья Юрьевна была выведена под именем Татьяны Юрьевны в комедии Грибоедова «Горе от ума»:

Татьяна Юрьевна!!! Известная, — притом
Чиновные и должностные —
Все ей друзья и все родные;
К Татьяне Юрьевне хоть раз бы съездить вам…

Как обходительна! добра! мила! проста!
Балы дает нельзя богаче
От Рождества и до Поста,
И летом праздники на даче.

Второй брак

Около 1805 года она вышла второй раз замуж за влюбившегося в неё богатого помещика, отставного кавалергардского полковника Петра Александровича Кологривова (1770—1852). Вигель, рассказывая историю их женитьбы, замечал: «Он был в неё без памяти влюблен... Надобно было иметь необыкновенную привлекательность, чтобы в утробе этого человека расшевелить нечто нежное, пламенное... Я не знавал человека более его лишенного чувства, называемого такт: он без намерения делал грубости, шутил обидно и говорил невпопад».

По словам декабриста Завалишина, Прасковья Юрьевна «прославилась особенно тем, что муж её, однажды спрошенный на бале одним высоким лицом, кто он такой, до того растерялся, что сказал, что он муж Прасковьи Юрьевны, полагая, вероятно, что это звание важнее всех его титулов». Несмотря на не очень лестную характеристику современников, Кологривов был хорошим хозяином, тот же Вигель называл его «великим хлопотуном и дельцом». Он устроил сыновей Прасковьи Юрьевны на военную службу, а дочерей удачно выдал замуж.

Спасаясь от войны 1812 года, Прасковья Юрьевна с мужем и дочерьми жила в Пензе, где удивляла всех роскошью. По словам современницы, «г-жа Кологривова со своими дочерьми, появлялась в обществе в шёлковых платьях, сама вся decolletee и в пышном наряде». В 1814 году Кологривовы вернулись в Москву и поселились в доме на Живодерке. Свой дом они держали открытым, давали званые обеды и вечера, а гостеприимная хозяйка «со своим вечным смехом» умело веселила гостей. В феврале 1818 года в своем доме Кологривовы принимали императора Александра I.

Последние годы

Последние годы своей жизни Прасковья Юрьевна провела в Петербурге в собственном доме на Конногвардейском бульваре, где и скончалась. Похоронена в калужском имении Жарки у Михалоархангельской церкви. Её зять Вяземский писал:

Мы лишились Прасковьи Юрьевны Кологривовой. Она умерла с большой твердостью, спокойствием и ясностью духа, и с любовью к жизни и окружающим её, но с покорностью к воле Провидения.

Дети

От первого брака имела двух сыновей и четырёх дочерей, названных в честь святых:

• Федор Федорович (1786—1863), генерал-майор.
• Василий Фёдорович (1787—1829), масон, в 1811 году уволен со службы в чине штабс-капитана, в 1827-1828 годах жил во Франции и Италии, где поправлял здоровье.
• Вера Федоровна (1790—1886), вышла замуж за П. А. Вяземского.
• Надежда Федоровна (1792—1883), жена с 1809 года князя Б. А. Святополк-Четвертинского (1784—1865).
• Любовь Федоровна (1793—18 ?), вышла замуж за Б. В. Полуэктова.
• София Федоровна (1794—1855), вышла замуж за В. Н. Ладомирского, сына екатерининского фаворита И. Н. Римского-Корсакова от гражданского брака с графиней Строгановой. До своей смерти владела бывшей усадьбой Римского-Корсакова Братцево.

• Дети
• Fedor Gagarin by P.Volkov (1833, Hermitage).jpg

  Фёдор

• Gagarin VF.jpg

  Василий

• Vera Vyazemskya 3.jpg

  Вера

• La Princesse Nadejda Feodorowna Tchetvertinsky.jpg

  Надежда

• Sofia Ladomirsky Gagarina .jpg

  София

Ссылки

• [tushinec.ru/print.php?article_print=2599&page= Еще одна страница из жизни владельцев Братцева]

