Гагарин, Андрей Григорьевич

Андрей Григорьевич Гагарин
Дата рождения:	22 декабря 1855 (3 января 1856)(1856-01-03)
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	22 декабря 1920(1920-12-22) (64 года)
Место смерти:	Порхов, Псковская губерния
Страна:	Российская империя, РСФСР
Научная сфера:	математик, механика
Место работы:	Петербургский политехнический институт
Альма-матер:	Петербургский университет
Известен как:	изобретатель «пресса Гагарина» и «линейки Гагарина» первый директор Петербургского политехнического института
Награды и премии:

Князь Андре́й Григо́рьевич Гага́рин (22 декабря 1855 [3 января 1856] — 22 декабря 1920) — русский учёный и инженер, статский советник, первый директор Петербургского политехнического института.

Биография

Детство и образование

Родился 22 декабря 1855 года в Петербурге. Его отец, Григорий Григорьевич Гагарин, — известный художник-любитель, обер-гофмейстер двора Его Императорского Величества, вице-президент Императорской Академии художеств. Мать — Софья Андреевна, урождённая Дашкова, фрейлина при дворе императрицы Александры Федоровны, позднее — статс-дама при императрице Марии Федоровне.

Сначала обучался в частном пансионе. В 1869 году поступил в четвёртый класс Ларинской гимназии, по окончании которой в 1874 году, поступил на физико-математический факультет Петербургского университета.

Летом 1876 года, после второго курса, совершил путешествие в Северную Америку, где изучал металлургию на рудниках Скалистых гор.

Университет А. Г. Гагарин окончил в 1878 году. В 1879 году за диссертацию «Удобнейший способ предварительного вычисления солнечных затмений и подобных явлений с предвычислением полного затмения 1887 года» ему были присуждены учёная степень кандидата наук и большая серебряная медаль.

Служба и научные занятия

По окончании университета служил вольноопределяющимся в гвардейской конной артиллерии, после чего выдержал экзамен на офицерский чин и в 1884 году окончил Михайловскую артиллерийскую академию по первому разряду. В годы учёбы в академии А. Г. Гагарин опубликовал статью и две брошюры: «О некоторых сочленениях» и «О круговой линейке». Тогда же в Артиллерийском журнале была напечатана его диссертационная работа, посвященная вопросу о наивыгоднейшей нарезке орудий.

С конца 1884 года служил в Петербургском арсенале. С учреждением при арсенале механической лаборатории А. Г. Гагарин занялся работами по испытанию материалов. Заведуя механической лабораторией арсенала, изобрёл и сконструировал электрическое приспособление для автоматического уравновешивания усилий в разрывной машине Мора и Федергарда. Позднее эти приборы нашли своё применение в санкт-петербургском, киевском и брянском арсеналах; на тульском, сестрорецком и ижевском оружейных заводах, а также на санкт-петербургском патронном заводе.

Тогда же начал работу над крешерным прессом. Впоследствии прибор приобрёл широкую известность и распространение и получил название «пресс Гагарина».

В 1885 году находился в 11-месячном отпуске, во время которого жил в Москве, где на принадлежащем семье участке руководил строительством дома, известного теперь как доходный дом князя А. Г. Гагарина на улице Кузнецкий Мост.

В 1896 на Всероссийской промышленной выставке в Нижнем Новгороде за свой пресс Гагарин получил золотую медаль. Другое его изобретение — «круговая линейка Гагарина» — было удостоено золотой медали на Парижской Всемирной выставке 1900 года.

В 1891 году командирован во Францию в город Шательро, где в течение четырёх лет работал в составе комиссии по приёмке пятисот тысяч винтовок Мосина, изготавливавшихся на местном оружейном заводе по заказу российского правительства.

С 1895 по 1900 год А. Г. Гагарин был помощником начальника Санкт-Петербургского орудийного завода, на этом посту способствовал значительному увеличению производства на заводе.