Отрывок, характеризующий Гагарина, Прасковья Юрьевна

– Я ничего не прошу, а государь император изволил переслать к вашему сиятельству поданную мною записку…
– Изволите видеть, мой любезнейший, записку я вашу читал, – перебил Аракчеев, только первые слова сказав ласково, опять не глядя ему в лицо и впадая всё более и более в ворчливо презрительный тон. – Новые законы военные предлагаете? Законов много, исполнять некому старых. Нынче все законы пишут, писать легче, чем делать.
– Я приехал по воле государя императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете дать поданной записке? – сказал учтиво князь Андрей.
– На записку вашу мной положена резолюция и переслана в комитет. Я не одобряю, – сказал Аракчеев, вставая и доставая с письменного стола бумагу. – Вот! – он подал князю Андрею.
На бумаге поперег ее, карандашом, без заглавных букв, без орфографии, без знаков препинания, было написано: «неосновательно составлено понеже как подражание списано с французского военного устава и от воинского артикула без нужды отступающего».
– В какой же комитет передана записка? – спросил князь Андрей.
– В комитет о воинском уставе, и мною представлено о зачислении вашего благородия в члены. Только без жалованья.
Князь Андрей улыбнулся.
– Я и не желаю.
– Без жалованья членом, – повторил Аракчеев. – Имею честь. Эй, зови! Кто еще? – крикнул он, кланяясь князю Андрею.


Ожидая уведомления о зачислении его в члены комитета, князь Андрей возобновил старые знакомства особенно с теми лицами, которые, он знал, были в силе и могли быть нужны ему. Он испытывал теперь в Петербурге чувство, подобное тому, какое он испытывал накануне сражения, когда его томило беспокойное любопытство и непреодолимо тянуло в высшие сферы, туда, где готовилось будущее, от которого зависели судьбы миллионов. Он чувствовал по озлоблению стариков, по любопытству непосвященных, по сдержанности посвященных, по торопливости, озабоченности всех, по бесчисленному количеству комитетов, комиссий, о существовании которых он вновь узнавал каждый день, что теперь, в 1809 м году, готовилось здесь, в Петербурге, какое то огромное гражданское сражение, которого главнокомандующим было неизвестное ему, таинственное и представлявшееся ему гениальным, лицо – Сперанский. И самое ему смутно известное дело преобразования, и Сперанский – главный деятель, начинали так страстно интересовать его, что дело воинского устава очень скоро стало переходить в сознании его на второстепенное место.
Князь Андрей находился в одном из самых выгодных положений для того, чтобы быть хорошо принятым во все самые разнообразные и высшие круги тогдашнего петербургского общества. Партия преобразователей радушно принимала и заманивала его, во первых потому, что он имел репутацию ума и большой начитанности, во вторых потому, что он своим отпущением крестьян на волю сделал уже себе репутацию либерала. Партия стариков недовольных, прямо как к сыну своего отца, обращалась к нему за сочувствием, осуждая преобразования. Женское общество, свет , радушно принимали его, потому что он был жених, богатый и знатный, и почти новое лицо с ореолом романической истории о его мнимой смерти и трагической кончине жены. Кроме того, общий голос о нем всех, которые знали его прежде, был тот, что он много переменился к лучшему в эти пять лет, смягчился и возмужал, что не было в нем прежнего притворства, гордости и насмешливости, и было то спокойствие, которое приобретается годами. О нем заговорили, им интересовались и все желали его видеть.
На другой день после посещения графа Аракчеева князь Андрей был вечером у графа Кочубея. Он рассказал графу свое свидание с Силой Андреичем (Кочубей так называл Аракчеева с той же неопределенной над чем то насмешкой, которую заметил князь Андрей в приемной военного министра).
– Mon cher, [Дорогой мой,] даже в этом деле вы не минуете Михаил Михайловича. C'est le grand faiseur. [Всё делается им.] Я скажу ему. Он обещался приехать вечером…
– Какое же дело Сперанскому до военных уставов? – спросил князь Андрей.
Кочубей, улыбнувшись, покачал головой, как бы удивляясь наивности Болконского.
– Мы с ним говорили про вас на днях, – продолжал Кочубей, – о ваших вольных хлебопашцах…
– Да, это вы, князь, отпустили своих мужиков? – сказал Екатерининский старик, презрительно обернувшись на Болконского.
– Маленькое именье ничего не приносило дохода, – отвечал Болконский, чтобы напрасно не раздражать старика, стараясь смягчить перед ним свой поступок.
– Vous craignez d'etre en retard, [Боитесь опоздать,] – сказал старик, глядя на Кочубея.
– Я одного не понимаю, – продолжал старик – кто будет землю пахать, коли им волю дать? Легко законы писать, а управлять трудно. Всё равно как теперь, я вас спрашиваю, граф, кто будет начальником палат, когда всем экзамены держать?
– Те, кто выдержат экзамены, я думаю, – отвечал Кочубей, закидывая ногу на ногу и оглядываясь.
– Вот у меня служит Пряничников, славный человек, золото человек, а ему 60 лет, разве он пойдет на экзамены?…
– Да, это затруднительно, понеже образование весьма мало распространено, но… – Граф Кочубей не договорил, он поднялся и, взяв за руку князя Андрея, пошел навстречу входящему высокому, лысому, белокурому человеку, лет сорока, с большим открытым лбом и необычайной, странной белизной продолговатого лица. На вошедшем был синий фрак, крест на шее и звезда на левой стороне груди. Это был Сперанский. Князь Андрей тотчас узнал его и в душе его что то дрогнуло, как это бывает в важные минуты жизни. Было ли это уважение, зависть, ожидание – он не знал. Вся фигура Сперанского имела особенный тип, по которому сейчас можно было узнать его. Ни у кого из того общества, в котором жил князь Андрей, он не видал этого спокойствия и самоуверенности неловких и тупых движений, ни у кого он не видал такого твердого и вместе мягкого взгляда полузакрытых и несколько влажных глаз, не видал такой твердости ничего незначащей улыбки, такого тонкого, ровного, тихого голоса, и, главное, такой нежной белизны лица и особенно рук, несколько широких, но необыкновенно пухлых, нежных и белых. Такую белизну и нежность лица князь Андрей видал только у солдат, долго пробывших в госпитале. Это был Сперанский, государственный секретарь, докладчик государя и спутник его в Эрфурте, где он не раз виделся и говорил с Наполеоном.
Сперанский не перебегал глазами с одного лица на другое, как это невольно делается при входе в большое общество, и не торопился говорить. Он говорил тихо, с уверенностью, что будут слушать его, и смотрел только на то лицо, с которым говорил.
Князь Андрей особенно внимательно следил за каждым словом и движением Сперанского. Как это бывает с людьми, особенно с теми, которые строго судят своих ближних, князь Андрей, встречаясь с новым лицом, особенно с таким, как Сперанский, которого он знал по репутации, всегда ждал найти в нем полное совершенство человеческих достоинств.
Сперанский сказал Кочубею, что жалеет о том, что не мог приехать раньше, потому что его задержали во дворце. Он не сказал, что его задержал государь. И эту аффектацию скромности заметил князь Андрей. Когда Кочубей назвал ему князя Андрея, Сперанский медленно перевел свои глаза на Болконского с той же улыбкой и молча стал смотреть на него.
– Я очень рад с вами познакомиться, я слышал о вас, как и все, – сказал он.
Кочубей сказал несколько слов о приеме, сделанном Болконскому Аракчеевым. Сперанский больше улыбнулся.
– Директором комиссии военных уставов мой хороший приятель – господин Магницкий, – сказал он, договаривая каждый слог и каждое слово, – и ежели вы того пожелаете, я могу свести вас с ним. (Он помолчал на точке.) Я надеюсь, что вы найдете в нем сочувствие и желание содействовать всему разумному.
Около Сперанского тотчас же составился кружок и тот старик, который говорил о своем чиновнике, Пряничникове, тоже с вопросом обратился к Сперанскому.
Князь Андрей, не вступая в разговор, наблюдал все движения Сперанского, этого человека, недавно ничтожного семинариста и теперь в руках своих, – этих белых, пухлых руках, имевшего судьбу России, как думал Болконский. Князя Андрея поразило необычайное, презрительное спокойствие, с которым Сперанский отвечал старику. Он, казалось, с неизмеримой высоты обращал к нему свое снисходительное слово. Когда старик стал говорить слишком громко, Сперанский улыбнулся и сказал, что он не может судить о выгоде или невыгоде того, что угодно было государю.
Поговорив несколько времени в общем кругу, Сперанский встал и, подойдя к князю Андрею, отозвал его с собой на другой конец комнаты. Видно было, что он считал нужным заняться Болконским.
– Я не успел поговорить с вами, князь, среди того одушевленного разговора, в который был вовлечен этим почтенным старцем, – сказал он, кротко презрительно улыбаясь и этой улыбкой как бы признавая, что он вместе с князем Андреем понимает ничтожность тех людей, с которыми он только что говорил. Это обращение польстило князю Андрею. – Я вас знаю давно: во первых, по делу вашему о ваших крестьянах, это наш первый пример, которому так желательно бы было больше последователей; а во вторых, потому что вы один из тех камергеров, которые не сочли себя обиженными новым указом о придворных чинах, вызывающим такие толки и пересуды.