Политехнический институт

7 января 1900 года по инициативе и представлению министра финансов С. Ю. Витте А. Г. Гагарин был назначен директором создаваемого в то время Петербургского политехнического института. Основные задачи, которые решал вновь назначенный директор на первом этапе своей деятельности, состояли в выработке положения об институте, постановке преподавания и подыскании и подготовке профессорского персонала. Во многом благодаря стараниям директора в институт пришли преподавать известные ученые и педагоги, среди которых были профессора К. П. Боклевский, И. А. Мещерский, А. С. Посников, Н. А. Меншуткин, М. А. Шателен, В. В. Скобельцын, И. М. Гревс, Н. И. Кареев, М. М. Ковалевский, Ю. С. Гамбаров и другие. Вместе с этим 18 января 1900 года А. Г. Гагарин стал председателем Особой строительной комиссии, осуществлявшей руководство сооружением учебного городка для будущего политехнического института. В марте 1900 года вместе с главным архитектором Э. Ф. Виррихом во время длившейся в течение месяц командировки осмотрел 37 вузов Европы и изучил постановку учебного процесса в них. Всё наиболее ценное, из почерпнутого за границей, А. Г. Гагарин в дальнейшем использовал в Политехническом институте. Здания института были построены менее чем за 2,5 года.

1 октября 1902 года состоялось торжественное открытие Политехнического института. За работу по созданию института «в воздаяние отлично-усердной и ревностной службы» указом императора А. Г. Гагарин в апреле 1903 года был награждён орденом Святого Равноапостольного Князя Владимира четвертой степени.

С самого начала организации института по многим вопросам его жизни А. Г. Гагарин занимал независимую позицию, опиравшуюся на мнение Совета института, и во многих случаях расходившуюся с взглядами правительственных кругов. Так, в феврале 1902 года совещание директора и деканов отвергло мотивированное необходимостью уменьшения опасности студенческих волнений предложение министра финансов организовать политехнический институт по образцу военно-учебных заведений и ввести в нём военную инспекцию.

В дальнейшем в период нарастания революционной ситуации и распространения в студенческой среде революционных настроений противоречия между директором института и правительственными чиновниками обострялись, приобретая иногда характер конфронтации. Так, в ноябре 1904 года министр финансов В. Н. Коковцев открыто обвинил А. Г. Гагарина в бездействии.

В 1905 году обстановка продолжала накаляться и 14 октября институт получил указание о его закрытии, однако совет института во главе со своим председателем выполнить приказ министра отказался. Далее А. Г. Гагарин неоднократно вступал в конфликты с правительственными и полицейскими чиновниками по поводу требовавшегося ими от него принятия мер по прекращению и предотвращению незаконных действий различного рода, совершавшихся в стенах института.

Критические для А. Г. Гагарина, как директора института, события произошли в 1907 году. 18 февраля в общежитиях института был произведён обыск, во время которого полиция задержала 20 посторонних лиц, большинство из которых, по мнению полиции, находилось на нелегальном положении. Одновременно было обнаружено «одиннадцать начинённых бомб, значительное количество изданий партии социалистов-революционеров, печать „Рабочего Комитета Выборгской стороны партии социалистов-революционеров“, несколько пачек динамита, два куска бикфордова шнура, коробка с сотней капсюлей для запала, девять винтовок и одна пироксилиновая шашка».

28 февраля министр торговли и промышленности Д. А. Философов, в подчинении которого находился институт, своим письмом сообщил А. Г. Гагарину о том, что причины происшедшего видит в неисполнении тем служебного долга и передаёт дело судебному следователю. В тот же день своим вторым письмом министр известил А. Г. Гагарина о том, что получено «ВЫСОЧАЙШЕЕ повеление о немедленном увольнении Вас от службы».

Совет и студенты Политехнического института единодушно встали на сторону А. Г. Гагарина. В частности, Совет 4 марта единогласно выдвинул его кандидатом на должность директора, а 21 марта так же единогласно проголосовал за избрание его Почётным членом института. Студенты выразили ему свою признательность и поддержку, преподнеся ему адрес с более, чем 900 подписями.

Следствие по делу велось в течение двух лет. Суд, состоявшийся в Сенате в апреле 1909 года, признал А. Г. Гагарина виновным в «противозаконном бездействии власти» и приговорил его к наказанию в виде лишения права в течение трёх лет поступать на государственную и общественную службу. Такое наказание представляло собой минимальную санкцию, предусмотренную вменявшейся А. Г. Гагарину статьёй.

Последующие годы

В 1911 году А. Г. Гагарин стал одним из организаторов Русского общества испытания материалов. В 1913 г. в политехническом институте защитил диссертацию «Приборы, дающие зависимость между усилиями и деформациями во время удара» и получил звание адъюнкта прикладной механики с правом на кафедру. Кроме того, Гагарин поместил ряд статей по математике и механике в специальных изданиях.

В тот же период времени в Порховском уезде Псковской губернии в живописном месте на берегу Шелони приобрёл участок земли площадью 96 десятин и построил на нём дом, проект которого составил архитектор И. А. Фомин. Имение получило наименование «Холомки».

Отношения А. Г. Гагарина с проживавшим вокруг имения населением складывались не всегда гладко. Крестьяне собирали в принадлежащих князю лесах грибы и ягоды, запускали на земли имения своих коров и лошадей. Он же требовал с них штраф за потраву, задерживал скот и наказывал крестьянских детей. В ответ крестьяне «дважды избивали князя, один раз с переломом ноги».

Во время Первой мировой войны вновь на военной службе. Исполнял должность постоянного члена Технического артиллерийского комитета по отделу оптики (1914—1917). В этом качестве участвовал в организации первого в России производства оптического стекла в Петербурге и основании завода оптических стёкол в городе Изюме Харьковской губернии. В 1916 году был назначен правительственным инспектором деятельности Путиловского завода.

С началом войны в половине дома в имении «Холомки» основал госпиталь на 15 коек и содержал его на свои средства в течение всей войны.

После 1917 работал в Москве, занимая должность старшего конструктора в Научно-экспериментальном институте при Наркомате путей сообщения, оставался на этой должности до конца своей жизни. Из-за тяжёлых условий жизни в Москве в 1920 году через Л. Б. Каменева обратился в Совнарком с просьбой разрешить ему жить в Холомках, приезжая в Москву для сдачи готовых проектов. Разрешение за личной подписью В. И. Ленина было дано, и А. Г. Гагарин вернулся к семье в Холомки. Там же он вёл преподавание математики и физики в Псковском сельскохозяйственном техникуме и выполнял некоторые проектные работы для местного исполкома.

Умер А. Г. Гагарин 22 декабря 1920 года, в возрасте 65 лет, после сложной операции в Порховской больнице. Похоронен на кладбище Храма Вознесения Господня в дер. Бельское Устье.

Семья

В 1885 году А. Г. Гагарин женился на княжне Марии Дмитриевне (1864—1946), дочери статс-секретаря и действительного тайного советника князя Д. А. Оболенского.

У Андрея Григорьевича и Марии Дмитриевны было шестеро детей: сыновья — Андрей (1886—1937), Сергей (1887—1941), Лев (1888—1921), Григорий (1896—1963), Пётр (1904—1938) — и дочь Софья (1892—1979; фрейлина; в браке за Н. Н. Ростковским). После событий 1917-го года жизнь семьи радикально изменилась.

Андрей Григорьевич в октябре 1918 года на пути в Холомки был арестован. Вслед за этим через несколько дней арестовали и Марию Дмитриевну. Благодаря содействию Экспериментального института Андрей Григорьевич был освобождён относительно быстро, а Мария Дмитриевна провела несколько месяцев сначала в Порховской, а затем в Бутырской тюрьме. На свободу вышла на свободу после ходатайства об этом М. Горького.

Поместье Холомки в 1918 году было национализировано. Петербургскую квартиру Гагариных, когда те находились под арестом, вскрыли и разгромили. Позже Мария Дмитриевна вспоминала о том, как Андрей Григорьевич, принося ей в тюрьму передачи, несмотря на сильные морозы, приходил одетым в летнее пальто с полотенцем на шее вместо шарфа, поскольку все зимние вещи пропали во время погрома квартиры.

Преследования и невзгоды обрушились и на младшее поколение семьи Гагариных. В 1918 году в Холомках арестовали Григория. Он был приговорён к расстрелу, но смог бежать и в дальнейшем эмигрировал в США. Там же в результате различных событий и в разное время оказались Сергей и Софья. Лев через Крым ухал из России, но вскоре умер в окрестностях Константинополя от тифа. Андрей и Пётр остались в России, и оба были арестованы и расстреляны: Андрей — в июле 1937 года, Пётр — в январе 1938 года.

После смерти мужа Мария Дмитриевна жила в Холомках, но в 1925 году местные власти приняли решение о выселении её из пределов губернии, и она в том же году вместе с дочерью уехала в Ленинград. В 1934 году эмигрировала, отъезд стал возможен только после того, как её сыновья собрали и заплатили требовавшуюся в те годы за получение разрешения на выезд сумму в размере 3 000 долларов США. Оставила после себя воспоминания о муже, опубликованные в 2006 году. Её рукописный дневник, описывающий события времён революции, был выкуплен из частной коллекции губернатором Псковской области А. А. Турчаком, в 2012 году началась публикация дневника в газете «Псковская правда Вече».

Адреса в Петербурге - Петрограде

• 1895 - 1900 --- Фурштадтская улица, 1.
• 1900 - 1907 --- дорога в Сосновку, 1 (Политехническая улица, 29 с 1956);
• 1907 - 1909 --- Невский проспект, 72;
• 1909 - 1917 --- набережная Английская, 30.

Память

• На здании Политехнического университета (Политехническая улица 29) в 2005 году была установлена мемориальная доска (авторы В. Л. Яковлева, И. П. Николаева) с текстом: "Лаборатория сопротивления материалов имени Андрея Григорьевича Гагарина, первого директора Санкт-Петербургского Политехнического института".

Интересные факты1

• Родители А. Г. Гагарина принадлежали к высшим кругам российской аристократии и были близки ко двору, что позволило совершить обряд крещения Андрея в церкви Зимнего дворца, при этом крестным отцом был император Александр II, а крестной матерью — вдовствующая императрица Александра Федоровна.
• Политехнический институт окончили трое сыновей А. Г. Гагарина — Андрей, Сергей и Пётр. Его внук А. П. Гагарин в течение почти двадцати лет являлся профессором института.
• Именье Холомки теперь принадлежит СПбГПУ. В мае 2013 г. по завершении длительных реставрационных работ, осуществлявшихся за счёт СПбГУ, состоялось торжественное открытие основного строения усадьбы — усадебного дома.
• Созданная им установка для проведения лабораторных работ до сих пор стоит в Механическом корпусе и используется при проведении лабораторных работ.

Литература

• Gagarine A. [www.unilib.neva.ru/dl/1018/image/27/1.pdf Systèmes articulés, assurant le mouvement rectiligne ou la courbure circulaire] (фр. ) // Comptes rendus hebdomadaires des séances de l'Académie des sciences. — 1881. — Vol. 93. — P. 711-713.
• Гагарин А. Г. Автографическая запись зависимости между усилиями и деформациями во время удара, в кн.: Труды Русского об-ва испытания материалов в Москве. 1912 г., т. 2, М., 1913.
• Морозов Ю. Н. Первая модель крешерного пресса системы Гагарина // Инженерный сборник. — 1948. — Т. IV, № 2. — С. 3-9.
• Рабинович И. М. О шарнирных механизмах А. Г. Гагарина, «Известия АН СССР. Отдел. технич. наук», 1952, № 2;
• Шателен М. А. Андрей Григорьевич Гагарин, «Труды Ленинградского политехнического института», 1949, № 1.

Ссылки

• [pvl.unilib.neva.ru/dr/6.html Гагарин Андрей Григорьевич, князь (1855—1920).] — подборка материалов, касающихся А. Г. Гагарина, в проекте «Политех в лицах».
• [www.unilib.neva.ru/dl/1018/main.html А. Г. Гагарин — первый директор Политехнического института (к 150-летию со дня рождения)] — подборка материалов на сайте СПбГТУ.
• [www.nstar-spb.ru/articles/article_1086.html Гербылева Н. Человек удивительной доступности и чарующей простоты…] // СПБ Вестник Высшей школы, 30 декабря 2011.

Отрывок, характеризующий Гагарин, Андрей Григорьевич

Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.